Казалось бы, неужели можно сказать про «наше всё» что-то новое, или малоизвестное, или удивительное? Однако, провожая год Пушкина, «АН» решили сделать ставку именно на удивительное и дать слово Владимиру КОЗАРОВЕЦКОМУ – писателю, критику, исследователю литературных мистификаций, автору книг «А был ли Пушкин…», «Пушкинские тайны», «Мистификатор» и многих других.
Чей конёк?
– Владимир Абович, вы известны, в частности, тем, что приписываете Пушкину сказку «Конёк-горбунок».
– О пушкинском авторстве сказки впервые заявил пушкинист Александр Лацис в 1993 году, я лишь продолжил его изыскания. 18-летний Ершов до публикации сказки ничего не писал, а уровень его произведений, опубликованных впоследствии, ясно указывает: он не мог создать «Конька-горбунка». Пушкин же, в свою очередь, не мог опубликовать сказку под своим именем, не мог даже показать её своему личному цензору – Николаю I.
В этом произведении Пушкин не только подсмеивался над царём, но и пошёл, как никто до него, далеко: открыто заявил, что государство обречено, пока декабристы не прощены и не отпущены на волю. «Кит державный» у Пушкина «за то несёт мученье,/ Что без Божия веленья/ Проглотил он средь морей/ Три десятка кораблей./ Если даст он им свободу, снимет Бог с него невзгоду». Сказка даже под именем Ершова продержалась всего тринадцать лет и была запрещена под предлогом «несоответствия современным понятиям и образованности». Запрет с неё сняли при Александре II – уже после освобождения декабристов.
Но имели место и другие причины, по которым сказку невозможно было подписать Пушкину.
– Какие же?
– Во-первых, сказка была предупредительным выстрелом в адрес Николая I, который как раз в это время стал усиленно обхаживать жену поэта. А во-вторых, Пушкину ни при каких условиях не сошло бы с рук изображение царского прислужника – «хитрого Спальника».
Если царь в сказке – самодур, любит подхалимаж и хочет жениться на молоденькой, так то автору не в упрёк: царь-то влюбился. А вот царский прислужник Спальник – явный подлец, на котором пробы негде ставить (и имя-то какое двусмысленное!). В кого метила эта пушкинская эпиграмма на «наперсника разврата»? Ответ очевиден – в шефа жандармов Бенкендорфа, участие которого в «аничковых» забавах царя было общеизвестным.
– Если автор «Конька-горбунка» всё-таки Ершов, то приписать сказку Пушкину – значит проявить неуважение к памяти Петра Павловича. Тогда как Александра Сергеевича мы, приписывая сказку Ершову, ничем не обижаем: ведь первый добровольно отдал «Конька-горбунка» второму, так?
– Пушкин сказку никому не отдавал: он только попросил Ершова об услуге – чтобы тот поставил своё имя на произведении. Причём не бесплатно: Ершову за это участие в мистификации заплатили 500 рублей, по тем временам сумма немалая. В то же время Пушкин сделал всё возможное, чтобы мы когда-нибудь догадались об истинном авторе и восстановили его имя на сказке. Например, он целенаправленно «разбрасывал» двусмысленные фразы в расчёте на запись и передачу нам, потомкам. До нас дошли, как минимум, три такие фразы – и если ни одну из них в отдельности нельзя считать прямым подтверждением этой мистификации, то все вместе они однозначно указывают на пушкинское авторство сказки.
Первая фраза – из рассказа Ершова о встрече с Пушкиным. «…Я был страшно обидчив, – вспоминал Ершов. – …Раз я сказал, что предпочитаю свою родину. Он и говорит: «Да вам и нельзя не любить Сибири – во-первых, это ваша родина, во-вторых – это страна умных людей». Мне показалось, что он смеётся. Потом уж понял, что он о декабристах напоминает». Сам факт, что Ершов поначалу не понял намёка на декабристов, свидетельствует, что он не понимал «собственной» сказки. Но у этой пушкинской фразы есть и второй смысл, которого не уловил Ершов: Сибирь – страна умных людей, потому что там не было крепостного права.
