10 июля исполняется 30 лет с тех пор, как Борис Ельцин вступил в должность президента. Часто говорят, что эпоху перемен должны оценивать потомки, однако не менее интересен взгляд современников. Особенно таких, которые могут сопоставить её с тем, что было до, и тем, что наступило после. Об оценке брежневской, ельцинской и нынешней эпох современными россиянами – Юрий ЛАТОВ, доктор социологических наук, кандидат экономических наук, главный научный сотрудник Института социологии ФНИСЦ РАН.
– ИТАК, в 2017 году вашим институтом был организован масштабный соцопрос.
– Мы попросили людей назвать типичные, с их точки зрения, характеристики трёх эпох. Все те черты брежневских времён, которые отмечены не менее чем половиной респондентов, являются положительными. Более 60% опрошенных упомянули «наличие идеалов», «доверие между людьми», «дисциплину, порядок», «мощную промышленность», «социальную защищённость», «успехи в образовании», более 50% опрошенных – «жизнерадостность», «любовь к отечеству», «успехи в искусстве», «чувство гордости», «успехи в науке и технике». Применительно к нынешней эпохе не менее 50% голосов набрали: «уважение к Православной церкви» – 70%, «гражданские и политические свободы» – 57%, «возможность стать богатым человеком» – 51%, «возможности профессионального роста и карьеры» – 50%.
А применительно к ельцинской эпохе ни одна положительная характеристика не достигла 50%. При этом она «рекордсменка» по отрицательным характеристикам: «преступность, бандитизм» – 77%, «тяжёлое экономическое положение» – 68%, «страх» – 65%, «неуверенность в своём будущем» – 60%, «бездуховность» – 54%, «межнациональные конфликты» – 57%, «социальная несправедливость» – 53%. Итого семь отрицательных характеристик, набравших не менее 50%.
– Хоть в чём-то хорошем ельцинская эпоха превзошла в этом «рейтинге» брежневскую и современную?
– Брежневскую – в трёх пунктах: «уважение к Православной церкви» (19% против 10%), «гражданские и политические свободы» (29% против 12%), «возможность стать богатым человеком» (40% против 8%). Что же касается нашей эпохи, то стоит подробнее остановиться на характеристике «гражданские и политические свободы». У современной эпохи этот показатель выше, чем у ельцинской (57% против 29%), но если копнуть глубже, то всё не так однозначно. Оценки россиянами успехов в развитии демократии трудно назвать последовательными. 63% респондентов считают «многопартийность, свободу слова, свободные выборы» основными социальными приобретениями 2000–2010-х годов, а к достижениям 1990-х эти демократические свободы относят только 27% респондентов. Однако затем при оценке потерь оказывается, что «отсутствие реальной демократии» характерно для 2000–2010-х больше, чем для 1990-х: 41% против 35%.
– Какие корректные слова вы подобрали: «оценки трудно назвать последовательными». А можно ли назвать все эти оценки адекватными и компетентными?
– Общественное сознание не обязано быть строго рациональным (как вы выразились, адекватным) и компетентным. В 1917 году оно было ещё менее адекватным и компетентным – и что? Как ни крути, оно – объективная реальность.
– Очевидно, на оценки влияет возрастной фактор? Детство и молодость часто вспоминаются в розовых тонах.
– Безусловно. Однако схема «хороший СССР – плохие 1990-е – удовлетворительная современность» в целом отражает мнения россиян разных возрастов (и кстати, разного достатка). У молодых респондентов срабатывает механизм «хорошо там, где нас нет», а идеал проще всего обнаружить в прошлом. Конструировать абстрактный идеал, которого никогда нигде не было, – задача для мыслителей высокого порядка. Гораздо легче решить, что «золотой век» уже был и оказался утрачен.
В то же время подчеркну: симпатии к СССР не тождественны симпатиям к социализму. Общее отношение россиян к реформам начала 1990-х годов можно выразить так: подавляющему большинству (порядка 90%) эти реформы не нравятся, однако за социализм выступает лишь примерно четверть россиян, а остальные (примерно две трети) полагают, что реформы были необходимы, но их следовало проводить иначе. Причём со временем симпатии к социализму снижаются: с 2004 года по 2017-й – с 59% до 26% при сильном росте доли тех, кто затрудняется с ответом (с 11% до 33%). А среди молодёжи сторонники социалистического выбора составляют только 13% (в 2005 году – 19%). Призыв к пересмотру итогов приватизации окончательно утратил актуальность: лишь 20% людей в возрасте до 30 лет относятся к реформам 1990‑х негативно (22% – с одобрением, 8% – равнодушно, 50% затруднились ответить).
