Историк Аркадий Минаков — о президентских «Основах исторического просвещения»

Все слышали выражение «майские указы», а теперь, возможно, появится выражение «майский указ» – настолько важен новый документ, вышедший из-под пера президента. Называется – «Об утверждении Основ государственной политики Российской Федерации в области исторического просвещения». Гость «АН» – доктор исторических наук Аркадий МИНАКОВ, профессор Воронежского государственного университета.

– Аркадий Юрьевич, считаете ли вы этот указ идеологическим?

– Речь не идёт об идеологии в том смысле, в каком это слово употреблялось в Советском Союзе. Конституционный запрет на утверждение какой-либо идеологии в качестве государственной оберегает нас именно от советского подобия, от идеологических форм в духе СССР – монопольных, исключительных, железобетонных, нетерпимых. Совсем другое дело – идеология в мягкой форме.

Знание истории, историческое просвещение, школьная история – это часть национального самосознания. Что делает общество обществом и государство государством? Прежде всего взгляд на историю. Исторический выбор. Без этого невозможны коллективные субъекты.

На примере соседней страны мы увидели, как сильно влияет на общество видение истории. Народ, бывший частью нашего народа, сделался другим – состоялся принципиально иной нациогенез (процесс нациестроительства. – Прим. «АН»). Ставка на историческое просвещение имеет глубокое политическое содержание. Какие представления об истории у народа, какие у него исторические цели, герои, антигерои, что он почитает и что отвергает – это важнейшая составляющая национального мировоззрения.

– А возможен ли учебник истории, состоящий из одних только фактов и лишённый оценочных суждений? Спрашиваю сейчас не о том, нужен ли он, а о том, возможен ли он в принципе.

– Нет, невозможен. Любой учебник истории, вообще любая информация исторического плана – это не только факты. Такая информация всегда окрашена идейно, ценностно. Она заставляет человека определиться, и перечислением голых фактов ограничиться нельзя. И если говорить о том, в каком ценностном поле могут создаваться современные учебники, то выбор не так уж и велик. Во-первых, это либерально-западническая трактовка русской истории. Во-вторых, марксистская, коммунистическая, леворадикальная. И в-третьих, русско-патриотическая, консервативная, православная.

– Вы, к слову, известны как историк русского консерватизма. Насколько вам благоволила профессиональная среда в ходе ваших многолетних исследований с начала двухтысячных годов?

– Сперва, в двухтысячные годы, сопротивление было очень сильным. Дело вот в чём. Историк не может работать в безвоздушном пространстве, ему нужны архивы, литература, конференции, встречи с коллегами. Необходима инфраструктура знаний, без которой не могут появиться исследования, статьи, книги – и в том числе не могут появиться учебники. Государство сейчас решилось определять (при помощи академического сообщества) приоритетную тематику, и это крайне важно, поскольку в предшествующие годы возникла монополия либералов, западников, глобалистов на формирование исторической проблематики. Исключительно важное значение приобрели иностранные фонды, и, думаю, не нужно объяснять, как они повлияли на наше историческое знание и самосознание.

Моим предшественникам, которые разрабатывали тему консерватизма в девяностые годы, это стоило самочувствия, здоровья – из-за постоянных конфликтов с коллегами. Когда, будучи ещё молодым исследователем, на рубеже девяностых и двухтысячных я занялся этой проблематикой, стал формировать сборники, проводить конференции, то университетские администраторы либо относились к этому враждебно, либо равнодушно, либо – даже если и поддерживали – говорили так: «Ну кому это, Аркадий, будет интересно? Ну, может быть, одному-двум городским сумасшедшим». А спустя десять лет, в начале десятых годов, обращение к идеям консерватизма стало звучать из уст всех ведущих политических деятелей, начиная с Путина.

– Чем, на ваш взгляд, обусловлены эти перемены?

– Сама логика событий, логика истории заставила интересоваться ею не только учёных, но и весьма широкие слои общества – и в том числе элиты. После крушения СССР возникла потребность в ценностном обосновании нового курса, причём это не было конъюнктурной задачей. Общество и элиты мучительно нащупывали тот путь, которым должна пойти Россия. Элиты в массе своей, как известно, выбрали либерализм, но его воплощение происходило в столь ужасных формах (вспомним гайдаровские реформы, массовое обнищание, кровавые межнациональные столкновения на окраинах, унизительная зависимость от Запада), что либеральная идея с самого начала себя скомпрометировала. И тогда возник интерес к третьей идеологии Нового времени – к консерватизму.

Сегодня власть осознала значимость исторического просвещения, исторической политики. Подобное происходило в Советском Союзе тридцатых годов – после длительного периода исторического нигилизма (история как дисциплина вообще не преподавалась, было нечто вроде обществознания). Когда в 1933-м пришёл к власти Гитлер и над СССР нависла угроза большой войны, марксистский режим осознал: схематические идеологические формулы, лишённые национального содержания, в такой войне не сработают. Тогда-то и восстановили преподавание истории – истории Отечества. Пусть в усечённом виде, пусть в марксистско-тенденциозном, но всё же той истории, которая дала в качестве героев не бунтарей, не террористов и не только представителей революционного движения, но и Владимира Святого, Александра Невского, Дмитрия Донского, Ивана Грозного, Петра Великого, Кутузова, Суворова, Нахимова, Ушакова… Эти имена пробуждают и оформляют патриотическое чувство. В первую очередь – патриотическое чувство национального большинства, которое должно было взять на себя основную тяжесть грядущей войны.

