15 лет назад, 16 апреля 2009 г., был снят режим контртеррористической операции в Чечне. Именно эту дату чаще всего называют окончанием второй чеченской войны. Гость «АН» – военный историк Евгений НОРИН, автор книг «Чеченская война», «Войны и конфликты на развалинах СССР» и других.

Ещё страшнее первой

– Вы пишете: «Первая война в Чечне завершилась в 1996 году, но не решила ни одной проблемы. Напротив, узел противоречий затягивался всё туже. Мира хватило на три года. Вторая стала жёстче, дольше, мучительнее». Ещё мучительнее – в смысле человеческих потерь?

– В том числе. Более-менее точно можно сказать, что потери российских силовиков в первую чеченскую составили 5, 5 тысячи человек и только за первые годы второй чеченской, с 1999 по 2002 год, – около 6 тысяч человек, а война затем продолжалась ещё много лет. Все остальные данные касаемо потерь, в том числе потерь среди гражданского населения, – это оценки на глазок. Причём эти цифры зачастую приходится пересматривать не в сторону увеличения, а в сторону уменьшения. Например, есть классическое утверждение, что в результате штурма Грозного, начатого 31 декабря 1994-го и продолжавшегося по март 1995-го, погибли 25 тысяч мирных жителей. При этом, когда эксгумировали тела погибших, которые целенаправленно свозились в одно и то же место, – оказалось, что их около восьми сотен. Я не хочу сказать, что 800 жертв при штурме города – это мало, но, согласитесь, такая цифра меняет картину.

Другая причина, по которой я называю вторую чеченскую более страшной, – её география. Боевые действия значительно активнее велись за пределами самой Чечни, в разных точках северо-восточного российского Кавказа, – началась эта война, напомню, с вторжения боевиков в Дагестан. Третий фактор – её затяжной характер. И наконец, четвёртый – теракты. Размах и жестокость терактов во второй войне оказались гораздо больше, чем в первой. Именно в ходе второй чеченской мы увидели атаки смертников, а кроме того, в первую чеченскую боевики не захватывали массово в заложники детей, как в Беслане.

– Что же сделало боевиков более свирепыми?

– Религиозный фактор. Если идеология первой войны была преимущественно национал-сепаратистской, то идеология второй – преимущественно исламистской. У нас в обиходе это называют ваххабизмом, но термин в данном случае совершенно неверный. Для обозначения радикальных учений и группировок, существовавших тогда на Северном Кавказе, более верно использовать слово «салафизм» – за отсутствием лучшего обобщающего термина.

Проповедники арабского происхождения понаехали в Чечню в конце первой войны. Именно арабы занялись систематической подготовкой боевиков на Северном Кавказе, и финансировалось это через «благотворительные» организации Ближнего Востока. Стоит упомянуть такие фонды Саудовской Аравии, как «Исламский фонд двух святынь» и BIF. Последний, кстати, имел представительство в Москве.

– Финансировал боевиков – и работал в Москве?!

– Боевиков также финансировал Борис Березовский – и тоже работал в Москве. Как говорится, «это были девяностые, мы развлекались как могли». Государство фактически не оказывало этому никакого сопротивления. Можно было творить что угодно – были бы деньги, а деньги на Ближнем Востоке имелись. Уточню: скорее всего, не приходится говорить о деятельности арабских спецслужб – по крайней мере не в первую очередь. Речь идёт прежде всего о деятельности частных лиц – радикально настроенных миллионеров и миллиардеров, которых хватает в Саудовской Аравии или Катаре.

Кстати, западные спецслужбы в качестве режиссёров войны тоже не замечены. При желании можно обнаружить кое-какие ниточки, ведущие на Запад: некоторые арабские фонды такого рода действовали в США (их позакрывали там только после 11 сентября 2001 года) – однако невозможно утверждать, что ЦРУ или Пентагон целенаправленно занимались организацией вооружённых формирований на Северном Кавказе. Этим, повторяю, занимались частные лица арабского происхождения.

Неизбежность

– Была ли вторая чеченская неизбежной?

– Вне всякого сомнения. Давайте взглянем на то, что представляла собой тогдашняя Чечня.

Реальная власть принадлежала полевым командирам, которые не хотели и не умели заниматься инфраструктурой и народным хозяйством. Участь обычных людей была незавидной. Промышленность по большей части остановилась, уцелевшие заводы действовали с перебоями. Причина заключалась не только в военных разрушениях, но и в обрыве экономических связей, и в разграблении предприятий.

Работали кустарные промыслы, рыночная торговля. Основная масса населения Чечни откатилась в доиндустриальную эпоху. Рэкет и людокрадство, даже в сочетании с нефтяными махинациями, могут прокормить несколько тысяч боевиков, но республика в сотни тысяч людей с этого сомнительного бизнеса кормиться не могла, к тому же без вооружённого прикрытия любой торговец становился добычей первого попавшегося бандита.

