В преддверии Дня народного единства обратимся к одной из тяжелейших страниц русской истории – Смуте. Гость «АН» – доктор исторических наук Дмитрий ВОЛОДИХИН, профессор истфака МГУ.
– ИСТОРИК Костомаров предваряет свою «Повесть об освобождении Москвы от поляков в 1612 году» такими словами: «Русские и поляки – два народа одноплеменные и соседние, сходные притом во многом между собою и по нравам, и по близости языка, не могли ужиться между собою так, чтобы и у тех, и у других сохранилось своё независимое государство. Завязался такой узел, что либо Русь должна была покорить Польшу, либо Польша – Русь».
– Костомаров нередко предпочитал остроумие глубокомыслию и подпустил острых слов в тяжёлую тему. Однако Польша и Россия действительно считали возможным покорение друг друга и включение друг друга в свой состав. Это, напомню, произойдёт в эпоху Российской империи, когда в её составе окажется значительная часть Польши, и это чуть не произошло в Смуту, когда часть русского боярства (как сейчас сказали бы, интернационально мыслящая) пригласила на престол поляка – королевича Владислава Сигизмундовича. То был не единственный случай, когда польские государи претендовали на русский престол или русские – на польский, и всё же случай крайне особенный: Владислав был признан в качестве русского царя, часть общества дала ему присягу. Выпустили монету с его именем, в Москве посадили править пропольскую администрацию, а в Кремль и Китай-город впустили гарнизоны интервентов.
Речь совершенно не шла о том, чтобы Речь Посполитая (конфедерация Польши и Великого княжества Литовского. – Прим. «АН») осуществила завоевание России, но шла речь о том, чтобы Россия подчинилась польской династии и фактически слилась с польско-литовским государством. Была ли такая опасность? Да, была, и очень серьёзная. Общими усилиями первого и второго земских ополчений эту угрозу в её самой страшной фазе ликвидировали в 1612 году. Кстати, в 1618 году ситуация в значительной степени повторилась: Владислав с войсками подошёл к Москве и штурмовал её – существовал реальный риск, что он её возьмёт. Героическими усилиями атаку отбили.
– От одного то ли доцента, то ли профессора мне пришлось услышать, что бояре, пытаясь утвердить в России польскую династию, не хотели никакого зла, добивались для страны европейского прогресса…
– Те наши аристократы, которые шли на такие договорённости, были предатели, бестолочи, собаки. Разрешаю повторить эту фразу полностью: предатели, бестолочи, собаки. Не хотели зла? Себе, конечно же, не хотели. Для них было страшно выгодно получить то же положение, которое имела польско-литовская магнатерия в своём государстве. А всему народу-то на что всё это? Придётся принять чужака на трон. Придётся потеснить родную веру – православие. Придётся потеснить в правах русский народ. И ради чего? Ради того, чтобы часть политической элиты жила повыгоднее? Извиняюсь за выражение, но не пошла бы она подальше?
Обратим внимание. Чуть позже, когда в 1613 году проходили выборы нового русского царя, народ чётко высказал свою волю: те, кто замаран предательством, в том числе знатнейший человек государства – князь Мстиславский, пустивший поляков в Москву, – не могут занимать престол. Народ отдал престол менее знатным Романовым, потому что они были чисты.
– В грамоте, жалованной князю Пожарскому, сказано: «Против врагов… польских и литовских людей и русских воров… стоял крепко и мужественно…» Заметим: речь идёт не только о внешнем враге, но и о внутреннем. Государя Василия Ивановича Шуйского свергли не оккупанты, а сами же русские – и передали полякам, в плену у которых он скончался. Так какой же враг был основным – внутренний или внешний?
– Это довольно сложно. Не могу сказать, что не было внутренних проблем. Проблем хватало, причём на разных уровнях организации власти и общества. Один генеалогический кризис чего стоит. Но! Если бы мы остались с внутренними проблемами один на один, Смута завершилась бы достаточно быстро. Внешний враг усугубил положение России в два-три раза.
– Русские смутьяны в некоторых случаях – персонажи весьма интересные. Например, рязанский дворянин Прокофий Ляпунов выступал против государя Василия Ивановича, но далее, когда в Кремле засели поляки, стал первым вождём земского освободительного движения. Или взять, например, князя Дмитрия Трубецкого: он занимал сторону Лжедмитрия II, а затем примкнул к ополчению. В своём очерке о Смуте вы подчёркиваете по поводу Трубецкого и вожака донских казаков Ивана Заруцкого, что помощники для ополчения «нашлись там, где их следовало искать в последнюю очередь». Насколько типичны были такие метания для тогдашнего русского аристократа?
– Честно говоря, русская аристократия того времени подвела Россию. Дай бог, половина аристократов стояли честно за страну, за наших законных государей, остальные же искали своей выгоды. Этот слой оказался наименее надёжен, хоть и находился на самой верхушке общественной пирамиды. Если же говорить конкретно про Дмитрия Тимофеевича Трубецкого, то при всех колебаниях он всё-таки исполнил свой долг аристократа, государственного человека, русского человека, православного человека.
