Жёсткая социальная фотография порой вызывает отторжение, порождая глубокий внутренний конфликт, отчасти носящий экзистенциальный характер.
Не секрет, что на протяжении всего исторического времени человеческая природа остаётся неизменной. Людям всегда хотелось и продолжает хотеться зрелищ, затрагивающих самые потаённые уголки души. Вспомнить хотя бы столь популярные в историческом прошлом гладиаторские бои, ради которых был построен знаменитый Колизей, или вызывающие до недавнего времени столь широкое внимание публичные казни. По сути, наших современников от зевак столетней и многотысячелетней давности отличает лишь наличие современных средств фото- и видеофиксации. Неслучайно многие люди на месте ЧП пытаются заснять происходящее, поскорее разместив увиденное в личных профилях социальных сетей, нежели всеми силами помочь пострадавшим. Мне вспоминается история, относительно недавно произошедшая в Германии, когда полицейский едва ли не силой пытался в качестве нравоучения заставить одного из таких частных любителей «оперативных съёмок» самому посмотреть на обезображенное в автомобильной катастрофе тело. Вместе с тем человеческая душа – весьма тонкий инструмент и медиатор происходящего. Любое сильное воздействие может сбить её тонкую настройку или вывести из строя на длительный период времени.
Сегодня мы общаемся с фотографом Павлом Волковым, чьи кадры и серии снимков на неискушенного зрителя производят сильнейшее впечатление. Я застал Павла между несколькими командировками и преподавательской деятельностью, которую он активно ведёт в ведущих учебных заведениях нашей страны.
- Павел, признаюсь, лично на меня ваши знаменитые проекты оказывают гнетущее впечатление. Взять хотя бы лица, больше напоминающие маски или иллюстрации из постапокалиптических фильмов. Не кажется ли вам, что это подспудно открывает в обществе некое окно Овертона, побуждая снимать ещё более психологически тяжёлые кадры? Как вы думаете, удаётся ли вам привнести в души зрителей хоть немного света?
― Я хотел бы надеяться, что, глядя на мои работы, кто-то из зрителей захочет переосмыслить привычную для себя картину мира.
― Я отдаю себе отчёт, сколько душераздирающих сцен вам пришлось увидеть на своём веку. Думается, только живая вера позволяет хоть немного осмыслить и пережить весь ужас происходящего. Являетесь ли вы верующим человеком?
― Если совсем кратко, моё чувство веры основано на внутренних переживаниях и убеждениях. Я осознал, скорее почувствовал, что для меня это очень важно, а из командировок в Сирию и Луганскую область привёз крошечные иконы, которые бережно храню.
― В своей профессиональной деятельности вы встречаетесь с настоящим морем человеческого горя, боли, страданий. Вы как-то обмолвились, что для своих героев вы всего лишь промежуток времени, поэтому, когда фотограф сопереживает и с головой погружается в материал, то может утонуть в эмоциях. Я так понимаю, что о профессиональной деформации и психологическом выгорании в вашем случае речь не идёт?
― Отчасти, возвращаясь к религиозному контексту, это прежде всего служение тому, что мне доверено по воле провидения. Пришлось видеть всякое, но меня это не сломало и тем более не привело к потере интереса к работе и растрате творческой активности.
― Есть ли та грань, которую вы не смогли бы переступить? Есть ли у вас кадры, о которых вы сожалели, что сделали?
― Здесь мы опять невольно касаемся религиозного контекста. Есть некие этические законы и принципы, сигнализирующие о том, что можно снимать, а от каких кадров стоит воздержаться. Именно от них во многом зависит выбор сюжета и то, как он был снят. Например, работая над проектом «Феникс», я присутствовал на операции по пластике лица, кровавые подробности которой не хотел обнародовать. Бывало и так, что я отказывался от предложенных мне сюжетов, поэтому мне не стыдно ни за одну из своих работ. Скорее, были случаи, когда я жалел, что не сделал те или иные кадры.
― Вы известны ещё и как военный фотограф. В каких горячих точках вам удалось побывать?
― На Украине, начиная с киевского майдана четырнадцатого года и отделения Крыма, заканчивая последними событиями на Донбассе. Довелось посетить Сирию в ходе российской военной кампании и Нагорный Карабах в разгар армяно-азербайджанского конфликта. Тем не менее я не считаю себя военным фотографом, поскольку занимаюсь не только этим.
― Насколько важно показывать людям негативные проявления жизни? В одном из своих интервью вы сказали, что человечество нужно тыкать носом в ужасы войны.
