Нелегко жить на протяжении долгого времени в условиях военной обыденности и ставшей привычной опасности. При этом, ещё труднее не потерять человечность, не впасть в апатию и равнодушное созерцание окружающего хаоса. Удивительным образом это удаётся вот уже девять лет жителям Донбасса. В частности, одного из таких уникальных людей, а их уже целый шахтёрский край наберётся, мы нашли в Донецке. С нами на связи сегодня донецкий журналист, общественница и просто прекрасная солнечная женщина Юлия Андриенко. О феномене Донецка, о жизни, творчестве и глубинах человеческой души наш сегодняшний разговор.
– Юлия, здравствуйте! Приветствуем на страницах нашего издания известную донецкую журналистку!
– Анна, доброго дня! Спасибо, польстили, как говорят, известная в узких кругах (улыбается). За все девять лет, что я работаю в республике, у меня нет каких-то наград, премий, знаков отличия. Но было приятно, когда мужчина незнакомый в автобусе поцеловал мне руку, сказал: «Вы та сама Юлия Андриенко? Я вас читаю, Вы высказываете все, что я думаю, и мне так приятно, что я Вас встретил». И это вот народное признание для меня дороже всего, потому что какие-то благодарности, в рамочках грамоты предпочитаю оставлять на дальней стене (улыбается). Для меня это – несколько бутафория, чем истинное какое-то признание. Поэтому вот это народное – самое для меня ценное, самое дорогое, и переоценить значимость этого я не могу. Немало случаев было: захожу просто в овощную палатку, покупаю, например, мандарины, и узнаёт меня женщина, говорит: «Юлия Андриенко, я Вас читаю, мне так нравится, как Вы пишете!» Наверное, да, где-то такая местечковая известность есть у меня, но приятно, спасибо!
– Вы из «гражданских фронтовиков». Расскажите, пожалуйста, как начиналась Ваша военная эпопея? Где были в 2014 году?
– Вы правильно подобрали эпитет «гражданские фронтовики». В 2014 году я была в Авдеевке, я родом оттуда. Ездила работать в Донецк. Я тогда работала в пресс-службе университета. Это мое второе образование, по первому образованию – я медик. Тринадцать лет отработала на скорой помощи, прежде чем прийти в журналистику. В то время я делала первые шаги, не была матёрым или известным журналистом. Пресс-служба университета, что уж там, и оканчивала учебу.
Когда все это началось, я не смогла остаться в стороне. После работы в университете, я все время приходила на площадь возле, как тогда называлось Облгосадминистрации, сейчас это Дом правительства. Тогда это было настоящее народное единство и вера в то, что мы будем с Россией. Ещё не началась война, это был март 2014 года. Когда штурмом брали ОГА дважды, и только на третий раз взяли его. Символично, что это случилось в мой день рождения – 6 апреля 2014 года. На следующий день, это уже Благовещение было 7 апреля, я пришла к ребятам и сказала: «Вы мне сделали самый лучший подарок, подарки не отдают, поэтому, пожалуйста, держите». Никто тогда не догадывался, что всех нас ждёт впереди, но и отступать, сидеть на двух стульях – это не в моем характере. И когда мне предложили участие в референдуме 11 мая – перед этим мне позвонил знакомый человек, не буду имя называть, и предложил участие, – я сразу согласилась. Причём меня выбрали заместителем председателя участка. У нас было организационное собрание в Авдеевке, было очень много людей, которые поддерживали нас. И первое мое гражданское участие – это было именно участие в референдуме. Вспоминать этот день мне всегда приятно, потому что это было настоящее паломничество на участки, которое началось еще рано утром, и нам даже приходилось где-то в десять или в одиннадцать часов просто закрывать дверь и пускать уже по пять человек. Потому что огромное количество людей хотели проголосовать. Таким образом все и началось, но потом, как известно, последовали события печальные.
В дороге.
