Виктор Сухоруков – редкий артист, которому ещё при жизни поставили памятник в его родном Орехово-Зуеве. Символ 1990-х, снявшийся в массе знаковых фильмов, но так и не забронзовевший. Потому что его бешеная энергетика просто не даёт покрываться бронзой и стоять на месте. Авторский вечер актёра «Счастливые дни» состоится 2 и 27 октября в театре Ермоловой. О том, кто «сделал» актёра Сухорукова, как он чувствует себя в роли «памятника», в чьём обличии к нему является Бог, почему его не тянет в родные места, в чём его актёрский секрет, почему он ушёл из театра, нужна ли военная операция на Украине и сколько у человека родин, – обо всём этом у гениального артиста узнала Нина ПУШКОВА – писатель, актриса, супруга сенатора и телеведущего Алексея Пушкова.
Отпуск в Крыму
– Вы только что из Крыма. Поэтому у меня и вопрос будет соответствующий. В «Брате-2» вы бандеровцу пообещали: «Вы мне, гады, ещё за Севастополь ответите».
– И ответили. И я замочил этого бандеровца в сортире.
– Получается, вы первым начали очищать мир от этого мусора? Хотя бы в кино.
– Не я. Это начал Алексей Балабанов. Я лишь озвучивал его слова. Единственная грешная моя импровизация была в сцене, когда моего героя американские полицейские на публике волокли в свою полицейскую машину. Мне в этот момент стало так тошно, что я заорал: «Я остаюсь! Я буду здесь жить!» Алексей Балабанов крикнул: «Стоп!», играя брелком на пальце. Он был большой нелюбитель актёрской самодеятельности и чётко придерживался своего сценарного плана. Я подбежал к нему и запричитал: «Прости, Леша, я тебе испортил кадр!» А он, покачиваясь с боку на бок, что было хорошим признаком, сказал: «А мне понравилось». А фраза про Севастополь – это чисто его авторство.
– Что привело вас в Севастополь? Гастроли?
– Я взял сестру, внука – сына моего племянника, и мы поехали в Крым просто отдыхать. У меня там друзья, они проводят кинофестиваль «Святой Владимир», Алёна и Майкл Львовски. Майкл главный редактор газеты «Московский комсомолец в Крыму». Они пригласили меня к себе в гости, у них мы и отдыхали.
– Но вы там ещё и выступали?
– В Крыму есть один уникальный человек, бизнесмен и меценат, Сергей Лисейцев. У него в Севастополе частная православная школа. Я пообещал ему свой творческий вечер ещё весной. Но авиасообщения с Крымом пока закрыты, а я не мог себе позволить потратить несколько дней, чтобы поехать поездом. Но мне было, что показать. У меня есть авторское представление «Счастливые дни», где я рассказываю о людях, которые «сочиняли меня». Они придумывали меня, они делали меня.
– Кто эти люди?
– Начиная от народной артистки Советского Союза Нины Сазоновой и заканчивая Петром Фоменко. Перечислять всех я не могу, их много. А в этом представлении я не только про них рассказываю, я их играю! Это уникальная форма, которую я обнаружил, побывав в доме-музее Юлиана Семёнова в Верхней Мухалатке в Крыму. Там на стене я увидел огромное количество фотографий с автографами. Кого там только нет, знаменитости со всего мира! Смотрю на них, и сразу мысли – при каких обстоятельствах сделаны эти снимки? Что они в это время делали, о чём говорили? Так мне интересно стало! Я приехал домой и подумал – у меня же тоже это есть. Залез в собственный архив и придумал эту вот форму представления. Я её апробировал и в Москве, и в Нижнем Новгороде, и в Ульяновске, и в Петербурге. Пообещал Лисейцеву провести такой вечер в Севастополе. И раз уж приехал в Крым в отпуск, то совместил приятное с полезным. И выступил в Севастополе в Доме рыбака в зале на 1200 мест. Билеты Лисейцев раздавал бесплатно! Был аншлаг! И я дал жару на два часа! Думал, сдохну. Но справился. Наоборот, помолодел!
– Потому что вы – сама энергия! Когда-то Катаев написал роман «Алмазный венец», о людях, которых он встретил на жизненном пути. Вы создали свой «Алмазный венец».