Также заметим: симпатии к СССР необязательно означают, что респондент сожалеет о его распаде. 45% россиян относятся к гибели Советского Союза скорее отрицательно и 41% – скорее положительно (статистика по молодёжи – соответственно 25% и 50%, по среднему классу – 36% и 45%, по гражданам с либеральными взглядами – 27% и 54%, по гражданам с консервативными взглядами – 56% и 32%).
– На днях Путин заявил, что восстанавливать СССР нецелесообразно, поскольку в этом случае демографические процессы некоторых постсоветских республик приведут к размыванию государствообразующего этнического ядра России. Может быть, отвечая о распаде Советского Союза в позитивном ключе, респонденты отталкивались от подобных мыслей?
– Едва ли они заглядывают так глубоко. Скорее просто выросло число людей, которые не застали тех событий, а у многих свидетелей распада притупились негативные воспоминания. Притупились точно так же, как и негативные воспоминания о самом СССР. Обвинения в адрес советского строя, казавшиеся широкой общественности бесспорными в 1980-е годы, – медленный экономический рост, номенклатурная коррупция, социальная несправедливость – в современной России практически забыты. Граждане старше 50 лет, которые лично застали брежневскую эпоху, чаще (46–48%) называют «быстрое экономическое развитие» типичным для тех времён, чем для современных (39–40%), в то время как люди до 40 лет, которые брежневских времён не застали, считают, что современная Россия развивается динамичнее брежневской. Получается, наличие брежневского застоя чаще признают те, кто с ним лично не сталкивался, и реже те, кто его должен был бы знать на личном опыте.
Также трудно назвать последовательной однозначно негативную оценку ельцинской эпохи. Среди явлений, отмеченных россиянами как приобретения 2000–2010‑х годов, немало таких, которые связаны на самом деле с результатами реформ ельцинского периода, но имели отложенный эффект. Например, упрощение возможностей для зарубежной миграции и туризма произошло в 1990-е, но реально воспользоваться ими большинство смогло только в 2000-е годы, когда уровень благосостояния несколько вырос. Аналогично – с «насыщением рынка товарами»: ликвидация товарного дефицита произошла уже в начале 1990-х годов, но полезность широкого товарного ассортимента большинство почувствовало лишь в 2000-е, когда снизился «дефицит денег». То же самое – с «расширением доступа к высшему образованию». Статистика красноречиво свидетельствует: массовый рост поступающих из школы в вуз произошёл именно в 1990-е, а затем приобрёл такие масштабы, что стали обсуждать проблему «переобразованности».
Как бы ни были своевременны и хороши проводимые реформы, они будут восприниматься как несомненное достижение только тогда, когда широкий круг людей сможет воспользоваться их результатами. Закономерно, что при таком восприятии «жизнь в эпоху перемен» всегда будет восприниматься относительно негативно, а все лавры достанутся последующему периоду, когда наступит желанная стабилизация.
– Хотите сказать, ельцинская эпоха недооценена?
– Позволю проснуться в себе экзаменующему профессору: эту эпоху оценивают на двойку или даже на кол, но она заслуживает скорее тройки.
– Тройки? То бишь удовлетворительной оценки?
– Да. Я не только социолог, но и экономист. Социология работает с общественным мнением и склонна вставать на позицию простого человека, а экономическая наука акцентирует внимание на главной основе развития и на конечном результате. Если фундамент выстраивается правильно, если экономика развивается – значит, от этого со временем выиграют все. Среди учёных-экономистов непросто отыскать жёстких критиков ельцинского периода – не только в «любимой» вашим изданием Высшей школе экономики, но и в Институте экономики РАН, например.
Другое дело, что более рациональный и компетентный руководитель – вроде Путина – провёл бы реформы с гораздо меньшими издержками, нежели Ельцин. О цене реформ 1990-х будут помнить всегда, как помнят о цене достижений 1930‑х, и для общественного сознания ельцинская эпоха надолго останется таким же камнем преткновения, как 1917-й. События 1989–1993 годов – это революция. И кстати, революция незавершённая. Она не решила главной своей задачи – не отделила государственную власть от контроля над собственностью. То, что в науке называется «властью-собственностью», благополучно перекочевало из 1980-х в 1990-е, а затем и в XXI век. Полагаю, революционный цикл закончится решением этой проблемы – и закончится уже в обозримом будущем. И для всех будет лучше, если заключительная революция произойдёт «сверху», а не «снизу».
– Идеологический пафос власти выстраивается сейчас на мифологеме «преодоления ельцинизма». При этом многие нынешние руководители – выходцы из 1990-х. Политическая шизофрения?
– Это скорее имитация шизофрении. Чётко разделяются внешняя политика 1990‑х, которая критикуется более чем резко, и внутриэкономические изменения (прежде всего приватизация), которые критикуются реже и слабее. Действительно, не ругать же самих себя.