В январе 1945-го гвардии майор Иван Христюха был помощником начальника штаба 253-й стрелковой Калинковичской Краснознамённой дивизии 3-й Гвардейской армии 1-го Украинского фронта – одной из тех частей, что проводили Сандомирско-Силезскую операцию, в ходе которой был освобождён Освенцим. В те дни и выпало молодому офицеру оказаться на территории вчерашнего лагеря смерти. Увиденное потрясло…
Написанное остаётся
В 1963-м у Ивана Трофимовича Христюхи случился тяжёлый инфаркт. Пришлось оставить армию, долго восстанавливаться. После таких событий многие ощущают потребность «остановиться, оглянуться». Вот и Христюха стал вспоминать и записывать события своей жизни. Писал как умел, не для публики, просто для детей и внуков. Личные свидетельства обычного человека о пережитом.
Двенадцать общих тетрадей с его записями ныне хранятся у дочери Тамары Ивановны. Семейная реликвия.
Полковнику Христюхе было что вспомнить – один Сталинград чего стоил! Но мы в данном случае выбрали фрагмент, посвящённый Освенциму.
Уточняя рассказ
Естественно, готовя записи И. Христюхи к печати, «АН» сверялись с другими источниками, консультировались со специалистами по теме Освенцима (в частности, с историком П. Поляном – автором книги «Свитки из пепла»). Они обратили внимание на ряд неточностей. Скажем, сама технология уничтожения людей изложена не совсем верно.
Надо понимать: Освенцим был крупнейшим лагерем смерти, в котором нацисты прежде всего окончательно решали «еврейский вопрос» (потому дата его освобождения стала и Международным днём памяти жертв Холокоста; при этом, разумеется, среди узников и жертв Освенцима – люди разных национальностей). Там располагалось пять крематориев, при них – газовые камеры (то, что И. Христюха называет душегубками), действительно замаскированные под бани, точнее, душевые. В Освенцим по железной дороге (здесь пересекалось несколько направлений, потому это место нацисты и выбрали) доставлялись узники концлагерей и гетто со всей Европы. Под видом санобработки их заводили в газовые камеры – и снаружи через окошки в стенах эсэсовцы засыпали из канистр пористые гранулы кизельгура, пропитанные газом «Циклон-Б», разновидностью синильной кислоты (в этих фабричных канистрах «Циклон-Б» и поступал в лагеря смерти). Газ из капсул и так начинал выделяться при температуре +12°, в «банях» же всегда предварительно топили печи – и смерть наступала за несколько минут.
Но неточности в рассказе И. Христюхи вполне объяснимы. Комиссии, выяснявшие все детали здешнего кошмара, работали потом. А тогда, в январе 1945‑го, ошеломлённые советские офицеры – в том числе Иван Трофимович – просто ходили по лагерю. В его рассказе упоминаются свидетели, с которыми говорили, – видимо, недавние узники. На каком языке шёл разговор, насколько был точен перевод? Христюха тот день вспоминал через 23 года – что-то в памяти могло стереться, сместиться. Однако само пережитое потрясение он не мог забыть никогда.
Мы публикуем этот фрагмент его записей с некоторыми сокращениями, но с минимальной стилистической редактурой – хочется сохранить дух и манеру изложения. Повествование разбито на главки – так и в оригинале: иногда та или иная мысль начинается со слова или пары слов, выделенных большими буквами.
Особая благодарность «АН» – Т. Перваковой, дочери Ивана Трофимовича, предоставившей записи отца.
Лагерь смерти
«(…) Немцами вблизи города Освенцим в Польше был организован лагерь смерти. По сути, это пункт массового истребления живых людей (ад земной). Нельзя вспоминать, несмотря на то что прошло уже 23 года, как я это видел собственными глазами, я не могу вспоминать без дрожи всего моего тела, такое потрясающее впечатление на меня, человека, видавшего виды за 3 войны, произвело виденное в этом лагере смерти.
Лагерем он назывался потому, что расположен лагерным образом в лесу (И. Христюха здесь явно говорит про Бжезинку-Биркенау, где находились газовые камеры, – это место действительно близ перелеска; вообще же Освенцим – комплекс из нескольких лагерей. – Ред.). Был, насколько мне помнится, до 3 км в ширину и чуть ли не 5–8 км в длину. Обнесено всё проволокой колючей, с изоляцией района одних бараков от других, с пропуском по проволоке электрического тока (…). Всё это полностью и безоговорочно исключало даже мысль о побеге.
(…) То, что я там увидел, постараюсь рассказать подробно, садясь за это с перерывами, ибо моё состояние здоровья не позволяет сейчас вспоминать об этом без сильного волнения.
(…) Кроме общей лагерной ограды ещё и сам лагерь делился на участки, которые включали несколько построек. (…) Постройки были из досок, бараки имели в 2 этажа нары для ночлега заключённых (…) Кроме жилых бараков были и другие. Столовая (правильно – пищеблок. – Ред.) обеспечивала только готовку пищи, а выдавали её для кушания в котелки на руки или в вёдра и бочки.
