Два американских вертолета доставили 14 свидетелей из «зеленой зоны» к месту казни – бывшей штаб-квартире Аль-Истихбарат Аль-Иракия (вызывавшей ужас военной разведки прежнего режима), которая теперь располагается на территории американской базы.
Хусейна отвели в комнату, где стояла виселица с красным ограждением; у дверей его встретили трое палачей в масках, известные как «ашмави». Несколько свидетелей подробно описали ход казни и независимо друг от друга сообщили о том, какие слова были там сказаны.
Чтобы защититься от сильного предрассветного холода во время короткой поездки, Хусейн надел шерстяную шапку в стиле 1940-х годов, шарф и длинное черное пальто поверх рубашки с белым воротничком.
Его палачи были в черных масках, но Хусейн все равно мог видеть темный цвет кожи и слышать их речь, которая выдавала их происхождение из южных шиитских районов страны, где он так жестоко подавил два восстания.
В маленькой комнате стоял тяжелый запах. Там было холодно и темновато, и атмосфера в ней была грустной и меланхолической. Поскольку в помещении находились свидетели и еще 11 человек, в том числе охрана и съемочная группа, было очень тесно.
Глаза Хусейна обежали комнату, пытаясь понять, кто именно собирается с ним покончить. Палачи взяли у него шапку и шарф.
Хусейна, у которого руки были связаны впереди, отвели в соседнюю комнату к судье. Хусейн выполнял все указания.
Он сел, после чего был зачитан вердикт, в котором он признавался виновным в преступлениях против человечности.
«Да здравствует нация! – крикнул Хусейн. – Да здравствует народ! Да здравствуют палестинцы!»
Он продолжал кричать, пока зачитывали приговор, после чего снова успокоился. Если его и одолевали какие-то мысли несколькими минутами ранее, они исчезли.
Генеральный прокурор спросил у Хусейна, кому бы он хотел передать свой Коран. Он назвал Бандара – сына Авада аль-Бандара, бывшего председателя Революционного суда, который также вскоре будет казнен.
В комнате установилась тишина, поскольку все, включая Хусейна, принялись молиться. «Да пребудет мир с Мухаммедом и его благословенной семьей».
Муваффак ар-Рубеи, советник Ирака по национальной безопасности, спросил у Хусейна, чувствует ли он раскаяние или страх.
«Нет, – резко ответил тот. – Я солдат, и я не боюсь за себя. Я всю жизнь вел джихад и боролся с агрессией. А тот, кто вступает на этот путь, не должен бояться».
Один из охранников рассердился. «Ты погубил нас! – закричал человек в маске. – Ты убивал нас. Ты заставил нас жить в нищете».
Хусейн ответил презрительно: «Я спас вас от нищеты и несчастий и разгромил ваших врагов, персов и американцев».
Охранник выругался: «Будь проклят!»
«Будь проклят!» – ответил Саддам.
Двое свидетелей, не участвовавшие, судя по всему, в отборе охранников, тихо обменялись шуткой о том, что, насколько они поняли, вооруженные отряды еще только предстоит расформировать.
Заместитель прокурора Фарун сделал замечание охране, сказав: «Я не потерплю никаких оскорблений в его адрес».
Хусейн, не сопротивляясь, поднялся на виселицу. Ему развязали руки, завели их за спину и снова связали. Он не выказывал признаков раскаяния и высоко держал голову.
Палачи предложили ему колпак. Он отказался. Они объяснили, что толстая веревка может врезаться ему в шею, и предложили использовать шарф, который был на нем надет ранее, чтобы этого не произошло. Хусейн согласился.
Он стоял на высокой платформе с глубокой ямой под ней.
Он произнес последнюю молитву. Затем, широко открыв глаза, не запинаясь и без признаков кома в горле, он произнес свои последние слова, проклинающие персов и американцев.
В 6:10 люк открылся. Показалось, что Саддам довольно долго летел, но умер он быстро. Спустя всего минуту его тело было неподвижно. Его глаза были все еще открыты, но он был мертв. Несмотря на шарф, веревка прорезала глубокую рану на его шее.
Его тело висело еще девять минут, пока присутствующие молились, вознося хвалы Пророку за смерть диктатора.