Ополченец, военкор Игорь Рязанцев: Донбасс больше не станет частью Украины, это я думаю, ясно даже на другом континенте

В тяжёлые исторические переломные времена на защиту Родины становятся в первую очередь её жители. Так случилось и с Донбассом, когда в 2014 году пришла пора проверять на прочность свою удачу и менять будущее. Тяжело и непривычно, ведь шахтёрский рабочий край не привык скакать по майданам или нападать на кого-то. Рабочий инертный народ долго не мог поверить, что ему бросают кровавый и подлый вызов. На что жители ДНР и ЛНР смогли собрать волю в кулак и дать врагу отпор, дождаться помощи добровольцев, а потом и федеральных сил России… Наша встреча с одним из ополченцев первой волны, защитником республик Донбасса, военкором и свидетелем исторических событий, старшим лейтенантом запаса НМ ДНР Игорем Рязанцевым.

− Игорь, приветствуем! Не будет преувеличением, если сказать, что мы разговариваем с «ветераном» Русской весны?

− Добрый день! Я бы не причислял себя к «ветеранам», слишком громкое заявления для моей скромной персоны, скорее к таким людям стоит отнести тех, кто участвовал в антимайданных движениях, сколачивал небольшие группы для защиты памятников Ленину в своих населенных пунктах и был готов (на первых порах) отражать нападения на города со стороны, сформированных в Киеве, националистических формирований. Я, скорее всего, отношу себя к участникам Русской весны. Осознание, что мне что-то надо делать и от моих поступков может зависеть судьба и моя, и окружающих, пришло ко мне не сразу. Так что давайте остановимся на скромном термине «участник».

− Расскажите нам, пожалуйста, откуда Вы?

− Я родился в небольшом поселке городского типа в Славяносербском районе Луганской области. С возрастом пришла пора покидать родные пенаты для приобретения высшего образования, в связи с чем я уехал в город Луганск, это областной центр был еще до всех событий, и там учился семь лет, можно сказать почти пол моей жизни на тот момент, ведь мне было пятнадцать, когда я переехал. В связи с закрытием шахты в поселке, где я проживал, а это было единственное предприятие, которое служило источником дохода в моем населенном пункте, родители приняли решение переехать в город Северодонецк. Так что по окончании впитывания знаний и приобретении диплома специалиста, я вернулся уже на новое место жительства в Северодонецк.

− Кем были до событий в Донбассе?

− Кем я только не был (улыбается). По образованию я работал в структуре МВД, но уволился спустя три года, так как понял, что работа товарища Жеглова и майора Дукалиса слишком романтизирована и практически не отражает реальной картины работника органов внутренних дел. Реальность такова, что до реформы МВД на Украине (я могу судить только по периоду своей работы), вся система прогнила и была сильно коррумпирована, зарплаты были нищенские, особенно как для новоиспеченного сотрудника. Поэтому в один момент, я написал заявление и ушел в бизнес. Потом пробовал себя в роли менеджера, а перед самыми событиями работал в охранной фирме.

− Вы участвовали в Референдуме 2014 года? Расскажите об этом историческом моменте.

− Поистине, это было историческое событие. Ведь, вопреки глупому мнению большинства, в бюллетене был всего лишь один вопрос о самостоятельности Луганской области, а не о присоединении к России. Я помню, как пошёл на избирательный участок и полчаса стоял в очереди, ажиотаж был бешеный. На выборах президента Украины народа было меньше. Люди открыто высказывались за выбор самостоятельности. Я даже паспорт забыл на участке в тот день, настолько в эйфории пребывал. Ведь каждый думал, что принимает судьбоносное решение для себя и близких.

− Сейчас уже речь идёт о вхождении ДНР и ЛНР в состав России. Вы, уже как россиянин, будете ЗА?

− Несмотря на то, что в настоящее время я проживаю в России, когда будет проходить референдум, насколько мне известно в сентябре этого года, я обязательно поеду в Донецк, чтобы принять в нем участие. Я, как гражданин Донецкой Народной Республики, вполне имею на это право и большое желание. Прожив в России уже два года, вопрос о вхождении территорий ЛДНР в состав Российской Федерации для меня предельно ясен. Съезжу, поставлю своё «ЗА» и вернусь.

− Как попали в военные? Где довелось повоевать?

− Тут главное понимать, что военных в 2014 году не было, было подобие ополчения. Подобие, потому как само понятие ополчение подразумевает наличие оружия у всех, кто в нем состоит. И если мне не изменяет память, то ополчение состоит из мужской части населения. Так что, наверное, это больше были люди, объединённые одной идеей. Я помню, как многие ребята с работы говорили, что между рабочими сменами ходят дежурить на блокпосты. Уже тогда мы следили за новостями и слушали радио, где постоянно рассказывали об обстрелах и прилетающих снарядах. Хоть это происходило и далеко, но я поверить не мог, что подобное будет в моей жизни. Боевые действия тихой сапой приближались к Северодонецку, и жильцы двух-трех домов, где я жил, решили привести в порядок бомбоубежище рядом с нашим домом. Я пошел помогать, мы тогда хорошо потрудились, потому что из-за сломанной двери там собирались все неблагополучные и маргинальные слои населения. По окончании уборки, приехала съемочная группа, как я позже узнал, от штаба ополчения. Это были молодые энтузиасты, веселые ребята, мне очень понравилось, чем они занимаются, и я попросился к ним. Через пару дней мне перезвонили и сказали, что в нашем городе хотят запустить радио и необходимы люди, которые будут там работать. Я согласился. Так я и вступил на этот путь. Это была долгая и кропотливая работа, хоть и без оружия в руках, но в свое время небезызвестный Левитан показал людям, что слово может и убить, и воскресить.