Вторая фраза – сказанная Пушкиным графу А. Васильеву: «Этот Ершов владеет русским стихом, точно своим крепостным мужиком». Ершов – сибиряк, в Сибири крепостничества не было – значит, слова остаётся понимать так: Ершов не владеет русским стихом и никогда им не владел.
И как только мы принимаем этот смысл второй фразы, становится понятным истинный смысл и третьей. После чтения вслух Ершовым первой части «Конька-горбунка» в присутствии барона Розена Пушкин сказал: «Теперь этот род сочинений можно мне и оставить». Слова трактуются как пушкинская похвала Ершову, но в соответствии со сказанным выше Александр Сергеевич не мог адресовать похвалу Петру Павловичу, значит, он адресовал её самому себе.
Плохо написанный роман
– Удивите ли вы нас чем-нибудь насчёт главного произведения Пушкина – «Евгения Онегина»?
– Это ваше любимое сочинение поэта?
– Пожалуй. Боюсь спросить: его написал не Пушкин?
– Пушкин. И тем не менее я должен предупредить: после этого разговора ваше отношение к роману едва ли останется прежним.
– Что ж, рискнём.
– Думаю, для вас не новость, что повествователь в романе – не Пушкин.
– Да, этому в школе учат.
– Однако в школе не учат, кто является повествователем. Между тем в романе есть прямое указание на это. «Письмо Татьяны предо мною,/ Его я свято берегу, Читаю с тайною тоскою/ И начитаться не могу», – говорит повествователь (без кавычек, от первого лица). А в другом месте сказано, что письмо хранится у Онегина. Как одно сочетается с другим?
– Повествователь – сам Онегин?..
– Совершенно верно. Онегин, выдающий себя за Пушкина и рассказывающий эту историю про себя самого в третьем лице. Александр Сергеевич оставил и другие подсказки: например, с обложек отдельных изданий всех глав и двух прижизненных изданий романа своё имя он снял везде, оставив только: ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН. Друг Пушкина П.В. Нащокин писал ему: «…приезжий из провинции… сказывал, что твои стихи не в моде, – а читают нового поэта, и кого бы ты думал… его зовут – Евгений Онегин».
Тайну романа разгадал в 1998 году киевский исследователь литературных мистификаций Альфред Барков. Мало того что рассказчик Онегин является циником и лгуном, так он ещё и посредственный литератор. Его речь пестрит архаизмами, от которых Пушкин к тому времени избавился («власы», «чело», «ланиты», «перси» и др.), и галлицизмами, то есть кальками с французских выражений. Рассказчик злоупотребляет непомерно длинными отступлениями то про косметические аксессуары, то про женские ножки, не может создать художественно законченные характеры и выстроить убедительную композицию. Он не в состоянии даже дописать свой роман.
– Я не ослышался? Вы сейчас сказали, что в романе неубедительная композиция и плохо прописанные характеры?
– До меня пушкинистами это говорилось многократно. А вот как отнеслись к роману друзья Пушкина. А. Бестужев, прочитав первую главу, писал Пушкину: «Дал ли ты Онегину поэтические формы, кроме стихов?» (А в 1828 г., уже из ссылки, прочитав и 2-ю главу романа, пишет сестре: «Первые 2 главы Онегина… это какой-то ненатуральный отвар 18-го века с байроновщиной».) В. Кюхельбекер: «Неужели это поэзия?» Н. Раевский: «Я раскритиковал его» (то есть роман). Е. Баратынский: «Характеры его бедны. Онегин развит неглубоко. Татьяна не имеет особенности, Ленский ничтожен». П. Вяземский: «В качестве художественного произведения слабо». Впоследствии Пушкин, по-видимому, разъяснил друзьям замысел романа – этим объясняется их дружное молчание по поводу «Евгения Онегина» в дальнейшем. А известный критик Д. Писарев разгромил роман в печати, думая, что громит Пушкина, но в действительности – следуя замыслу Александра Сергеевича, который сделал всё, чтобы посредственный поэт Евгений Онегин и был разгромлен.