– Увы, тот импульс народный вовремя не подхватили…
– Да, Донецк начали обстреливать, и Авдеевка летом оказалась отрезанной от него. Это было 27 июля, когда первый раз обстреляли Авдеевку из «Градов»: Украина по девятиэтажкам била. Люди тогда вообще не понимали, люди не обстрелянные, они выходили на улицу и смотрели что-то летит, а летели куски осколков, кирпича и прочего. Люди даже не понимали, что нельзя, что надо прятаться, надо убегать, что нужно падать на землю. Такие были в то время наивные. Для меня пришло время решать, где мы остаемся, ненадолго мы выехали с семьей на море, вернувшись в Авдеевку, застали ее под жёлто-синими флагами. Я не могла жить в этом, излишне говорить, что это противоречило моим взглядам, взглядам моей семьи. Мы сняли квартиру в Донецке и переехали жить сюда. С тех пор девять лет я больше не была в своем городе, который до сих пор, к сожалению, пока находится под Украиной и освобождение его не за горами, освобождение будет страшным кровавым. Мы видим, что остается от городов, которые девять лет были под Украиной, и где там все это перерыто, прокопано, укреплено. Мы видим воочию, как использовался «Минск». Об этом хочется кричать, об этом хочется выть в голос.
– Почему решили остаться? Вы женщина, страшно всё-таки! Профессия журналиста остановила?
– Я очень люблю Донецк. Я не мыслю себя без Донецка нигде: этот город меня обнимает, воздух этот меня греет. Я понимаю людей, я с ними говорю на одном языке, они понимают меня. Я всегда говорила, что не знаю, кто из нас кому больше нужен: я Донецку или Донецк – мне. Когда я уезжаю, то ощущение, что у меня разматывается этот кокон паутинка такая невидимая, она меня продолжает держать с городом, с Донбассом вообще, не только с Донецком. Я захожу в свою квартиру, где нет воды, где дом вздрагивает от взрыва. Но в этот момент счастливее меня нет. Профессия журналиста, пожалуй, меня не могла остановить. Я могла быть журналистом в Москве свободно, и я до сих пор сотрудничаю, пишу для федеральных изданий, но это было бы опять же, как и тогда – пойти против своих убеждений. Выглядело бы примерно так: вот здесь мы поигрались в патриотизм, хотя это слово дискредитировано Украиной напрочь, а здесь мы устали, мы пойдем отдохнем, а потом приедем и расскажем издалека, как мы любим Донбасс, как скучаем по терриконам, по этим степям. Эти фальшь и лицемерие мне всегда претили. Я не могла бы так поступить. Это было бы нечестно по отношению ко всему, что я делала до этого.
– А что держит на родной земле?
– Я иногда смеюсь, что ученые будут изучать позднее этот парадокс: почему так хорошо здесь. вся моя семья в Москве и я могла бы быть там, но я чувствую себя счастливой, полноценной, востребованной только здесь. Я осталась здесь и продолжала ездить по прифронтовым районам вместе с волонтерами, общаться с людьми, писать их истории, и делать то, что мне нравится и то, что я, смею полагать, умею делать.
В Москве с мужем.
– Что было за все эти годы труднее всего для Вас?
– Есть мнение, что труднее всего – это война. Нет, я бы сказала, труднее всего – это когда ни мир, ни война. Самыми сложными для меня были годы минских соглашений, когда нас продолжали обстреливать, когда масса и журналистов, общественных деятелей, всяких политических лидеров не замечали этого, или если замечали, то не в той мере, в которой требовалось заметить, чтобы кричать об этом, чтобы об этом трубить, чтобы об этом донести всем.