В небольшом отрыве от жилых бараков располагалась сама фабрика смерти. (…) Если смотреть из лагеря или со стороны, фабрика смерти была замаскирована от взора и была видна только толстая, высокая (в 15–10 м) кирпичная труба, которую можно было отнести к трубам кирпичных заводов, или теплоцентрали, либо мастерской. На самом деле там были сооружения, выстроенные по самому последнему слову техники.
Судьба офицера
Иван Трофимович Христюха родился в 1918 г. в Донецкой области. Впервые его призвали рядовым в октябре 1938-го. Участвовал в финской войне, в присоединении Западной Украины. Демобилизовался – и вскоре началась Великая Отечественная. Закончить артиллерийское училище не успел, курсантов бросили на фронт. Звание лейтенанта дали уже тем, кто уцелел после первых боёв. Далее – Сталинград, форсирование Днепра, Вислы, Одера. Рос в чинах, войну закончил в Праге – с двумя орденами Красного Знамени, орденами Красной Звезды и Отечественной войны I степени, медалями «За отвагу» и «За оборону Сталинграда». После 1945-го остался служить, принимал участие в создании армии ГДР, позднее тем же занимался на Кубе. Был награждён ещё двумя орденами Красного Знамени.
После тяжёлой болезни в 45 лет ушёл в отставку полковником. Жил в Приморско-Ахтарске, работал в ДОСААФ и штабе гражданской обороны. Умер в 1982 году.
Душегубка
А на самом деле это была душегубка. (…) По железной дороге (ветка которой подходила к лагерю) привозили узников. Разгружали командами по 100–150 человек и вели к фабрике смерти, якобы для мытья в бане. Снимали одежду, обувь, отбирали якобы для хранения ценности и запускали в душегубку. Герметически закрывали двери и в краны (имеется в виду имитация душей. – Ред.) вместо воды пускали газ, отравляя жертвы. Потом тех, у кого были золотые зубы или другие протезы, переносили в «разделочную». Там разбивали челюсти, вынимали золотые и серебряные зубы или другие протезы, снимали кольца и др. После всех умерщвлённых (…) отвозили в крематории. (…) Прибрав следы, волосы, одежду, обувь отправляли на склады и подводили всё новые партии для помывки в «бане».
Недалеко была ещё одна группа строений, как мы её назвали, склады. Фашистские изверги, уничтожая свои жертвы, ещё и наживались на этом, проявив и здесь свою звериную расчётливость и экономию. Они остригали свои жертвы, и волосы собирали в тюки и отправляли в Германию на фабрики. В волосах, которые они не смогли вывезти или сжечь, можно было найти длинные женские волосы, седые волосы стариков и даже мягкие детские кудри.
Недалеко от помещения, в котором хранились волосы, был сарай или барак из дерева. Он имел около 50 метров длины, 6–8 метров ширины, причём почти полностью был завален обувью.
При осмотре этого сарая меня потрясло то, что там мы обнаружили обувь солдатскую, гражданскую, мужскую и женскую всех размеров, костыли и протезы, комнатные тапки и много детской обуви. Помню, со мной помещение осматривало несколько офицеров. Среди них был майор Кондратьев, пожилой, потерявший семью. Он поднял из кучи обуви махонькие детские тапочки, видимо, ещё грудного ребёнка, ибо следов даже не было, чтобы стоял или ходил ребёнок в них. Совсем новые, по размеру чуть ли не кукольные тапочки. Показал их мне, всхлипнул, отвернулся и медленно вышел из сарая, унося с собой тапочки. Я поспешил за ним, но, увидев, что он собой овладел и, вытирая слёзы, пошёл к машине, вернулся продолжать осмотр. (…)
Вот далеко не всё, что мы увидели при осмотре Освенцимского лагеря смерти. С помощью свидетелей после осмотра мы установили, каким же образом шло это досель невиданное в истории механизированное истребление людей. Горло перехватывает. Продолжу писать в другой раз.
Было это так
(…) Этого я не забуду всю свою жизнь. Подобного зверства я в своей жизни не встречал и даже не читал. Но мало того, что нам, участникам войны, это запомнилось. Нам хочется, чтобы об этом помнило века всё человечество. И только поэтому, несмотря на то что мне нельзя вспоминать пережитое (напомним, И. Христюха перенёс тяжелейший инфаркт. – Ред.), я всё же записал это в рассказы, хоть поверхностно. Это мой долг.
(…) Судя по количеству документов, которые немцы не успели сжечь, вернее, подожгли их, а они не сгорели, паспорта, личные дела, их было примерно на 8–10 грузовых автомашин. Судя по ним, в Освенцимской фабрике смерти было уничтожено около 4,5 миллиона человек (сегодняшние цифры – от 1,1 и 4 млн; точный подсчёт невозможен. – Ред.). Где-то в истории написано, сколько было уничтожено людей. Это уже не столь важно. Важно, чтобы мы усвоили, что такое фашизм.
Впоследствии мы организовали просмотр этого лагеря делегациями разных категорий военнослужащих. Это было лучшим приказом для наступления. Побывавшие в лагере представители солдат, офицеров от рот и батальонов рассказывали своим сослуживцам об увиденных зверствах, и все воины рвались в бой. (…)
Нашими воинскими частями было освобождено и спасено от верной смерти 5000 человек (около 7 тысяч. – Ред.). Вот такой короткий сказ о лагере смерти «Освенцим».