– Очевидно, у рассказчика Онегина был прототип?
– Он известен – это поэт и драматург Павел Катенин. В романе немало указаний на него. Наиболее явное – в пушкинском примечании к цитате из Данте: «Скромный автор наш перевёл только половину славного стиха». В то время Данте в России переводил только Катенин.
Катенин был одним из главных деятелей в «Беседе любителей русского слова», с которой боролся «Арзамас», и Пушкин зацепил литератора в паре эпиграмм, а в поэму «Руслан и Людмила» вставил эпизод (впоследствии изъятый), где Черномор пытается овладеть Людмилой – и не может из-за возрастной импотенции. Это была эпиграмма в адрес поэтов-архаистов, неспособных овладеть жанром романтической баллады. Катенин сделал вид, что принял пушкинскую эпиграмму на свой физиологический счёт, и «в отместку» в 1820 году распустил сплетню, будто Александра Сергеевича вызвали в жандармское отделение и высекли розгами. Мало того, вдогон Катенин распустил ещё один слух – о том, что первую сплетню распространял Фёдор Толстой-Американец. Тот был дуэлянтом, убил на дуэлях 11 человек, и расчёт был на то, что Пушкин сгоряча вызовет Американца на дуэль, а тот Пушкина убьёт. Хороший приятель?
– «Врагов имеет в мире всяк,/ Но от друзей спаси нас, Боже».
-В том-то и дело, что это говорит Онегин, а не Пушкин. Катенин был завистлив и мстителен. Ещё один его выпад против Пушкина – пьеса «Сплетни», с 1820 года шедшая в Петербурге с аншлагом. Катенин, называя Пушкина в письме «милым» и «любезным», спрашивал, не задел ли его главный герой, сплетник Зельский, – это ведь даже не намёк, а «подсказка»!
– А узнал ли Катенин себя в Онегине?
– Узнал. Сразу. После публикации первой главы романа он – после долгого перерыва в переписке – написал Пушкину письмо, где, похваливая главу, как бы между прочим спрашивает, какое у Онегина отчество. Пушкин сделал вид, что вопроса не заметил. Кстати, отсутствие отчества в данном случае – важная деталь: Онегин – бастард.
– ИЗ ВАШИХ слов выходит, что дуэль Онегина и Ленского обретает совсем другое значение: поэт убивает поэта.
– Именно так. А если уж обобщённо, посредственность – убийца таланта.Роман именно об этом. Он публиковался в течение нескольких лет главами и, таким образом, стал многолетней поркой посредственного поэта Катенина на глазах пусть и не широкой публики (широкая этого не поняла).
«Страшную, непрестанную борьбу ведёт посредственность с теми, кто её превосходит», – писал Бальзак. Гениальность Пушкина проявилась и в том, что он увидел важность этой проблемы именно для русской жизни. Зависть, являющаяся первопричиной ненависти, которую испытывает посредственность к таланту (вспомним библейское: «Каин, за что ты убил брата Авеля? – Из зависти, Господи…»), на русской почве расцвела, как мы знаем, пышным цветом. А образ рассказчика Онегина – завистливо-мстительного писателя, в своей беспредельной ненависти идущего на убийство друга, – стал в ряд лучших созданий мировой литературы.
«Как за сучкой»
– Стало быть, по-вашему, «Евгений Онегин» – умышленно плохо написанный роман. Думаю, после этого вам уже ничем нас не удивить.
