95 лет назад волнения на петроградских улицах стремительно перешли в массовые выступления. Началась Февральская революция.
Повседневная жизнь
Споры о ней не прекращаются до сих пор. Было ли падение царизма неизбежным? Почему в те дни так мало оказалось желающих защищать режим и так много желающих его свергнуть? Почему люди, ещё недавно искренне клявшихся в верности «обожаемому монарху», сейчас равнодушно наблюдали за происходящим?
Тема Февраля необъятна. Но специалистов, анализирующих эпохальные события, прежде всего интересуют фигуры первого ряда. Хотя в том же Петрограде жили ещё сотни тысяч обычных горожан-обывателей. В конечном итоге именно их настроения определили ход истории. А настроения эти в свою очередь определяла повседневная жизнь. Какой она была в те дни?
Откроем подшивки газет начала 1917 года и обратим внимание на некоторые подробности времени.
«Твёрдые цены»…
В русских газетах начала 1917-го часто встречаются слова «свиная кожа». В коже нуждалась армия, и отныне продажа и(или) передача её кому-либо, кроме официальных закупочных организаций воспрещалась. Закупка же производилась по твёрдой государственной цене. Что смутило людей, понимающих в экономике.
Вообще, во время Первой мировой твёрдые закупочные цены были установлены на многие продукты и товары первой необходимости – зерно, муку, крупы, мясо, рыбу, соль, яйца, мешки, табак. Фактически вводилась госмонополия. Вот ещё и кожа.
Но к 1917 году уже было очевидно: эффект от этой меры как раз обратный. Пример – хлеб. «Как только были объявлены низкие постоянные цены, подвоз хлеба прекратился. Крестьяне, явившиеся с нагруженными возами, заворачивали оглобли и с ругательствами уезжали с базара» (газета «Новое время», 24.02.17). А тот, кто всё-таки сдавал хлеб государству по твёрдым ценам, проигрывал. Ведь промышленность практически полностью работала на оборону и не производила целый ряд нужных селу товаров. Возник дефицит, взлетели цены – а покупать-то всё равно приходилось, хоть и втридорога. По сути, крестьянину было проще вернуться к натуральному хозяйству или гнать из зерна самогон. Поскольку с началом войны в России ввели «сухой закон», и самогон стал товаром пусть и запретным, но выгодным, высокорентабельным.
…И «твёрдая рука»
Но города надо было кормить – и именно в Первую мировую в империи впервые возникли «Центросахар», «Центромука» и другие «центры», получившие громадную власть. Они распределяли дефицитные продукты, контролировали перевозки, даже оказывали влияние на производство этих продуктов. Иными словами, началось административное вмешательство в экономику. Чем это оборачивалось для обывателя? Ну, например, запретом на вывоз ряда товаров в другие районы. Скажем, пассажирские поезда из Сибири, прибывающие в Петроград или Москву, подвергались тщательному досмотру. Газета «День»: «Желающие провезти пять фунтов масла прячут его в подушки, в чемоданы с бельём, как драгоценность. У пассажиров ощупывают и прокалывают корзины и тюки». «Страна оказалась разделённой на большое число изолированных владений, обмен продуктов между которыми происходит с не меньшими затруднениями, чем между самостоятельными государствами».
Но обеспечить повсеместный контроль за ценами власть не могла. И конечно – возник «чёрный рынок», где, например, фунт сахара стоил 1 рубль 60 копеек (в пять раз дороже, чем по карточкам). Утверждённое Николаем II постановление Совета Министров об уголовной ответственности «за возвышение или понижение цен на предметы продовольствия или необходимой потребности» не работало. Власть пыталась бороться со спекуляцией, но попадались лишь мелкие сошки. Так, в Ростове-на-Дону как раз накануне Февраля 1917-го «за спекулятивное сокрытие мяса» арестовали пять торговцев. Их под конвоем привели на базар и вынудили продать мясо не по ценам чёрного рынка, а по государственной таксе. «Мера произвела успокаивающее воздействие на население», – писало «Русское слово».
«Привал спекулянтов»
Между тем самая «крупная рыба» российской спекуляции благополучно жировала в столице империи. Именно здесь сформировался слой особо круто поднявшихся скоробогачей – «мародёров тыла», имевших до 400–500% с каждой сделки. И именно рядовые петроградцы раздражённо наблюдали за их нравами и развлечениями.