– Да, я и автор, и огранщик. Там всё придумано мной, до последней запятой – и музыкальное оформление, и подбор фотографий. Немного помог Олег Меньшиков, я у него в Москве сыграл премьеру на площадке Театра Ермоловой, и он мне дал некую сценическую стилистику. У меня же нет сценария, там только пункты, имена, фамилии. Я по ходу дела могу унестись куда-нибудь в сторону. И я сделал открытие. Когда люди дают тебе всё хорошее, что у них есть, – они тебя воспитывают. Но когда тебя проклинают, дают что-то чёрное, – это тоже тебя взращивает. Это тоже наука! Урок и обогащение. Вот это удивительно.
Я памятник себе
– Сейчас не самое весёлое время для развлечений.
– Не верьте! Я играл в разных городах на разных площадках. Залы всегда битком, народ нарядный, красивый. Публика самая разная, от юных мальчишек и девчонок до суровых военных и пожилых людей. Они мне так аплодировали! Будто я на пуантах стоял перед ними. Честное слово! Люди по-прежнему жаждут зрелищ. Главное – только не обмани их!
– Вы как-то сказали, что Бог является к нам в обличии людей. Эта фраза очень запала мне в душу. А ещё вы сказали, что вера определяется чудесами. В вашем родном Орехово-Зуеве вам поставили памятник, рядом с которым назначают свидания. Разве это не чудо?
– Меня там любят.
– На руках носят?
– Я же не сумка, чтобы меня на руках носить. Гордятся мной – и этого уже достаточно. Там недалеко от памятника есть рыночек. Мне рассказывали историю. Стоят две женщины. Одна говорит: «Вот колбаски купила». Вторая спрашивает: «А куда ходила-то?» «Да к Сухорукову». А зимой кто-то надел «на меня» шапку и завязал шарфик. А когда ковид был – маску «на меня» надели. А самое главное, никто пока не обидел, ни одного дурного слова не нацарапали. Коленка уже у памятника блестит, и лысинка тоже. Примета – если потереть Сухорукову лысину, счастье будет.
– Вот вам и чудо! А как живому человеку ставят памятник? Разрешения хотя бы спросили?
– Позвонил предприниматель из Орехово-Зуева Беркаусов Игорь Александрович, говорит – согласовал всё с властями и хочу вам памятник поставить, как земляку. Говорю: «Вы что там, с ума посходили?» Но он меня убедил. Я к этому относился иронично, но решил поиграть в эту игру. И вот уже сколько лет стою на центральной улице Ленина. Скульптор спрашивал: «А как вы хотите? В какой позе?» Говорю: «Как хотите. Главное, спиной к кладбищу». Так и сделали. Посадили «меня» на скамейку. Мне всё кажется, я присел на минутку, и сейчас встану и побегу.
– Уникальная история, когда ставят памятник живому человеку и не по распоряжению администрации. И памятник становится любимым местом горожан.
– Про любимое место тоже историю расскажу. Перед моей скульптурой вдруг поставили ларёк с шаурмой. И народ тут же возмутился, написали кому надо, и ларёк мгновенно убрали.
– Это и есть гражданское общество.
– Когда памятник только появился, в местной газете вышла статья, где автор спрашивал: «А знал ли Виктор Сухоруков, что в этом месте когда-то был общественный туалет?!» А знал ли автор статьи, что у нас в Орехово-Зуеве есть целый микрорайон, который построен на кладбище? И ничего! И туалет – тоже живое место. Был и был. Нисколько меня это не угнетает.
Живая душа
– Я когда с вами общаюсь, будто спектакль смотрю. Даже по телефону не только слышу голос, но и будто вижу ваше лицо. Вы всё обогащаете своим необычным характером.
– Я люблю слова, шаги, движения тела, движение воздуха. Я ещё не был актёром, но уже подглядывал, был любопытен к окружающему миру. А потом меня этому учили в институте – слышать дыхание, нерв, не только себя, но и партнёра. Я научился одушевлять всё. Научился придать эмоции чему угодно – бутылке, фужеру, столу, очешнику. Для меня всё вокруг – живое. Знаете, как интересно стало жить самому?!
- Это называется умным словом «антропоморфизм» – очеловечивание, наделение человеческими свойствами неодушевленных предметов. Например, «небо хмурится», или «…дышат почва и судьба». Это значит, что ты не только одушевляешь, но и как бы сам чувствуешь душу, которая уже живет в предмете. Я, например, всегда чувствую душу мастера-краснодеревщика в старой, выпиленной вручную мебели. Новодельную мебель душой не наделить. А вот старый комод, шкаф или буфет я даже поглаживаю.