Специфика моей работы, а ездила я по самым опасным, то есть бывала в Саханке, Коминтерново, Трудовских (район такой Донецка, где живого места нет), сродни ему Октябрьский Рудник, на Спартаке, позволяла видеть то, что происходит. Потом я приходила домой, открывала соцсети и видела, что это видят далеко не все, а если и говорят, то не в полный голос, находят какие-то эвфемизмы, смягчающие слова. Ощущение было, что мы дончане были такими рыбами в аквариуме с толстыми стенками. Мы плаваем, открываем рот, кричим, пытаемся рассказать, что здесь хищник за нами, что настигают, что уничтожают, что никакие минские соглашения не соблюдаются, перемирия меняются названиями, а суть остается прежней. Донбасс уничтожают, ровняют с землёй, ну не интенсивно, там пара человек погибла, но это же за неделю (!) – что там об этом говорить. Ощущение молчаливого равнодушия внешнего и беспомощных попыток достучаться с нашей стороны – вот это было для меня самым сложным. Не так сложна была разлука с родными, даже потеря жилья в Авдеевке. Я мысленно попрощалась с нашим жильём там. Не столь сложным были даже какие-то различия во взглядах с теми людьми, которые были всегда со мной рядом, с которыми мы выросли вместе, а вот именно это состояние лицемерия.
– Как восприняли СВО, референдум и вхождение в Россию? Накал ожидания не перегорел за годы?
– Только не СВО, а начала бы с признания нас Россией. Это было как первый вздох ребёнка. Можете себе представить, что это такое. Скоро годовщина и я надеюсь, что когда-то это будет такой всенародный праздник. Сейчас Донецк – под обстрелами, и, разумеется, собирать людей нельзя. Естественно, восприняла с радостью, иное было бы странно. Я иногда слышу от некоторых: «Да ну, надо было в 2014 году». Девять лет ожидания не прошли для нас даром. Но от этого не меркнет радость по этому поводу. Конечно, это была радость, а вопрос с накалом ожидания. Не перегорел, я себе этого не позволяю. Это было бы слишком просто, но простого никто не обещал.
Ведь предательство длится не с 2014 года, а с 1991 года, когда разрушили Советский Союз. Потеря веры – это самое страшное, и никто из нас не вправе позволять себе это, какими бы мы ни были. Мы дали обет веры еще тогда, и отступить от этого было бы слишком просто, только потому что воды нет, потому что обстрелы, потому что хотелось бы всем быстрый хеппи-энд, как в сказке, но это жизнь.
Символика будущего.
– Что помогает жителям Донецка в трудной борьбе за будущее?
– Помогают сами дончане, Донецк. Помогает ощущение, что ты дома, мне помогает очень восстанавливаться и какие-то силы находить тишина. Хороший рецепт, особенно в нашей работе журналиста, наобщавшись за день с разным количеством самых разных людей, мне нужна тишина. Я люблю, чтобы дома было тихо. В выходной день я люблю прогуляться в полной тишине, в одиночестве, где-нибудь по набережной, у нас есть прекрасный ботанический сад, где тоже можно прогуляться.
Молчание помогает и мне в моей работе. Я даже заметила, что я музыку слушаю, где нет человеческой речи, то есть, не слушаю песни, люблю классику. Например, Вагнера – это очень актуально сейчас (улыбается). Помогают люди, которые рядом с тобой. Часто привожу аналогию: все дончане, которые остались здесь в Донбассе, они подобны деткам, которых мамы не забрали из садика, не пришли за ними. За всеми пришли, а за этими не пришли, они сидят в полумраке дежурной группы продленки и играют, и они становятся очень дорогими друг другу, обнуляется, вражда, обнуляются какие-то споры и распри, которые были прежде, потому что вот они здесь, и они объединены общей судьбой неприкаянной. Вот эти люди, которые рядом со мной, они помогают жить. Иногда я думаю, что, когда кончится война, я куплю хороший шоколад, много шоколада, пройдусь по улицам и раздам шоколад тем, кто был со мной в это время, кто не уехал, кто убирал, например мой двор, кто заваривал мне кофе в кофейне, водитель маршрутки, с которым как-то разговорились. Это не в укор тем людям, которые уехали, абсолютно нет такого даже близко. Я уверена, что эти люди вернутся. Но те, кто остался, дороже этих людей для меня нет. Я прощаю им очень много, только за то, что мы все вместе. Вот это даёт силы, пожалуй.
– Опишите, как человек, работающий со словом, портрет земляков. Дончанин 2023 года, какой он, во что верит, на что надеется, чем живёт?