По поводу Прокофия Ляпунова. Он был дворянином, но никак не аристократом. Ляпунов, Пашков, Измайлов, целый ряд людей с княжеским титулом – они желали возвышения, а правила в рамках существовавшей иерархии не позволяли им подняться высоко. Провинциальное дворянство такого рода составляло значительную часть движения Лжедмитрия II. Мятеж Ивана Болотникова против законной русской власти был по большей части именно дворянским, а не крестьянским и не казачьим. Те дворяне выступали против системы, которая была слишком жёсткой и не давала им сделать карьеру – ни военную, ни административную. Как только они достигали этой цели (а Ляпунов её достиг), то сейчас же становились верными слугами престола. Социальные лифты – вот что им было нужно. Устраивать революцию и делить Россию они не собирались.
Что же касается казачества, то его выступления против законной власти представляли гораздо большую опасность. Впрочем, об однородности казаков говорить не приходится: были и те, кто поддерживал законную власть до конца и дрался за неё смертельно – не в свою выгоду, а за страну и за веру. А были и те, кто хотел порвать Россию.
– Ввиду политической злободневности подробнее остановимся на казачестве малороссийском, запорожском.
– Замечательный специалист по запорожскому казачеству Н.В. Иртенина чётко разделяет: была Сечь и было Запорожское войско, которое, в сущности, представляло собой либо реестровых казаков с территории Малороссии, входившей в состав Речи Посполитой (реестровые казаки – те, кто служил польско-литовскому государству. – Прим. «АН»), либо людей, которых нанимали из населения этих же областей. Сечь не торопилась драться с русскими и, хотя всё-таки приняла некоторое участие в интервенции, не была столь бескомпромиссно настроена на разбой и грабёж, как казаки-реестровики. Заметим, что и в ополчении присутствовал значительный элемент казачества, множество атаманов и отрядов, но какой процент составляли малороссы-сечевики – не скажет никто, эта цифра неопределимая. Фокус в том, что казачество губит Россию – и казачество спасает её.
В то же время, говоря о казачестве, важно отметить: в ходе Смуты огромное количество крестьян в России показачились (стали казаками. – Прим. «АН»). Они не хотели оставаться в холопьем состоянии, быть в условиях социального катаклизма жертвами – простите за выражение, «терпилами». К концу Смуты эта масса людей представляла собой наибольшую угрозу для престола. Уже Михаил Фёдорович Романов находится у власти – и ещё несколько лет длится борьба с мятежными гулящими казаками. К слову, я не видел в учебниках того факта, что последняя битва с казачьим войском на окраине Москвы произошла в 1615 году. Рассказ о Смуте заканчивается так: 1612 год – Минин и Пожарский, 1613 год – Михаил Фёдорович, и всё. Ничего не всё! Ещё несколько лет страна успокаивается. Казачество здесь выступает на разных позициях, по разные стороны баррикад.
– О предках современных украинцев сказали, давайте скажем и о предках современных белорусов. Прозападные белорусские националисты любят поговорить о том, что среди литвинов, хозяйничавших тогда в России, были и они – белорусские предки, проживавшие в Речи Посполитой.
– Предки жителей современной Белоруссии, несомненно, присутствовали в воинском сословии польско-литовского государства и участвовали в интервенции. Однако неверно судить по одному лишь этому факту об отношении тогдашнего населения нынешней Белоруссии к России. Значительная часть населения сочувствовала Москве, царю, и, когда боевые действия переходили за литовский рубеж, она поддерживала русские войска – время от времени города сдавались нашим армиям без боя. Поэтому говорить о враждебности к России я бы не стал.
– Земское освободительное движение Смутного времени вошло в историю как народное ополчение. Насколько крестьянским оно было? Стремились ли крестьяне в рамках этого движения отстоять свои сословные права – например, ликвидировать крепостное право?
– Первое ополчение (ополчение начала 1611 года под водительством Ляпунова, Заруцкого и Трубецкого. – Прим. «АН») – совсем не крестьянское. Показаченное крестьянство в нём участвовало, но это уже казаки, а не крестьяне. Во втором ополчении (ополчение 1611–1612 годов под водительством Минина и Пожарского. – Прим. «АН») крестьяне присутствовали, но нельзя назвать их сколько-нибудь значительной боевой силой, главную роль играли профессионалы войны – дворяне, стрельцы. Если какие крестьяне и хотели добиться прав, то показаченные: они не желали возвращаться в холопское состояние и бились за это смертным боем. Об отмене крепостничества речь не шла, да это было и невозможно. Основу тогдашней русской армии составляли помещики, а обеспечивались они с земли, то есть с крестьян. Освободив крестьян, Россия лишилась бы армии.
– Какую роль в ходе Смуты сыграла церковь?
– Достаточно назвать одно имя – патриарх Гермоген. Когда государство фактически разрушилось, тем живым гвоздём, на котором всё-таки сохранялась идея восстановления русской государственности, являлся именно Гермоген, который своими грамотами положил начало формированию земского освободительного движения. Если же говорить не только о церкви, а о вере вообще, то стоит обратить внимание также на грамоты, разосланные Пожарским и нижегородцами по городам и землям. Смысл их лишь во вторую очередь – политический, агитационный. Прежде всего это памятники христианского миросозерцания, поднявшегося на небывалую высоту. «По общему греху всех нас, православных християн, учинилася междоусобная брань в Российском государьстве». Вторжение «польских и литовских» людей – такое же несчастье, пришедшее попущением Господним «за грех всего православного християнства». Восставая от греха, видя «неправду» чужеземцев, «все городы Московского государьства, сослався меж собя, утвердились на том крестном целованьем, что бытии нам всем православным християном в любви и в соединении, и прежнего междоусобства не счинати, и Московское государьство от… польских и от литовских людей очищати неослабно до смерти своей…»