― Человечество обречено учиться на своих ошибках, в том числе и самых кровавых. Именно этому служат документальная и социальная фотография.
― Как меняются люди на войне? Почувствовали ли вы в себе какие-то изменения, например, представление о хрупкости человеческой жизни и теме ухода?
― Я бы охарактеризовал эти изменения как оказавшие глобальное влияние на моё мироощущение. Я до сих пор под впечатлением от военных командировок, неустанно переосмысливая увиденное и полученный опыт. Такие вещи не забываются, поэтому я бы хотел, чтобы подобные события оставались исключительно в исторической фотохронике, но жизнь постоянно вносит свои коррективы.
― Как абстрагироваться от ужаса происходящего вокруг и сделать хороший репортаж?
― Люди, освещающие военные действия, как правило, уже имеют за спиной некий опыт и морально готовы ко всему. Случайных там попросту нет.
― Как изменилась современная война?
― За последние годы война становится всё более высокотехнологичной, постоянно происходит смена парадигм, тактик и стратегий. Всё больше появляется беспилотных систем различного типа, играющих ключевую роль на поле боя. Человеку остаётся лишь функция оператора, но, возможно, скоро и она уступит место искусственному интеллекту.
― Каковы особенности работы военного фотографа и насколько спасает надпись «пресса»?
― Это дискуссионный вопрос. Наличие этой надписи может как защитить журналиста, так и, наоборот, подвергнуть его жизнь смертельной опасности, ведь кто-то может специально охотиться на людей, освещающих события с противоположной стороны фронта.
― Вы как-то обмолвились, что даже при съёмке из зоны боевых действий важно показать эстетику происходящего.
― Видя самое страшное, что только может увидеть человек, важно показать драматургию происходящего на высоком и качественном уровне, а не трупы и куски разорванных тел.
― Ваша судьба — это история человека, достигшего всего, скорее, вопреки, а не благодаря обстоятельствам. Думаю, не случайно вы начали фотографировать мужественных, целеустремлённых и несломленных жизнью людей, перенёсших тяжёлые травмы, имеющих тяжёлые заболевания.
― На судьбы таких людей нельзя закрывать глаза или отгораживаться, будто бы их не существует. Я руководствуюсь принципом, что эти истории должны быть освещены и включены в общую информационную повестку нашего времени. Более того, они служат примером для всех нас, готовых переживать и расстраиваться из-за плохой погоды или остывшего кофе.
― Как вы находите общий контакт с теми, кто пережил столько боли? Вы как-то фотографировали девушку в Центральном парке культуры и отдыха имени Горького. Вас не смущало внимание окружающих? Не испытывали ли вы в этой связи чувство неловкости?
― Я искренне люблю и уважаю этих людей и не отношусь к ним как к объекту для эффектной съёмки. Это такие же обычные люди, как и мы с вами. Что до некоторого смущения и чувства неловкости, то мне даже в голову никогда не приходили подобные мысли. Я сделал приятное человеку, и это было совсем несложно. Главное, что благодаря совместным усилиям многих людей удалось изменить жизнь этого человека и его семьи в лучшую сторону.
― Как уже говорилось, в современном мире человека может расстроить и вывести из равновесия что угодно. Вместе с тем вы работали с паралимпийцами Алексеем Талаем и Сергеем Манго. Это люди с удивительной силой воли и неугасающим оптимизмом. Удалось чему-нибудь у них научиться, перенять опыт преодоления?
― Безусловно. Для меня их судьбы и жизненные принципы — эталон возможностей человека и его характера. Когда я начинал работать с этой темой, то сам не мог понять, как это вообще возможно. Серия работ про паралимпийцев — это история победы силы воли и целеустремленности над самим собой и, на первый взгляд, непреодолимыми обстоятельствами.
― Как создавалась серия про Алешу Ишаева — мальчика с редчайшим генетическим заболеванием?
― Эта история не столько про проблемы со здоровьем, сколько про любовь и усыновившую его любящую семью — людей с поистине огромной душой. Мне хотелось отойти от классических стандартов понимания «счастливой» семьи и показать, что самое главное — любовь и взаимопонимание.
― Вы упомянули, что присутствовали на Украине в период Евромайдана. Что вы думаете о событиях тех лет и насколько то, что вы видели, соответствует господствующей в России нынешней информационной повестке? Это был искренний порыв народных масс? Как вы думаете, по прошествии многих лет, глядя на сегодняшнюю ситуацию на Украине, сожалеют ли его участники о содеянном и последствиях произошедшего?
