Роман Жигалов: Человек не может существовать без ощущения своей нужности этому миру

Фильм Романа Жигалова «Лес» - триумфатор трех десятков отечественных и международных кинофестивалей, лауреат независимой премии «Парабола», приза «За лучший дебют» на «Окне в Европу». Самый «свежий» Гран-при получен в апреле на онлайн-кинофоруме «Дубль два». На съемки дебюта, в основном, на собственные средства у уроженца архангельских мест ушло почти четыре года. 

Сегодня режиссер отвечает на вопросы «Аргументов недели».

- Называя свой фильм «Лес», апеллировали ли вы к пьесе «Лес» великого Островского - аллегории дикости нравов дворян, нравы ваших деревенских жителей, с их шекспировскими страстями, тоже далеки от совершенства? 

- Честно скажу, нет, у меня лес, скорее, аллегория нашего общества, с его системой ценностей, в нашей жизни тоже встречаются «чащи», в которых можно заблудиться. Да и человека можно сравнить с деревом, которое растет-растет, а однажды вдруг погибает.

- Критики любят называть современную Россию «пространством вестерна», насколько это понятие применимо к вашей картине?

- К моему фильму это отношения не имеет. А то, что отец и сын, соперничающие из-за женщины, в своей семье существуют параллельно, это нормально. Если в городе детей опекают, то в деревне, они, как правило, предоставлены сами себе. В этой системе отношений, на небольшом северном хуторе, отдаленно стоящем от деревни, и возникает любовный треугольник. 16-летний Данила с детства знает эту женщину, которая старше его, и она ему нравится. Он переживает первое чувство к ней, сам не понимая, что с ним происходит. А отец его просто нуждается в отдушине – не ладится и в семье, и на работе, рейдеры отбирают лесопилку - дело всей его жизни, он и пытается сбежать к Кате. 

- А в целом чем отличается жизнь на севере?

- Тем, что это зона рискованного земледелия. Сельское хозяйство уничтожено, и население живет здесь по-другому, по сравнению, скажем, с Черноземьем, куда пришли агропромышленные комплексы. Там сеют и пашут, а на севере вся деревня переквалифицировалась в вырубку-валку леса и продажу его. Фермерские хозяйства закрываются, потому что и они зарабатывали тем же: при открытии ферм им выделялись в аренду большие территории с лесом. Процветает безработица, люди уезжают, и деревня на севере умирает более стремительно, чем в других местах. Экономически государству она не нужна, потому что требует заботы о дорогах, электрификации, содержании медпунктов, школ, в которые нужно возить детей из дальних деревень. Потому и выстроено все так, чтобы деревня, в которой остаются одни пенсионеры, умирала сама по себе. Думаю, такое происходит не только на севере, а везде, где нет сельского хозяйства, и земли вокруг деревень не распаханы.

- Не сгущаете ли вы краски, показывая негативные события в картине?

- Нет, я старался уйти от трэша, но, если показать всю изнанку, как происходит на самом деле, было бы в разы страшнее. Когда мы искали локации для съемок, видели такие вещи, что, если бы показали, услышали – так не бывает. Это касается потери людьми человеческого облика, деградации. Конечно, не всеми, многие люди и в трудных ситуациях работают, достойно живут, воспитывают детей. Главная сюжетная линия в фильме, конечно, придумана, но какие-то детали в характеристиках персонажей взяты из жизни. На самом деле, я задумывал фильм не про любовь, а про жизненную ситуацию в стране. История родилась из общей ауры, из той энергетики, которая собралась вокруг нас. 

- Насколько типично то, как показан современный рэкет в деревне?

- Рэкета как такового в деревне не было и в 90-х, уничтожать конкурентов всегда пытались с помощью административного ресурса. Вот и в нашем фильме крупный лесозаготовитель всевозможными способами выдавливает мелких. А сейчас появились очень крупные заготовители, которые благодаря современным западным технологиям лес просто косят, а мелкие, подобно отцу Данилы, скатились на технологии 60-х. Если раньше в Коношском районе Архангельской области, где я вырос, действовали крупные леспромхозы и лесозавод, то сейчас много леса пилят на частных пилорамах. Ставят агрегат в ангар, пилят лес и продают доски, уровень технологий и глубина переработки примитивные. А лесозавод обанкротился еще в 90-х.

- Вас как человека, выросшего вблизи лесных массивов, волнует ситуация с вывозом сибирского и дальневосточного леса в Китай?

- Так и из Архангельской области через всю Россию везут продукцию в Китай. Практически на всей территории страны, на Севере однозначно, лес вырубается в больших масштабах. У нас в Архангельской области в советское время запрещено было рубить стратегический лесной госфонд, сейчас все запреты сняты, лес хищнически вырубается и везется на экспорт в Европу, в Китай, где есть глубокая переработка древесины. Лесопромышленники специально строят временные дороги, потому что на доступных территориях леса уже недостаточно. А у нас есть лишь целлюлозно-бумажные комбинаты, выпускающие бумажную продукцию и картон, конечную продукцию из древесины не делаем, если не считать пиломатериалы для строительства. 

Продавать лес за границу в валюте, как нефть и газ, просто, потому что этот ресурс вырос сам, его надо только спилить, мысль об этом звучит в моем фильме. Спилил-продал, не надо вкладывать средства в деревообрабатывающую промышленность и выстраивать экономику, достаточно примитивно эксплуатировать природные ресурсы. И когда меня упрекают в пессимистическом финале, говорю, что в сегодняшней ситуации выхода не вижу, а давать надежду искусственно не считаю нужным. 