− С чего начинался военкор Игорь Рязанцев?

− Становление меня как военкора было больше вынужденной мерой. В рядах Всевеликого войска Донского, под предводительством Павла Дремова, у нас не хватало ни людей, ни ресурсов. А доносить общественности объективную информацию с фронтов стало крайне необходимой и первоочередной целью, мне пришлось взять в руки камеру и снимать… Сейчас я вспоминаю каким легкомысленным я был, хотя прошло всего 8 лет. Ездить после обстрелов и снимать ужасы войны, убегать от минометных свистов, прыгать в подвалы от разрывов снарядов. В тот момент я думал о том, что эти люди, которые сидят на передовой, те, которые сидят в подвалах, те, кто лишился всего и все-все-все, кто пострадал от действий украинского режима, заслуживают того, чтобы их услышали и поняли, заслуживают, чтобы увидели через какие боль и страдания они проходят, причем не по своей вине.

− Помню Ваши репортажи с самых горячих точек с обстрелов Алчевска, Стаханова и многих других городов лихолетья «промежуточного». Где было страшнее всего?

− Везде, всегда было страшно. Зачастую, когда мы выезжали на места обстрелов, мы ехали не снимать, а помогать, снимали и вели репортажи уже по ходу дела. И вот ты садишься в машину и едешь, один из первых, а разрывы снарядов только утихли… постоянно ловишь себя на мысли: «С той стороны передышка или всё, закончили». Всё же, наиболее страшно было в Первомайске, туда и дорога простреливалась постоянно, а выезжали по два-три раза в сутки в том направлении, и наиболее большая интенсивность обстрелов в нашем регионе приходилась именно на этот город. Поэтому, когда маршрут лежал в том направлении, я всегда ловил себя на мысли, что возможно, это дорога в один конец. Да и насмотрелся я там на такое, что и опубликовать нельзя, и рассказывать не хочется. Видели кадры из Мариуполя сейчас? − Это Первомайск 2015 года.

− Как восприняли начало СВО?

− Положительно. Не потому, что за критику СВО предусмотрена административная ответственность (улыбается). Мое отношение к СВО похоже на анекдот: «Приходит к хирургу больной. Показывает палец. - Посмотрите доктор. Очень болит. Хирург осмотрел и говорит. - Поздно обратились. Теперь надо ампутировать. Больной. - Не может быть. Наверняка можно еще вылечить. Бежит к терапевту. Тот осмотрел и говорит: - Выпейте батенька таблеточку. А теперь потрясите рукой. Вот видите - сам отвалился. А этим хирургам только бы резать». Я понимаю, что СВО неизбежно будет связана с разрушениями и жертвами, но это сравнительно с действиями хирурга или антибиотиков, чтобы что-то вылечить, что-то приходится повредить. Многие мои однополчане мечтают вернуться домой, мечтают об окончании войны, о том, чтобы не держать 24/7 в руках автомат и не носить на себе по 20 килограмм железа.

− Рассчитываете побывать в родном освобождённом уже Северодонецке?

− И да, и нет. Хочется из-за ностальгии. В память об ушедшем времени. Да и если поеду, то только с ребятами, с которыми воевал из одного города. С другой стороны, не хочу тратить время, у меня там никого и ничего не осталось. Теперь это просто город, в котором я бывал.

− Каким видите будущее Донбасса?

− Объективно, ближайшее будущее будет очень тяжелым, так как за годы конфронтации инфраструктура практически вся уничтожена. Сейчас некоторые населенные пункты легче заново выстроить, чем отремонтировать. Впереди ждет долгая и кропотливая работа, и мы должны это понимать. Но то, что Донбасс больше не станет частью Украины, это я думаю, ясно даже на другом континенте.

− Чем занимаетесь сейчас?

− Работаю и живу в Ростове-на-Дону. Я получил гражданство Российской Федерации в 2019, в 2020 у меня закончился военный контракт в ДНР, и я решил, что пора возвращаться к мирной жизни, пока позволяет возраст «начинать жизнь с нуля».

− Традиционно от военных, какие прогнозы даёте Новороссии на ближайшее будущее?

− Прогнозов дать не могу, я не аналитик, но душой и надеждой мне ближе вхождение левобережной Украины (было бы хорошо всей) в состав Российской Федерации, как самостоятельного субъекта федерации. То, к чему политики Киева ведут свой народ и свое государство, откровенно говоря воняет нацизмом и ненавистью. Я хотел бы жить в сильной и самостоятельной стране, которая может «дать по зубам», а не в той, которая служит подстилкой в общественном доме.