― Осознание некоторых событий требует времени. В этом году я хочу вновь изучить связанный с этими событиями фотоархив. Я точно знаю, что присутствующие там люди искренне относились ко всему происходящему и, конечно, не могли предположить, во что это может вылиться. Можно вспомнить девушку с плакатом про ЕС и «кружевные трусики», которая точно так же всей душой верила в победу Евромайдана и «светлое» европейское будущее.
По мнению известного российского куратора Евгения Березнера, сегодня фотографу важно отойти от единичных изображений в сторону цикла фотографий, отражающих некую историю, показать суть события, иногда носящего фатальный характер. Кадр или серия — это не более чем инструментарий. Есть множество фотохудожников, снимающих одним кадром. Любая попытка уложить творчество в прокрустово ложе формальных рамок лишена смысла. Мы все понимаем, что жизнь намного шире и разнообразней, но тем не менее важно обозначить самые основные вехи. Каждый человек и связанный с ним сюжет — это некий текст, содержание которого может длиться как мгновение, так и долгие годы. Отчасти это напоминает иконостас или иконографию Нового Завета, обычно изображаемую в двенадцати актах, а все кадры, сделанные одним человеком, — от первого до последнего — можно сравнить с одной большой серией под названием «жизнь».
― Какими качествами, на ваш взгляд, должна обладать современная социальная и документальная фотография, достойная широкого публичного дискурса и размещения в ведущих информационных изданиях?
― Никаких критериев и форм не существует. Любые советы априори обречены. Она должна быть подобна иконе, один взгляд на которую должен объяснять людям все смыслы и сообщения без какого-либо текста. Иначе ты попал не на того зрителя, либо твоя фотография не является по-настоящему сильной. Конечно, бывают такие случаи, когда десять человек пройдут мимо, а на одиннадцатого она произведёт сильнейшее впечатление. Люди по-разному «проживают» мои работы и связанные с ними истории.
― Есть ли у вас какой-то жизненный девиз, который вы используете в своей работе?
― Да, он сводится к тому, что мы никогда не знаем, что нас ждёт за поворотом. Это больше про поиск, про путь в неизвестность. Мы должны идти, искать и находить.
― Бытует мнение, что обилие фотографий со смартфонов ведёт к обесцениванию фотоискусства как такового. Согласны ли вы с этим утверждением?
― Я пользуюсь достоинствами смартфона как мобильного устройства, которое всегда со мной. Кроме того, он позволяет фотографировать незаметно для окружающих, что бывает важно. Возможно, в будущем нас ожидает некая конвергенция, но у меня нет алармистских настроений, пока востребована наша профессия. Взять, к примеру, фотографию поверженного ливийского лидера Муаммара Каддафи, отснятую на плохонький смартфон одним из его недоброжелателей. Разве кто-то может умолить её значимость для истории?
― Вы спонтанно выбираете сюжет и композицию или предпочитаете ждать? Как вы относитесь к такому понятию, как «творческая удача»?
― Лучше подождать, особенно если представляешь себе кадр, уже существующий в воображении. Однако бывают события, требующие предельно оперативной съёмки и концентрации. Я не люблю такое понятие, как «творческая удача», поскольку мне в любом случае нужен качественный результат. Важно полагаться на себя, а не на случай и капризы судьбы.
― Как вы относитесь к тому, что владельцы галерей часто охотно принимают фотоработы в дар за «спасибо», не оплачивая должным образом работу фотографа?
― Я не вижу в этом ничего предосудительного. Это лучше, нежели они канут в неизвестность или сгниют в подвале, как это бывало с фотографическим наследием царской России и СССР. Самое главное, что их видит зритель, тем более что уровень российских и советских фотографий ничуть не уступает по качеству работам ведущих европейских фотохудожников.
― Бывают ли у вас в работе какие-либо конфликтные ситуации и связанные с ними юридические проблемы?
― Такие случаи обычно связаны с людьми, охочими до секретов чужой личной жизни. Что касается моих проектов, то все они основаны на предварительной договоренности. Тем не менее современное законодательство в области охраны личных прав непрерывно ужесточается, поэтому всегда лучше получить письменное согласие человека, принимающего участие в съёмках.
― Насколько я знаю, не так давно вы получили диплом искусствоведа РГГУ. У вас есть желание попробовать себя на кураторском поприще?
― Я всегда готов делиться своим опытом и считаю это нормальным. У меня сейчас семь дипломников со своими фотопроектами. Что это, если не кураторство?