В переводе с армянского языка Спитак звучит как «Белый». Город на северо-востоке Армении и на самом деле был белым: строился на месте бывшего села Хамамлу из светлого туфа, который, как затем показало расследование, совсем не подходил под постройки жилых зданий в неспокойной сейсмической зоне.
Просчеты архитекторов и руководителей республики, торопившихся в 1960 году к какой-то очередной дате дать бывшему селу официальный статус города в полной и ужасной мере явили себя 7 декабря 1988 года.
А город подумал – учения идут…
Это было утро понедельника. Жители Спитака с населением чуть более 16 тысяч человек привычно спешили на работу. Впрочем, спешить им особенно было и некуда: в городке из производственных «мощностей» более-менее продуктивно работали лишь швейная фабрика и молокозавод, да еще сахарный комбинат. Чиновники заняли свои кабинеты в горкоме и исполкоме, в школах учителя вели уроки, воспитатели во дворах садиков играли с детишками. Правда, многие свидетели вспоминали позднее о каком-то странном шуме, шедшим из-под земли, да еще легком подрагивании тротуаров, но… В сейсмически-неспокойной Армении к подобным явлениям люди уже привыкли, как и к внезапным горным селям: дескать, потрясет, пошумит и перестанет. В тот день эти прогнозы получили страшное продолжение…
В 11 часов 41 минуту на Спитак обрушился невиданной силы подземный толчок в 11 баллов по шкале Рихтера, что специалисты затем сравнили с одномоментным взрывом 10-ти атомных зарядов! (Для полного уничтожения Хиросимы и Нагасаки американцам хватило лишь двух ядерных бомб, а тут на один городок – эквивалент сразу десяти!) Кошмар длился не более тридцати секунд (впоследствии выяснилось, что все часы в городских учреждениях остановились именно… в 11-41! – авт.), однако и их хватило, чтобы с карты Советского Союза сразу исчез целый город!
Дома, выстроенные из веселенького туфа, трещали и рассыпались в белую пыль прямо на глазах разбросанных на десятки метров и чудом не оказавшихся под завалами жителей. Земля разсползалась под ногами огромными трещинами, куда проваливались деревья, столбы, киоски, автомобили с людьми. Эпицентр катастрофы пришелся на небольшое село Налбанд подле Спитака, где местный пастух выгнал на пастбище стадо: всех в одну секунду поглотила огромная трещина: мирная до того армянская земля для многих стала братской могилой! Комиссия по расследованию катастрофы официально установила, что общее число погибших составило более 25 тысяч человек. Народная молва упорно называет число в 150 тысяч несчастных…
Город и предместья охватила чудовищная паника: люди не понимали, что происходит и что им необходимо делать. Бежать? Но куда и как: улицы были завалены обломками зданий, из-под которых неслись крики о помощи, плач и стоны. Рельсы железной дороги в одну секунду стали похожи на перепутанные лианы азиатских джунглей, вдоль них лежали искореженные вагоны. И повсюду обезображенные тела погибши людей. Много детей, так и не дошедших до школ и садиков. Их матери и бабушки, пытавшиеся своими телами укрыть несчастных. Погибли все…
Спасайте кто может!
Когда первый шок от увиденного и осознанного стал проходить, власти поняли, что нужно срочно что-то делать! В первую очередь – спасать тех, кто оставался под завалами и самостоятельно выбраться не мог. Но как? Большое количество подъемных кранов, бульдозеров и прочей техники тоже осталось под завалами своих МТС и гаражей. Не хватало элементарных лопат и ломов, да и что ими можно было сделать в тот момент, если бы их и было на месте даже с избытком? Специалистов по чрезвычайным ситуациям тогда тоже не было и в помине, горноспасатели умели худо-бедно спускать с гор лишь заблудившихся беспечных туристов. Обратились к военным которые мгновенно со своей техникой по тревоге выдвинулись к месту трагедии. Экстренно сообщили о беде в Москву. В Спитак срочно вылетел Председатель Совета министров Николай Рыжков со специалистами.