- Вернемся к героям, почему они в такое буйство впадают, заканчивающееся трагедиями?

- Ну потому что это все-таки кино, драматургия, концентрация событий, но, с другой стороны, на бытовой почве внутри семьи и в молодежных разборках, к сожалению, происходит очень много конфликтов, в том числе, с летальным исходом. Не говорить об этом было бы странно. Кино для меня - поиск правды во всем: в теме, героях, мелочах, сюжете. При этом я ни на кого не ориентировался, думал лишь о том, чтобы зрителю интересно было смотреть. А в том, что мой фильм сравнивают с «Левиафаном», «Дураком» и «Долгой счастливой жизнью», вижу желание критиков поставить дебютанта в узнаваемый ряд. Хорошее сравнение, ничего не имею против.

- Какие эмоции вызывает у вас фраза «Русская деревня гибнет»?

- Привычные. Она уже больше ста лет гибнет, мой дядя, который в нулевых работал главой сельской администрации, рассказывал, что за 10 лет из 65 поселений на территории администрации осталось чуть больше30. Десятками вылетают, хотя это небольшой район и не самый депрессивный. Посмотришь - поля заросли, работы нет, учиться негде, учителей и врачей нет. Уезжают все. А если в деревне никто не живет, там в момент снимают электропровода и сдают в металлолом, оставшиеся один-два отшельника так и живут без электричества. Зимой раз в неделю на лыжах ходят в магазин за продуктами, никакая скорая к ним не приедет, никакой врач не дойдет. Самое страшное в этом явлении то, что люди утрачивают смысл жизни. Можно, конечно, сказать – «Я живу для семьи, для детей», большинство, наверное, так и думают, но, мне кажется, человек должен ощущать нечто большее, понимать, что все, что он делает – делает не зря.

- Как вы думаете, чем порождено это состояние?

- Считаю, отношением государства к деревне, к городу и вообще к человеку, а если сказать громко, отсутствием национальной идеи развития. Просто в деревне обостренней все чувствуется, потому что все знают, кто чем дышит. А состояние это переживают люди и в городе, можно сказать, во всем обществе. Вспомните, одно время в стране много говорилось о том, что Россия «встает с колен», и как люди приободрились, у них появилось ощущение, что они не зря существуют в этом мире, что у них есть будущее. Но потом все лозунги оказались мнимыми… А человек не может существовать без ощущения своей нужности этому миру. Как только появляется ощущение, что не нужен, он теряется, не знает, что ему делать, так многие и становятся маргиналами, в худшем смысле этого слова. 

Советская власть уничтожала деревню, начиная с коллективизации и продразверстки, могу рассказать про прадеда, у которого было восемь детей,  а к нему приезжали продотряды и забирали весь хлеб. Принудительно угоняли скот в колхоз, работать людей заставляли бесплатно за трудодни. В 60-х начали платить аж восемь рублей в месяц, на которые, кроме соли и сахара, ничего нельзя было купить. У людей не было паспортов, они не могли никуда выехать. Издевались над деревней по полной программе, люди стали бежать оттуда. И за 100 лет ничего не изменилось. 

- Тем не менее, деревню пытаются возрождать, делая акцент на художественных промыслах, туристических клубах, строительстве «новых» поселений. 

- Для южных регионов, где сельское хозяйство рентабельно, и урожай картофеля собирают два раза в год, это возможно, а для севера – утопия.  Наши фермеры не каждый год получают продукцию, бывают неурожаи, а если он весь в кредитах, приходится закрываться. У нас в районе все фермеры разорились, остался один. И поддерживают его лишь потому, что поставляет продукцию в школы и детсады, а не было бы рынка сбыта, разве он устоял бы против массового продукта, пусть и менее качественного. 

Бизнес идет туда, где есть прибыль, если ты нерентабелен и не можешь конкурировать с более дешевой мясной продукциейиз Латинской Америки, ничего сделать не сможешь. Лесозаготовкой не все могут заниматься. Пункты приема продукции от населения и ее переработки, приемка грибов-ягод в летние месяцы в масштабах экономики дают смешные деньги, на которые можно разве что выживать. 

- Скажите, из вашего класса в Коноше все в город уехали?

- Кто-то и остался, но большинство уехали в Вологду и Ярославль. В нашем поселке живут десять тысяч человек, а железнодорожная станция единственное место работы. Региональная медицина в малых поселках и городах разрушена полностью, нет элементарных врачей. Людей с инсультом или инфарктом по не асфальтированной дороге везут на «скорой» за 120 км в городскую больницу. На 22 тыс жителей в районной больнице нет ни детского, ни родильного отделений, закрыли оба – так мы за демографию боремся. Мои родители живут в старой пятиэтажке, так у них на лето центральная котельная отключает горячее водоснабжение. И все молчат, потому что привыкли жить в нечеловеческих условиях. Мол, русский человек все стерпит. 

- С чем связываете будущее русской деревни?

-  С ситуацией в стране. Будет меняться к лучшему, и в деревне все наладится. Но золотого века селу, мне кажется, не достичь, весь мир стремится переехать в город, возьмите Китай с его глобальным исходом в промышленность. Города будут укрупняться, население в них увеличиваться, и это уже тенденция. Вернуться на природу человек захочет в одном случае – если экологическая ситуация будет очень уж страшной. Станут открывать экологические зоны, жить в которых будут те, кто умеет работать удаленно или зарабатывать деньги в городах. Вот тогда и сможем повторить вновь фразу о том, что все мы родом из деревни. 

- Где вы снимали ваш «Лес»?

- В Архангельской и Владимирской областях.