– Удивительно! Значит, я занимаюсь антропоморфизмом, не зная этого слова! Да, мы часто не замечаем, но Бог приходит к нам в обличии людей. Я это утверждаю, потому что это происходит именно в трудные периоды жизни, в период катастрофы, когда становится темно – ни денег, ни друзей, ни работы, когда ты сам всё сжег и уничтожил. И вдруг встречается человек, который что-то даёт тебе и ничего не просит взамен. Они, эти люди, всегда появляются вовремя. У меня 40 лет назад был уникальный случай. Я загулял во время больничного. У меня в целлофановом пакетике лежали ключи, больничный лист, документы. В общем, всё. И я его потерял. Дикий ужас! Ну ладно, дверь в свою комнату в коммуналке я сломаю. А как без паспорта жить? И вдруг ровно через пять дней я получаю письмо. В нём – завёрнутые в газету «За рубежом» мой паспорт, военный билет и всё остальное. По штампу понял, что письмо из Пискарёвского района. А вот кто прислал – не написано.
– Кто-то проявил своё уважение к артисту?
– Какой артист? Я тогда вообще никто был.
– Никас Сафронов сказал мне: «Я вырос в бараке. Барак – это место, куда я возвращаюсь и становлюсь моложе. Он давно снесён, но я прихожу на это место и ощущаю некие вибрации». Есть у вас такое место?
– На каком-то этапе моей жизни мной начали интересоваться журналисты. Они не раз предлагали мне поехать в Орехово-Зуево, прогуляться по местам, где родился-женился, и всё такое. Я всегда отказывался.
– Почему?
– Барак, или, по-другому, «казарму», где я родился, давно снесли. Школы номер 19, куда я пошёл в первый класс, давно нет, там сейчас отделение ГИБДД. Вечерняя школа, где я учился, тоже исчезла с лица земли Мне просто некуда пойти.
– Пустота...
– А нет пустоты! Чем дольше ты живёшь, тем больше ты заполняешь самим собой это пустое пространство. Но места, где бы я возрождался или перерождался, омывал лицо и душу, у меня нет. Может быть, потому, что я всё время в движении, в пути, я всё время прыгаю на подножки своих вагонов. Мне не нужно место, куда можно вернуться и напитаться. Я сам себе реактор. Я сам строю себе полустанки на своём пути. Они многолюдные и освещены фонарями, они радостные, и на них всегда играет музыка! Это мой образ существования – не остановиться. Оказывается, это японская методика продления жизни. Они, независимо от возраста, планируют себя на многие годы вперёд. Мне это нравится. Но я не планирую. Я замышляю.
– На Востоке это называется Дао. Путь. Дао Сухорукова.
– Да, путь Сухорукова.
Талант – это радиация
– В человеке существуют и добро, и зло. И вы это играете на сцене. Мы оба с вами артисты и знаем, что существует амплуа. А вы то партийный функционер, то царь, то римский император, то истязатель Малюта Скуратов, то бандит из «Брата», то следователь. Сколько у вас ролей?
– Больше ста, я перестал считать.
– Это невероятная палитра характеров! Мне кажется, что каждого «своего» человека вы оправдываете, даже если это негодяй.
– Почему «кажется»? Это так и есть. Это моя наука! Это мой метод. Мать не рожает преступника, мать рожает дитя.
– Мне каждого вашего героя жалко. Я не могу сказать – вот это отрицательный герой. Вы зачёркиваете стереотип.
– Есть такой грех.
– Я пытаюсь это понять как актриса. Как вы это делаете, если это не актёрский секрет?
