Эвенкийский урок
ЖЕНЩИНА, рассказавшая мне эту историю, по национальности немка. Когда началась война, их семью, жившую в Ростове, тут же арестовали. Потому в ноябре 1941-го она, маленькая девочка, оказалась с родителями на той страшной барже.
Баржа шла из Красноярска. Куда – никто не понимал. Местных на борту не было. Везли заключенных, причем из потока, который пошел в ГУЛАГ с началом войны – «русских немцев» (в том числе поволжских), призывников, пытавшихся спрятаться от военкоматов, семьи командиров воинских частей, оказавшихся в немецком плену… Было несколько румынских военнопленных, были «политические» и «блатные», еще недавно сидевшие в Воронеже и Тамбове. Всех этих людей из Центральной России переправляли в красноярские лагеря. Но, видно, в местном НКВД ошалели от внезапного наплыва «дополнительного контингента» и решили: война все спишет!
Баржа зашла в устье одного из бесчисленных притоков Подкаменной Тунгуски, выгрузила заключенных – и ушла. Полторы сотни человек остались на таежном берегу.
У них не было ни запасов продуктов, ни теплой одежды, ни каких-либо инструментов и утвари. Они должны были умереть от голода или холода. Что началось – пояснять не надо. Кто-то пытался вырыть себе землянку, кто-то, чтобы не умереть с голоду, жевал кору. Кто-то пытался украсть шапку соседа, кто-то просто ее отнимал. Все винили в своей беде друг друга. Из-за припасенной кем-нибудь корки хлеба постоянно возникали драки, быстро затихавшие из-за всеобщей изможденности.
Через несколько дней из тайги вышли четыре эвенка с винтовками. Они тащили тушу недавно убитого оленя. Толпа изголодавшихся людей бросилась к ней, но эвенки выстрелами остановили их и велели сначала принести тех, кто обессилел и не мог ходить. Их эвенки напоили свежей оленьей кровью и отрезали каждому по куску мяса. Только потом к туше подпустили остальных.
Через неделю эвенки появились вновь. Опять принесли тушу оленя, а еще несколько парок – курток из оленьей шкуры. Парки распределили среди самых пожилых женщин и предупредили остальных, что, если увидят на ком-нибудь другом, больше ничего приносить не будут.
С помощью таких нехитрых педагогических приемов эвенки постепенно вернули интернациональному коллективу человеческий облик и привычки. В первую очередь самую важную – привычку заботиться о слабых. И лишь после этого всех разобрали по своим стойбищам.
В одном из таких стойбищ и выросла моя собеседница.
Якутский урок
В СЕРЕДИНЕ 1950-х поселок N в Якутии состоял из взлетно-посадочной полосы, нескольких чумов и избы под красным флагом, олицетворявшей советскую власть. Осенью сюда сходились отряды московских геологов, которые провели в тайге и тундре полгода. Заросшие бородами, несколько одичавшие, да и оголодавшие на концентратах, они добирались до аэродрома кто пешком, кто на надувной лодке. До Якутска оставалось каких-нибудь два часа лету – а там рейс Чита – Новосибирск – Москва, такси, дом, праздник, пир!
Но однажды из-за низкой облачности самолеты за геологами долго не прилетали. Ждать – тоскливо. Выскребать из вьючных сум и рюкзаков макаронную крошку – тоже. Кому-то пришла в голову шальная мысль: «Ребята, а ведь если у якутов свадьба – они и оленей заколют, и водку из-под земли достанут. Давайте это дело устроим. Они ж не знают, что по закону между подачей заявления о намерении вступить в брак и регистрацией должно пройти два месяца. Сразу пировать начинают. А за два месяца… да какие месяцы – больше недели облака не продержатся! Дальше – поминай, как звали!» – «А кого поженим?» – «Да кого угодно! У тебя вон радист холостой, молодой-красивый, недавно из флота. Чем не жених?» – «А на ком?» – «Какая разница! Девчонок тут много бегает, все одинаковые, раскосые, с косичками!»
Обстановка была такая, что мысль не показалась безумной. Нашли невесту. От чумов потянуло дымом и жареным мясом. И вот уже толпа ведет суженых к избе подавать первое заявление. Якут под красным флагом развернул документы, посмотрел на жениха и невесту – и улыбнулся: «Дорогие мои, я вижу, вы друг друга любите, зачем же бюрократию разводить?» И радостно шлепнул в паспорта штампы о браке.