– А вы в курсе, кто написал «диплом рогоносца»? Я имею в виду анонимные письма, полученные Пушкиным и его друзьями, где говорилось, что Пушкин принимается в ряды «Светлейшего Ордена Всех Рогоносцев» на должность историографа «Ордена» и помощника при «Великом Магистре Ордена» Д. Нарышкине, придворном Александра I. (После получения этого письма Пушкин вызвал Дантеса на дуэль. – Прим. «АН».)
– Вроде бы никому не известно, кто написал письма. Расследование было прекращено.
– Да, прекращено личным распоряжением Николая, когда он узнал об этом деле. Есть догадки, почему царь его прекратил?
– Видимо, из-за своих ухаживаний за Натальей Николаевной?
– Ухаживаний? Пушкинист Павел Елисеевич Щёголев писал: «Николай Павлович был царь крепких мужских качеств. Кроме жены у него была ещё и официально признанная фаворитка – фрейлина В.А. Нелидова, жившая во дворце, но и двоежёнство не успокаивало царской похоти. Дальше шли васильковые дурачества, короткие связи с фрейлинами, минутные увлечения молодыми дамами, даже на общедоступных маскарадах». Иными словами, весь светский женский Петербург был гаремом Николая. Нравы российского двора мало отличались от нравов французского двора или немецкого, но всё же важное отличие было: нашему царю женщина отказать не могла.
После знакомства с женой Пушкина Николай начинает одаривать его милостями. Восстановил его в должности и назначил оклад в семь раз больше причитающегося по званию, да ещё и без обязанности являться на службу. А также допустил поэта к секретным архивам, разрешил ему писать историю Петра. Пушкин понимал, что милостями осыпается не он сам, а его жена – первая красавица Петербурга. Поэт видит, ситуация становится опасной: царь не скрывает своего интереса к Наталье Николаевне, и этот интерес становится предметом обсуждения двора. Под угрозой честь семьи. Жена, не понимая пушкинского беспокойства о чести, на волне успеха вовсю флиртует с царём.
Осенью 1833 года по дороге из Оренбурга Пушкин приезжает в Болдино (он пробыл там полтора месяца и написал не меньше, чем в знаменитую Болдинскую осень 1830 года, в том числе и «Конька-горбунка»). Сразу по приезде Пушкин получает два письма от Натальи Николаевны, в которых она рассказывает о своих успехах на балах. Поэт, увидев в поведении жены грозную опасность, начинает из письма в письмо требовать, чтобы она прекратила флирт: «Не кокетничай с царём!»; «Ты радуешься, что за тобою, как за сучкой, бегают кобели, подняв хвост трубочкой и понюхивая тебе задницу!»; «Не кормите селёдкой, если не хотите пить давать»…
– Какой высокий слог!
-Он пытался образумить жену. Своему ближайшему другу П.В. Нащокину Пушкин рассказывал, что Николай, «как офицеришка, ухаживает за его женою; нарочно по утрам по несколько раз проезжает мимо её окон, а ввечеру, на балах, спрашивает, отчего у неё всегда шторы опущены».
К 1834 году ситуация накаляется. Пушкин старается избегать появлений на балах. Однажды жена министра иностранных дел графиня Нессельроде заезжает к Пушкиным, когда поэта не было дома, и увозит его жену на бал в Аничков дворец. Пушкин устраивает скандал и заявляет в оскорбительной для графини форме, что он не желает, чтобы жена бывала там, где его нет. Графиня жалуется императору, тот реагирует мгновенно: Пушкина делают камер-юнкером, и теперь он обязан появляться вместе с женой на придворных балах.
Резкое недовольство, высказываемое поэтом в личных разговорах, стало царю известно и было воспринято им как неадекватное поведение: обычно мужья гордились «вниманием» Николая к их жёнам. Видя «неадекватность» Пушкина, царь переносит свои отношения с Натальей Николаевной из Аничкова дворца на квартиру Идалии Полетики. А императрица, помогая мужу перевести стрелки на Дантеса, поощряет кавалергарда, чтобы тот открыто ухаживал за Натальей Николаевной.