– Нет никаких секретов. Я не в том возрасте, чтобы их копить. Спрашивайте, что угодно, я всё отдам. Я уважаю систему Станиславского. Но это только система, а не закон. Любые методы работы над ролью или историей – это всего лишь методики. И она у каждого своя. Станиславский просто систематизировал работу над ролью. Но поверьте, когда ты познаёшь Мейерхольда, Михаила Чехова, Вахтангова, ты узнаёшь новое. А встретив Петра Фоменко, я обнаружил что-то такое, чего никогда не видел. Я начал делать «выжимки» из гениальных режиссёров, и теперь у меня есть своя «коронка». Оправдание отрицательного персонажа, как ни странно, высекает ещё более сильный конфликт. А это вызывает у зрителя интерес, а значит, цель достигнута. Не воздействовать, не воспитывать, не назидать, не тащить его за собой. Нет! Главное слово здесь – игра! Я игрок! Я играю! Я весь в игре. А чтобы играть хорошо, нужна вера. А вера требует подробностей, реализма, тонкостей, нюансов. И чем больше нюансиков я придумаю, тем быстрее я обману зрителей и они поверят в неправду. Поверят в игру! И третье – любовь. Любовь к своему персонажу. А отсюда и сострадание, и оправдание его. Если надо, я и Гитлера сыграю. Сыграю самого негодного человека, дьявола пойду играть. Потому что я знаю – я не становлюсь Гитлером или дьяволом. Я его – играю! И публика должна знать, что я играю Чёрного человека. Но я должен его сыграть так, чтобы они поверили, что он реален, что он может существовать в жизни каждого из нас, и каждый должен его остерегаться. Три компонента – игра, вера и любовь!
– Когда вас читаешь или слушаешь, отчётливо понимаешь, что вы очень хорошо знаете себе цену.
– Это от усталости, от ожиданий и надежд.
– Как быть с режиссёром? Ведь он всегда ставит актёра в подчинение.
– Ответ есть. Я знаю цену не своему дару, а своему труду. Я трудяга. Трудоголик. Талант – это радиация, его не увидеть и не пощупать. Скажет режиссёр: мне нужен твой талант. И я не знаю, что ему дать. А скажет потрудиться – я потружусь. Я могу что-то показать, что-то сыграть, спою, спляшу. А талант – как мне его передать? А как режиссёру быть с моим даром? (Поёт) «Позови меня с собой, я приду сквозь злые ночи!» Мне нужен режиссёр, который меня увидит и скажет: «Сухоруков, ты мне нужен! Давай поработаем». Но только попробуй, режиссёр, быть глупее меня! Только попробуй быть бездарнее меня! Только попробуй быть ленивей, чем я! Я никогда не ленюсь. И если я увижу леность, высокомерие, понты – простите за пошлое слово, – мне он сразу станет неинтересен.
Я ушёл из театра имени Моссовета, в котором я служил, не потому, что новый руководитель мне, видите ли, не понравился. Нет. Я увидел в нём для себя пустого человека. Я не имею права об этом говорить и обсуждать это не стану, но мне показалось, что он не готов быть моим поводырём и тем более моим режиссёром, моим богом. А тут, ещё до создания какой-то истории, которую мы понесём людям, народу, публике, которая – целый мир, я вдруг услышал: «Публика мне не нужна». Я понаблюдал за ним и понял: он ничего мне дать не может. Я могу пойти за режиссёром, я сделаюсь наивным, глупым, отдамся полностью под его режиссуру, под его сочинительство. Бери меня всего! Только не превращай меня в глину! Преврати меня в союзника! В соратника, в друга. Но мы вместе должны сочинять, и понимать должны вместе, что я делаю и зачем. И не заставляй меня, о, режиссёр, задавать тебе вопросы: а это к чему? А что это значит? Посвяти меня во всё. Или хотя бы честно скажи: «Вить, я сам пока не знаю, но так надо». И я поверю, я услышу. Так я работал с Петром Фоменко. И я шёл за ним.
– Режиссёр должен иметь безусловный авторитет.
– Да!
– И тогда актёр уступает, шлифует себя, идёт процесс сотворчества.
– Да! И когда мы разойдёмся по домам, я буду продолжать работать над ролью. Не для того, чтобы ему понравиться, а чтобы он был удовлетворён. Так приближаюсь к реализации идеи. Если она, конечно, есть.
– Такое тоже бывает.
– Люди сейчас нередко сочиняют без идеи. А это дом без фундамента, который рухнет к чёртовой матери, и мы погибнем под этими руинами.
– Есть две формы существования, развития мира. Одна форма – это потребление, приспособление. А вторая форма – это активное развитие. Одни ищут смысл жизни в деньгах. А другие – люди не рыночные – ищут истину, правду. И тоже находят своего зрителя, находят спрос и тоже не нищенствуют. Какие у вас отношения с рынком? Как художнику не быть бедным?
– В рынке и в потреблении ничего плохого нет. И потребление, и развитие одинаково нужны. Здесь нет противоречия и столкновения. Главное – знать меру. И мы должны договориться, как мы будем жить. Столкновения между миром потребления и миром духа происходят только там, где начинаются крайности.