Первый шок был смягчен последовавшими возлияниями и обильной едой. Но когда по радио пришло сообщение об улучшении погоды, молодой супруг взмолился: «Как же я ее с собой возьму! Ребята, у меня родители пожилые, папа сердечник…» – «Ничего не поделаешь, придется брать. Иначе на будущий год нам в этих краях не работать. Обиду якуты не простят. А у нас план по разведке алмазоносных трубок».
В общем – взял. Прилетели в Москву. Мама плачет, папа пьет валокордин. Молодая помылась в ванной, расчесала косички и достала из школьного портфельчика с приданым свою гордость – аттестат зрелости с круглыми пятерками. Муж еще печально подумал, что это ей, наверное, местная власть справила в качестве свадебного подарка. А девочка посмотрела на него влюбленными глазами и поинтересовалась: когда экзамены в геологоразведочном институте? Геологов она видела с детства, они ей очень нравились – такие образованные, веселые…
Через пять лет она была уже начальником поисковой группы. Муж при ней – радистом. Когда мы виделись в последний раз, бывшая девочка с косичками руководила крупной лабораторией, защитила кандидатскую. У них росло трое прекрасных детей, старший заканчивал университет.
Муж в ее организации по-прежнему был радистом.
Саянский урок
ВЕСНОЙ 1965 г. перед началом сезона мне надо было перегнать из-под Абакана в Кызыл четыре экспедиционных грузовика. Выезжать предстояло ни свет ни заря. Западный Саян лучше преодолевать по Усинскому тракту за день, уж больно мучительная дорога – 550 км грейдера, перевалы высокие. Накануне заглянул сторож нашей базы и очень просил взять до Кызыла его знакомого. Он охотник из Тоджи (есть такое глухое место в верховьях Большого Енисея, там даже старообрядческие скиты уцелели), свой, сибиряк, белку в глаз бьет, вас не стеснит. Я сказал, чтобы тот был не позже четырех.
Охотник пришел – точнее, его привели под руки две бабенки и сторож. Был он здоровенный, заросший бородой и абсолютно пьяный. В дорогу ему сунули бутылку.
Я устроил мужика к Саше – молодому и наименее склонному к выпивке водителю. Не отъехали и сотни километров – Саша помахал мне из окошка рукой. Притормозили. Саша подбежал к моей машине: «Послушайте, я боюсь. Он то опохмеляется из горлышка, то валидол глотает. Не помер бы!» «Ладно, обойдется, потерпи. Портвейна у него с собой немного. Будет в деревнях просить у магазина тормознуть – не слушай, проскакивай».
Как водится, в дороге начались приключения – у одной машины перегрелся бензонасос, у другой спустило колесо. За день до Кызыла мы не дотянули, пришлось ночевать на Оленьей речке. Шоферы устроились в кузовах, я же поставил палаточку, постелил кошму и пригласил охотника переночевать у меня. Он к вечеру совсем выздоровел. Рассказывал, что живет на заимке на Серлиг-Хеме, охота там замечательная, приезжайте, от Тоора-Хема там вверх по Бий-Хему, дальше тропочка… Обычные охотничьи байки. Но я обратил внимание на его речь: не таежное наречие с «чо» и «ну», а гладкая, городская.
– А ты, отец, всю жизнь там охотишься?
– Да нет, только лет пятнадцать.
– А раньше?
– А раньше я в городе жил, в Абакане.
– И кем же был там?
Он смущенно помычал. В темноте палатки я не видел его лица.
– На руководящей работе.
– Ну а кем, все же?
Охотник замялся.
– Секретарем обкома партии.
Я обомлел. Секретарь Хакасского обкома – это царь и бог на земле размером почти со страны Бенилюкса.
– Жена на меня телегу написала. А разбираться не стали, посовещались –
и вычистили. А я… Гордый был, на партию обиделся. Взял «тулку», бросил дом и в Тоджу подался. Мне там случалось охотиться, знал…
Ага – жена, обиделся. Я прикинул: сейчас 1965-й, значит, пятнадцать лет назад…
– Может ты, отец, просто заподозрил, что тебя арестовать должны?
Охотник хмыкнул:
– Не без этого. А в тайге – кто меня сыщет? Раскольники только вот посмеивались. Но они – народ смирный, иногда даже пороху подкидывали, спички дарили… Ну а потом я уж сам осмелел, начал к людям выходить…
На следующий день мы добрались до Кызыла, даже подбросили охотника к аэродрому, откуда летали АН-2 на Тоджу. Но поохотиться к нему я так и не собрался: больно далеко.