– Кстати, о национальном большинстве. В указе Путина наряду с упоминанием многонационального народа России содержится также тезис о русском народе как государствообразующем.

– Если понимать это как руководство к действию, то, видимо, речь идёт о возврате к традициям дореволюционной историографии – классической, русоцентричной. Вспомним: «Откуда есть пошла земля Русская», «Киев – мать городов русских»… «Русь», «русские» – ключевые слова любого исторического документа, будь то летописи, Синопсисы или научные трактаты, начавшие появляться в XVIII веке. Я говорю о возврате к традициям Татищева, Ломоносова, Щербатова, Болтина, Карамзина, Соловьёва, Ключевского, Платонова.

Поставим мысленный эксперимент: допустим, русские исчезнут – сохранится ли тогда Россия? Ответ очевиден – нет. Она прекратит своё существование как единое государственное и цивилизационное целое. В этом случае – повторю за великим Ильиным – территория Евразии закипит многочисленными войнами, межэтническими столкновениями. Такая констатация отнюдь не исключает и даже, напротив, предполагает знание истории других этносов России. Никак не принижает их статуса, их вклада в российскую историю. И вместе с тем следует признать очевидное: все формы нашей государственности создавались прежде всего государствообразующим народом. Соответственно, история российского пространства, его политики, экономики, военного дела, культуры – это прежде всего русская история.

– И ещё один важный тезис президентского указа: «Россия – государство-цивилизация». Расскажите вкратце о том, что такое цивилизационный подход в гуманитарных науках.

– Цивилизационный подход был сформулирован великим русским мыслителем Данилевским во второй половине шестидесятых годов XIX века. Он совершил в социальной сфере открытие, сопоставимое с коперниканским переворотом. Убедительно показал и доказал, что история человечества – это история отдельных цивилизаций, локальных организмов, которые он называл культурно-историческими типами.

Единой человеческой цивилизации не существует. История, считал Данилевский, – это не какая-то дорога, по которой все шагают к горизонту, а огромное поле, которое предстоит исходить разным субъектам. И вот эти разные субъекты – и есть локальные цивилизации, культурно-исторические типы. В числе прочих типов он выделял: китайский, индийский, мусульманский, романо-германский… И предсказывал появление славянского. «Появление» – в том смысле, что Данилевский прогнозировал объединение славянских народов в единую федерацию. Этот прогноз Данилевского, как известно, не сбылся, однако его цивилизационный подход впоследствии развивали другие мыслители: Леонтьев, Шпенглер, Тойнби, Сорокин, Лев Гумилёв… Хронологически к нам ближе всех американец Хантингтон, автор книги «Столкновение цивилизаций» 1996 года (в ней он спрогнозировал столкновение западной и православной цивилизаций на Украине. – Прим. «АН»).

Замечу: список цивилизаций, представленный Данилевским, хоть и варьируется у этих мыслителей, но незначительно. Число цивилизаций ограниченно, они могут частично ассимилироваться, могут что-то заимствовать друг у друга, но невозможно заимствовать чужое культурное ядро – при таких попытках можно лишь разрушить собственное. Ядром культурно-исторического типа последователи Данилевского обычно называют религию – то, что определяет нравственность, привычки, традиции, повседневность, семейную жизнь, представления о смысле жизни, о добре и зле, труде и лени, богатстве и нищете.

– Говоря о том, что Россия – самостоятельная цивилизация, зачастую имеют в виду, что Россия – это не Европа, не Запад. Но Россия также и не Азия. Цивилизационные угрозы сегодня исходят не только со стороны Запада – к примеру, патриарх Кирилл в последнее время жёстко высказывается об опасностях, связанных со среднеазиатской иммиграцией.

– Совершенно верно. Противостояние с Западом не должно задавать нам крен в сторону доктрины евразийства, которая возникла в белой эмиграции. Критики определяют эту доктрину как монголофильство, тюркофильство, как стремление растворить русский элемент в азиатском. Кстати, в ходе визитов во Владивосток мне бросилось в глаза явление, которого раньше в нашей жизни не наблюдалось. Все мы знаем, что такое западничество – и в бытовом смысле тоже. А там, на востоке России, среди молодёжи возникло бытовое вульгарное восточничество, назовём это так. Молодые люди учат японский, китайский, корейский, реже хинди, чтобы уехать в эти страны. В роли цивилизационного идеала для них выступает Восток.

Надо сказать, современные события невероятно актуализировали концепцию локальных цивилизаций. Сама жизнь, сама история провела линии размежевания, в том числе кровавые. Запад не считает Россию своей, не считает нас Европой. Он сам отмежёвывается от России, причём в предельно радикальной форме – вплоть до «отмены» русской культуры. Но и Восток, будь то Китай или Индия, не считает нас своими, близкими. Да, мы можем быть союзниками, но мы иные.

Все эти жёсткие границы сегодня заставляют Россию цивилизационно определиться.