– Как вы относитесь к деньгам?
– Хорошо. Они часть нашей жизни.
– В моё время актриса отличалась от других женщин тем, что при выборе – роль или шуба – всегда выбирала роль. Сейчас мир очень поменялся. Многие актрисы сейчас выберут шубу.
– И пусть! Хуже другое. Дилетантизм. Ведь сейчас что роль, что шубу нередко предлагают человеку без всякого образования! Я вижу, что предлагают часто той, кто ни роли, ни шубы не заслуживает. Они не знают, как носить шубу, и не знают, как работать над ролью.
Глупость космополитизма
– Сейчас очень сложное время. Время выбора. Страна проходит через очень узкое горлышко испытаний.
– У нас были времена испытаний и пострашнее.
– Но среди людей искусства много таких, кто в эту годину говорит: а нам это не нужно, мы этого не хотим, вы пока тут справляйтесь сами, а мы уже чемоданчик собрали, переждём в спокойном месте. Что вы об этом думаете?
– Вы сами сказали – время выбора. А выбор всегда подразумевает жертву. Эта часть нашего разговора для меня легка. Мне не надо мучиться, чтобы ответить. Я прожил жизнь и ей определён и сформирован. Я родился при Сталине, в школу пошёл при Хрущеве, в армию – при Брежневе. Мне есть, что и с чем сравнивать. У меня страна одна. Лозунг «Весь мир мой дом» – это глупость.
– Вы как-то сказали, что, как только от кого-то услышишь: «Я человек мира», бегите подальше, там черви.
– Потому, что это неправда. А как же родильный дом и кладбище? Что значит – «человек мира»? Ты можешь быть посланником мира, носителем мира, пропагандистом мира, «раздатчиком мира», в конце концов. Но «человек мира» означает просто – никто. Черви в таком человеке потому, что в нём нет ни опоры, ни потолка, ни крыши. Поэтому, когда приходит время выбирать, с кем ты или куда тебе идти, они идут туда, где у них есть уже припасённая в своё время норка или крепость. А есть миллиарды людей, которым деваться некуда. И не потому, что они остаются там, где их мать с отцом посеяли по нужде. Нет! По Вере, по Богу, по Правде и по Любви остаются. У меня нет другой страны. Она у меня одна.
Я поездил по заграницам, судьба дала мне такую возможность. Мне нравилась Европа, нравилась Америка. Но за это я деньги платил! И у меня не возникало желания остаться и пользоваться этим всегда. Мне комфортно дома. Я здесь «сочинился», я здесь себя выстрадал, я здесь себя уронил, поднял, отмыл, вылечил, спас, вознёс! Конечно, благодаря людям. И в том числе, благодаря моей стране и моей власти. Она была разной. Думаете, в советское время я не обманывался, находясь под зонтиком коммунистической идеологии? Хотел в Артек. Прочитал в «Пионерской правде», что Маша Иванова собрала 2 тонны металлолома и получила путёвку в Артек. Я один за лето натаскал 2 тонны. А пришёл в школу 1 сентября – ни Артека, ни металлолома, ни даже благодарности.
Меня в комсомол не приняли, потому что не смог ответить на самый простой вопрос: сколько в СССР партий. Я бодро ответил: пятнадцать. Пионервожатая, побледнев, говорит: ну-ка, перечисли. А что там перечислять? Сколько республик, столько и партий. Она, уже сурово: «Запомни, Сухоруков, партия у нас одна, коммунистическая». А я передёрнул плечиками и говорю: «Странно, а почему тогда есть ЦК Компартии Украины, Белоруссии, Казахстана и т.д.? Не много ли ЦК для одной партии?»
Но сейчас, когда молодой человек снимает документальный фильм не про любовь, а про Колыму, мне это странно. Про Колыму должны снимать те, кто это знал, а не кто в книжке всё вычитал. Столько уже сказок сочинили о моей собственной стране! Сталинизмом меня пугают те, кто даже Андропова не застал. А я родился при Сталине! И то ничего об этом времени сказать не могу, молод был ещё. Хочешь рассказать об эпохе Сталина? Но ты не мажь всё одной чёрной краской, расскажи и о ярких страницах, героических страницах, страницах грандиозного развития страны в то время. Не всегда народ на коленях стоял, он и летал тоже! У меня нет претензий к моей стране, к моей Родине. И сейчас, когда говорят: «Я против войны», то я их спрашиваю: «А мне вы разрешите высказаться на этот счёт? Оставляете мне такое право?» Тогда я скажу. Я против поражения в этой военной операции. Если армия, огромное число подготовленных военными академиями людей вместе с гражданской властью решили, что нужно это сделать, значит, в этом возникла кровная, жизненная необходимость. Значит это – вопрос жизни и смерти, а не как один мой коллега заявил: амбиции, мол. Ничего себе, амбиции – встать, ощетиниться и пойти! А сколько перед этим мы их и уговаривали, и упрашивали, и даже денег давали – мы же соседи, не делайте так, мы родные люди! А нам в ответ – никогда мы не будем братьями!