Не будем описывать «кутёжную эпидемию», охватившую в те дни питерские рестораны. Возьмём косвенный, но надёжный показатель – отчёты о тогдашних выставках и театральных спектаклях (увы, тоже закон – искусство расцветает вблизи больших денег). В январе 1917-го живописцы, принявшие участие в вернисаже «Союза русских художников», в первый же день распродали все свои картины. Во время премьерного показа «Маскарада» в Александринском театре кресло в 6-м ряду стоило 22 или 23 рубля (вспомните приведённые выше цены на сахар). Билет в ложу кинотеатра – 3 рубля, но фильмы с Верой Холодной шли при переполненных залах. Цыганские хоры переживали свои лучшие дни. Громадные суммы зарабатывали наездники на бегах. А популярное у богемы кафе «Привал комедиантов», расписанное самим Судейкиным, где выступали самые знаменитые поэты, от Ахматовой до Маяковского, теперь звали «Привалом спекулянтов».
Напомним: всё это происходило на фоне нерадостных вестей с фронта, стремительного падения уровня жизни.
Адмирал против хулиганов
Ещё одним фактором, бесконечно раздражавшим горожан, стал резкий взлёт преступности – экономической, уголовной, бытовой. Дошло до того, что в конце января 1917-го на Крестовском острове средь бела дня двое хулиганов попытались избить и ограбить морского министра империи Ивана Григоровича. Старый адмирал не растерялся, выхватил револьвер, хулиганы бежали – но их не нашли. Градоначальник тогда созвал специальное совещание «по предупреждению краж и грабежей». Полиция, однако, разводила руками, ссылалась на военные обстоятельства. «Новое время» ехидно замечало: «Но ведь полиция от войны не потерпела ущерба: и пристава, и околоточные, и городовые благополучно избегают призыва на фронт и, следовательно, кадры их не поредели».
Люди мыслящие вопрос ставили более широко: за годы войны претерпела качественные, во многом уже необратимые изменения привычная система ценностей. Выход из этого духовного кризиса предвиделся трудный. Известный тогда публицист протоиерей И. Восторгов в статье с красноречивым названием «Отрезвление» писал: «После войны национальные и государственные интересы будут ставиться выше интересов личности, а принцип обязанностей будет поставлен выше принципа прав» («Московские ведомости»).
Пустые деньги
В начале ХХ века русский рубль считался одной из самых надёжных мировых валют. Но перед Февралём в Российской империи вовсю галопировала инфляция. Страна воевала, и военные расходы в значительной мере покрывались за счёт выпуска бумажных денег. Экономист А.Соколов в «Русских ведомостях» подсчитал: в обращении находится около 8,5 миллиардов «лишних» рублей. Покупательная способность денег падала с каждым днём. Предлагалось обложить прогрессивным подоходным и поимущественным налогом всех россиян, иначе инфляция приведёт к неизбежному краху всей финансовой системы и остановке производства.
Лозунг момента
Между тем, отмечали газеты, «продовольственный вопрос становится политическим». У мясных, хлебных, молочных лавок выстраивались «хвосты». В начале января в Москве вышло официальное запрещение изготовлять «пирожные, торты, тянучки и другие высокие сорта конфектного производства». В Питере градоначальник воспретил выпечку и продажу сдобных булок, куличей, пирожных, баранок, сушек и «вообще всех не таксированных хлебных продуктов». Был установлен недельный срок для распродажи остатков – и у входа в знаменитый кондитерский магазин на Невском появилась очередь, вызывавшая уже лишь смешки. «Это те несчастные, которые не могут пить чай без чего-нибудь сладкого» – язвила «Петроградская газета».
А ещё газеты писали, что при этом на Алтайской железной дороге, между Бийском и Семипалатинском, скопилось 4 миллиона пудов мяса, но его не могут вывезти из-за неразвитости путей сообщения, и лишь сильные морозы сберегают мясо от порчи. Такие же залежи мяса – на Ачинско-Минусинской дороге. («Русское слово», 27.01.1917).
Ещё отмечался формирующийся антагонизм между городом и деревней: крестьяне заявляли, что, ладно уж, они не против продавать продукты для армии по твёрдым ценам, но горожане в их глазах – бездельники, которые должны платить по-полной.
И практически все издания, вне зависимости от политической направленности, соглашались с мнением, которое высказал в «Русских ведомостях» видный кадет Ф.Кокошкин: «Изменение системы управления становится лозунгом момента».
Благородный порыв одесских одеяловладельцев
Когда государство не может решить какой-то вопрос по-хорошему – оно действует силой. Считается, что понятие «реквизиция» (как и, например, «продразвёрстка») вошло в обиход в Гражданскую войну. Но к насильственному изъятию тех или иных требующихся вещей у обывателей российская власть прибегала и раньше, в Первую мировую. В начале 1917-го – тоже. Например, выяснилось, что в одесских госпиталях (а туда с Румынского фронта прибывало много раненых и больных) не хватает одеял. Их начали реквизировать у горожан. При этом, отмечали «Петроградские ведомости», одесситы «отказались в громадном большинстве случаев от получения платы».
В Нижнем Новгороде тогда же была проведена реквизиция шерсти на всех купеческих складах.