Разгул уголовщины делал невозможным восстановление хозяйства. Если кто-то желал зарабатывать легально, он должен был ехать в Россию, причём этим путём шли даже некоторые боевики. Люди, только что полагавшие себя победителями, ехали в города противника работать «гастарбайтерами».

– Такой вот результат «борьбы за независимость»…

– Рассказы о национальной революции и воспевание мужественного народа, борющегося за свободу, скудно драпировали тот факт, что по результатам своей победы чеченцы не только стали голы как соколы, но и утратили перспективы. Реальная независимость республики, её отключение от российской инфраструктуры и социальных выплат означали бы даже не крушение остатков экономики, а голод. Интересно, что эта реальность великолепно игнорировалась как западными интеллектуалами, так и российской либеральной интеллигенцией. Они нарисовали себе и миру образ народа-бакуниста (имеется в виду идеолог анархизма XIX века М. Бакунин. – Прим. «АН»), мужественно бьющегося за свободу, но не собирались даже интересоваться, как бакунисты будут жить теперь, когда фанфары отгремели.

Ичкерия образца 1996 года не могла жить без участия России: собственной экономики у неё попросту не было. Из Чечни выехало, спасаясь сначала от дудаевцев, а затем от войны, слишком много людей, причём республику покинула наиболее образованная и профессионально продвинутая часть жителей. Чечня катастрофически варваризировалась. Остановить откат общества можно было только при активном участии России, но это было невозможно: против России чеченцы только что воевали, чтобы от неё отделиться.

К тому же любые мирные инициативы шли вразрез с планами военных вождей, которым принадлежала реальная власть. Амбиции полевых командиров, которые стали харизматичными разбойными атаманами, толкали их дальше. Им оставалось лишь расширять сферу влияния, тем более что распространение джихада на сопредельные территории диктовалось идеологией салафитов. Вторжение в соседние республики, таким образом, стало вопросом времени.

Стратегия победы

– Вы утверждаете, что было абсолютно верным решение Российского государства – опереться на лояльные чеченские кланы и ликвидировать непримиримых боевиков.

– Полагаю, это решение было ещё и единственно возможным. В мировом масштабе тут нет ничего нового. Если страна сталкивается с партизанским, террористическим, повстанческим движением – она действует именно так. И в Сальвадоре, и в Бирме власти успешно использовали перетащенных на свою сторону повстанцев. Или взять совсем классический пример – гуситские войны, закончившиеся тем, что католические лидеры договорились с умеренными гуситами и поубивали неумеренных.

– Напомним нашим читателям, что против дудаевского режима первыми начали сражаться не федералы, а вооружённая чеченская оппозиция. В первую очередь хочется упомянуть героя России Мусу Газимагомадова, командира чеченского ОМОНа (погиб в автокатастрофе в 2003-м). В своей книге вы подчёркиваете, что он выступал резко против амнистирования боевиков.

– Да, но обойтись без амнистирования было невозможно. Если бы Россия стремилась уничтожить всех-всех-всех участников бандформирований, то война продлилась бы сильно дольше: гибли бы люди, непричастные к подполью, из-за чего подполье пополнялось бы их родственниками – и далее по кругу. Причём амнистировали не всех желающих – лишь тех, кто, будучи замечен в причастности к бандформированиям, не был персонально замечен в конкретных преступлениях. А тех, кто был замечен в конкретных преступлениях, до сих пор ловят и судят – за Будённовск, за бой против шестой роты и т.д. К тому же не вижу ничего плохого в том, чтобы работу против боевиков выполняли амнистированные боевики.

Заметим, переходу кадыровского клана на сторону России способствовал всё тот же религиозный фактор. Хотя салафизм сумел вывести войну далеко за пределы Чечни и привлечь на свою сторону представителей других мусульманских народов, он оказался совершенно неприемлем для множества чеченцев. В том числе – для Ахмата Кадырова, который, напомню, был тогда верховным муфтием Чечни и взялся отстоять традиционный ислам.

– Нынешняя Чечня обладает в России значительной самостоятельностью.

– Таков компромисс между Кремлём и Грозным. Кстати, Кремль эта модель устраивала ещё при Ельцине. Он соглашался на широчайшие автономные права Чечни при условии её сохранения в составе Федерации. Но этот пункт как раз оставался абсолютно неприемлем для Дудаева, который готов был пойти на плотную интеграцию чеченской экономики в российскую, но не мог отступиться от независимости. А с Кадыровыми Кремль договорился.

В то же время нельзя не сказать: прочность мира на Северном Кавказе порой вызывает сомнения. Наиболее смутной ситуация выглядит в Дагестане. Здесь социальная база террористов не подорвана. Экономическое положение республики тяжелейшее, социальная обстановка – взрывоопасная. Очень возможно, что в ближайшие годы Россию на Кавказе ждут неприятные сюрпризы.

Конфликт на Кавказе загнан в глубину, выдавлен на периферию, в глухие горные районы, за рубеж. Сейчас Москва имеет достаточно сил и средств, чтобы удерживать регион под контролем. Но нет ни малейшего сомнения: если Россия даст слабину, Кавказ может взорваться вновь.