Русские – не нация, а цивилизация
– Может, и не надо нам в родство набиваться?
– А я и не набиваюсь. Поддерживаете вы или не поддерживаете... Моё решение осмысленное, продуманное, выстраданное. И виноват не тот, кто начал, а тот, кто спровоцировал. А кто принял решение – не мне их учить. Они это делали не слепо, не спьяну. И это их обязанность. Даже если они ошиблись – это и моя ошибка. Потому, что это моя страна. Нас можно уничтожить, но победить нас нельзя. У меня ясное, «молочное» отношение к стране, очень родительское – к Родине, очень «понимабельное» – к решениям моей власти. Президентов на своём веку я видел много, даже если они назывались по-другому. Я вижу сегодняшнего, и мне не надо другого. Я убеждён, что даже люди, проклинающие из-за рубежа Путина, знают, что это историческая, сильнейшая личность, уникальная личность нашего времени. Да за один Крымский мост его можно на иконе рисовать! Вот Порошенко на иконе нарисовали. Наверное, за его слова, что «наши дети пойдут в школы, а их будут сидеть в подвалах»? Можно наплевать на национальность, но эта сволочь так сказала про ДЕТЕЙ!
– Кстати, о национальном вопросе. И об отношении к русским. Как нас только не называют…
– И что? Появилось такое слово – «русня». Я его слышу, и должен, наверное, возмутиться. А оно меня не оскорбляет! А что – красивое слово. Русня. Звучит интересно. К нему и надо относиться, как к звуку, как к музыкальному оформлению меня. Кричат – мы нация, а русские – прилагательное. Я и сам когда-то, ещё маленьким, задавал себе этот вопрос. У всех существительное, а у нас прилагательное. Как так? И я понял. Мы не нация. Мы – цивилизация. Прислушайтесь к этому слову! И отсюда обозначение – русский мордвин, русский татарин, русский еврей, русский африканец. Это и есть признак цивилизации. А вот слово «русскоговорящий» меня оскорбляет. Он не русскоговорящий – он русский человек. Если человек говорит по-русски, значит, этот язык ему нужен, важен, дорог. Значит, он наш. Русский. Потому что если человеку язык претит, он его забудет.
Писатель Нина Пушкова подарила Виктору Сухорукову свои книги “Эликсир бессмертия” и “Роман с постскриптумом”, выпущенные издательством “Аргументы недели”.
– В 90-е все бегали с идеей – надо придумать какую-то новую Россию. Даже пытались какую-то новую идеологию придумать. Ничего не вышло.
– Не надо придумывать, всё есть. Ну, побелить потолки, полы покрасить – это, может, и неплохо. Землю вспахать, народ из бараков в дома переселить. А больше ничего не надо. Меня как-то спросили: если бы вы стали президентом России, какая была бы у вас программа? Я ответил – у меня три пункта. Дети, дом и старики. Надо дать детям красиво войти в эту жизнь и дать старикам достойно уйти. И чтобы у каждого была крыша.
– Россия – слово женского рода. Каким вы видите образ России?
– Для меня Россия – это беременная женщина кустодиевского вида. Это широта, полноводность и многострадальность. В поговорках видна Россия. Еду-еду, не свищу, а наеду – не спущу. Не плюй в колодец, пригодится воды напиться. Тысячи других. Всё это – Россия. В этих поговорках мудрости побольше, чем у Конфуция. Я служу стране, которая сочинила Витю Сухорукова. Побила в процессе? Ещё как! Меня же и увольняли из театра в 1983 году – по чёрной волчьей статье без права устройства на работу. Ничего, пережил! А сегодня я счастливый.
– Все ищут национальную идею. Есть у Сухорукова идея национальной идеи?
– Есть, конечно! Это служение. Я служу России. Вот и всё.