«Последний выстрел А.С. Пушкина», Адриан Волков, 1869 г.
Смертельный риск (не дуэль)
- Значит ли это, что интереса к жене Пушкина у Дантеса не было?
– Зная сексуальную ориентацию Дантеса, о его интересе к женщинам говорить сложно. Одно несомненно: он понимал, что прикрывает Николая. Пытаясь сохранить лицо, он ухаживал за Натальей Николаевной шаржированно, как бы делая вид, и это, разумеется, приводило Пушкина в бешенство. Поэт презирал Дантеса за участие в позорных играх вокруг жены. И, поскольку вызвать монарха на дуэль было невозможно, Пушкин вызвал Дантеса. Спусковым крючком этой дуэльной истории и стал так называемый «диплом рогоносца», который 4 ноября 1836 года получили Пушкин и его друзья. Автор «диплома» так и не был найден до самого последнего времени. Уже в наши дни разгадал эту загадку академик Николай Петраков, математик и экономист, который убедительно показал, что автором «диплома» был…
– Ну же, не томите!
– …сам Пушкин. Содержание «диплома» прозрачно. Великим магистром «Ордена Рогоносцев» назван Д. Нарышкин, жена которого была наложницей Александра I. Помощником-коадъютором и историографом ордена объявлялся Пушкин. Следовательно, по аналогии, виновником пушкинских рогов означался Николай I. Расчёт поэта был в том, что такая пощёчина династии Романовых («диплом» наносил оскорбление двум императорам и двум императрицам) заставит Николая оставить в покое его жену. Это был шаг на грани смертельного риска, ведь сыщики могли и докопаться, кто разослал это письмо. Но Николай, ознакомившись с «дипломом», быстро сообразил: поиски автора приведут к тому, что его содержание станет широко известным, и расследование прекратил.
– Получается, Пушкин рискнул жизнью ещё до того, как решился на дуэль…
-Да. Разоблачённого автора анонимок убрали бы. А поскольку автором был Пушкин, то убрали бы Пушкина. Но куда ни кинь – всюду клин: положение было безвыходным. Во-первых, он фактически ничего не мог противопоставить действиям царя в отношении жены. Женитьба на Наталье Гончаровой оказалась роковой. И беда не в том, что он женился на юной девушке, не в том, что она его не любила, и не в том, что оказалась неумна, – беда в том, что он женился на красавице. Во-вторых, у Пушкина прогрессировала болезнь Паркинсона (на определяющий симптом этой болезни, микрографию, обратил внимание Александр Лацис: в последних пушкинских рукописях почерк от верха листа к низу уменьшается раз в десять). В-третьих, поэт к этому времени понял, что не может написать историю Петра, поскольку Николай не позволил бы озвучить неоднозначное отношение к своему предку. И в‑четвёртых, огромные долги, львиная доля которых была связана с необходимостью проживания в столице.
– С какими словами на устах умирал поэт?
– Всем всё простил и принял случившееся как благо, ведь никого не убил.
– Да-а, красивый сюжет. Правда, современники вспоминали, что Пушкин и сам не ограничивался женой, посещал публичный дом…
– В 30-е годы прошлого века на публикации о поэте была введена цензура. Всё вылилось в такую схему: Пушкин – примерный семьянин и борец с самодержавием, Наталья Николаевна – святая, няня – в венчике из роз и так далее. Дело не только в том, что из поэта решили сделать икону, но и в том, что были табуированы царские адюльтеры – незачем, мол, говорить в таком ключе о правителях.
– Вы утверждаете, что литературные мистификации по определению не имеют документальных подтверждений, так?
– Да, иначе бы они слишком легко и быстро разгадывались. Писатели-мистификаторы оставляют потомкам лишь «ключи», «косвенные улики».
– Значит, мистификация не может быть предметом научного изучения?
– Официальная пушкинистика считает, что не может. А я считаю иначе.