– Сборный портрет дончанина такой сейчас. Это человек, колоссально уставший, это человек, где-то циничный, где-то жесткий, где-то излишний прямой, грубый, может быть. Дончане при этом остаются искренними и открытыми. Мы очень не любим, когда гости из Большой Земли, которые здесь наездам или так: приехали, заселфились возле знака «Донецк», или возле руин какого-нибудь дома в Мариуполе, они считают себя героями – это очень противно. Во всех дончанах сопротивление этой фальши.
Да, есть те, кто открыл Донбасс для себя только в 2022 году. Конечно, у меня всегда возникает вопрос, где вы были раньше, товарищи, я имею право на этот вопрос. Потому что приезжают и бьют себя в грудь кулаками, но, с другой стороны, люди приехали и хорошо, пусть помогают. Дончане всегда гостеприимны всегда помогут, всегда подскажут, всегда расскажут никогда не оттолкнут, но имейте уважение к этим людям – не надо их поучать. Не надо им рассказывать что-то с высоты гостя с Большой Земли, что вы знаете, больше. Послушайте дончанина, хоть он иногда косноязычен, где-то возможно излишне грубый, но этот человек, который очень многому может научить тех людей, которые не пережили войну. Дончане познали нечто большее. Не говорю, что война повышает как-то духовность, потому что не всегда так бывает, и видишь судьбы разные сломленные. И видишь, что молодежь могла бы по-другому жить, могло бы что-то быть в их жизни другое, но вместе с тем, они точно очень сильные люди. Пример дончан – это когда не только сильнее, но и лучше, сильнее, а когда и добрее, когда люди помогают. У меня масса примеров, когда незнакомые люди приходили на помощь друг другу.
Люди познакомились во время обстрелов, когда нет света, когда дома дрожит, и соседи с верхних этажей спускаются на нижний, и те их принимают у себя, и они делятся общими какими-то горестями, размышлениями, шутками. Грустно признавать, что человек меняется только от таких испытаний, в сытости ничего этого не понимает. Редко кто постигает при тихой жизни какие-то вершины духовного развития, человечности, доброты, самопожертвования – но именно в войне приходят все эти забытые хрестоматийные слова. Донбасс, наверное, этому учит. Я надеюсь, что вся Большая Россия будет учиться у этого уставшего, грубого, замотанного дончанина.
– Чем планируете заниматься после наступления мира?
– Как человек, умеющий мечтать, я себе очень хорошо представляю послевоенную жизнь. Представляю, в каком платье я пойду на премьеру, в каком ряду я буду сидеть, какие цветы я подарю актеру, который никуда не уехал из Донбасса.
Есть такой Виталий Юсупов, который стал волонтером и лечит наших ребят от заикания, оно очень часто при контузии бывает. А избавиться от него помогает хорошая актёрская школа. Я не уеду никуда из Донбасса. Я останусь здесь. У нас откроются другие территории. Останусь жить в Донецке и буду продолжать писать о людях. В этом плане для меня ничего не поменяется. Ждём только победы.
Хочу сказать, что я никогда не откладывала свою жизнь на ожидание времени после победы. Всегда живу здесь и сейчас, да мы живем в войне, война в нас, но у меня жизнь вообще никогда не стояла на паузе. Я продолжаю следить за собой, как любая женщина, маникюр, стрижка и прочее, я шью красивые наряды, и верю, что когда-то мне будет куда их надеть, что не будет в моей жизни только лишь поездок на передовую, будет жизни во всех красках, мы поедем обязательно на освобожденные территории, я очень хочу поехать в Красный Лиман, где я трижды побывала за прошлое лето. К сожалению, как раз в день, когда республики были приняты в состав России, Лиман оставили. Это место, где я училась на фельдшера, будет очень приятно вернуться туда. У меня там очень много друзей, но они по понятным причинам выехали пока. Мы приедем туда, обязательно я буду записывать истории людей, снимем репортажи. А вечером мы поймаем большую рыбину: не будем загадывать, какую, карпа, например, и сварим уху на берегу Северского Донца. И вот так, по дымок костра будем сидеть общаться, рассказывать друг другу все, что мы пережили.