«Я летел на три дня, а остался там навсегда…»
- Так затем сказал журналистам Рыжков. Эта фраза – не метафора высокопоставленного советского чиновника, но слова честного человека, лично не только увидевшего, но и пережившего вместе со всеми страшное горе, пришедшее на землю Армении. В республике Николай Рыжков провел два месяца, практически перенеся в Спитак работу всего Совмина и организовав там невиданные даже по сегодняшним масштабам спасательные работы. Из его воспоминаний:
- «…Когда я приехал, то понял, что они сами (власти – авт.) ничего не сделают, и принял решение, что мне надо оставаться, надо мобилизовать страну… Слушайте, 25 тысяч похоронить надо было, вытащить мертвых из-под завалов. 16 тысяч вытащили, более 100 тысяч стали инвалидами! … Моя задача как раз состояла в том, что не просто наблюдать и переживать, но первое – спасти максимум людей, а затем думать, как возводить разрушенное…»
В Спитаке были уничтожены многие больницы, врачи оперировали под открытым небом! СССР обратился к другим государствам, те откликнулись, стали поступать медикаменты, приехали добровольцы, люди сдавали кровь, собирали теплые вещи, продукты. Были, были в стране времена, когда слова о взаимной помощи и братстве не были лишь трескучими лозунгами…
Те дни Рыжкову не прошли даром: от пережитого и увиденного он в 1990 году перенес тяжелый инфаркт, а тогда на развалинах некогда мирного города, не стесняясь камер и прессы, плакал как обычный горожанин, потерявший близких. Да и как было сдержать слезы, когда к нему как к Христу обезумевшие матери на руках несли тела своих погибших детей и кричали ему: «Воскреси их!» Но что мог сделать тогда хоть и член Политбюро, и второе лицо в политической советской иерархии, но по сути – такой же простой человек как и все остальные соотечественники – Николай Иванович Рыжков? Лишь искренне переживать…
Зато из той трагедии постарались извлечь хоть какие-нибудь политические дивиденды его недруги. В 1990 году на III съезде народных депутатов «главный демагог перестройки» Анатолий Собчак, ёрничая, назвал Рыжкова «плачущим большевиком». Маргинальный эпитет прижился и стал гулять по страницам скороспелой «демократической прессы». Рыжков, будучи практиком, но не словоблудом уровня Собчака, попытался было с трибуны съезда объяснить всем, что он увидел и на самом деле пережил за те два месяца в Армении, но… Собчак и это человеческое стремление назвал «оправданиями с рыданиями в голосе». Ему даже хлопали…
Но если Рыжков получил свой инфаркт после увиденного в Спитаке, то Собчак, по утверждению СМИ – после «отдыха» с социально-второстепенными девицами в курортном Светлогорске Калининградской области. Как рассказывал позднее Александр Коржаков, хорошо знавший Собчака и его привычки, девок тому в гостиничный номер якобы доставил один из «мутных» бизнесменов тех лет - миллионер Шабтай Колманович, впоследствии расстрелянный среди бела дня на одной из набережных Москвы.
Похоже, не там и не на то тратил свои силы Анатолий Собчак: ему бы с лопатой в руках, да на развалины Спитака! Глядишь, остался бы в памяти россиян героем.
P.S. И снился нам не рокот космодрома.
Последнего уцелевшего жителя Спитака удалось достать из-под завалов лишь на 12-й день после трагедии. Как этот человек смог без еды, воды и медикаментов почти две недели прожить в страшной темной ловушке и остаться в живых – загадка даже для медиков. Не иначе Господь помог! – говорили верующие. Не иначе…
Для многих спасателей те дни тоже не прошли бесследно: некоторые после пережитого попали даже на лечение в психиатрические клиники, кого-то стали преследовать ночные кошмары и фобии, кто-то резко поседел, кто-то стал заикаться…
Генсек Горбачев в день трагедии находился в одной из своих семейных зарубежных поездок. Узнав от Рыжкова о масштабах беды, вояж прервал к неудовольствию Раисы Максимовны, вернулся в Москву. В Армению приехал тоже с женой. Много по привычке пообещал. Не сделал тоже по привычке. Зато когда ему на стол положили список спасателей, представленных за восстановление Спитака к госнаградам, многих вычеркнул, буркнув при этом: «Много героев развелось…»
Может обиделся, что своей фамилии не увидел?