«Мы, Екатерина Вторая, Императрица и Самодержица Всероссийская, (…) восхотели через сие объявить (…), что Сечь Запорожская вконец уже разрушена со изтреблением на будущее время и самого названия запорожских казаков…»
За державной строкой
Так начинался манифест Екатерины II «Об уничтожении Запорожской Сечи и о причислении оной к Новороссийской губернии» от 3 (14) августа 1775 года. Документ достаточно велик, продраться сквозь витиеватую тогдашнюю лексику непросто – так что в справке мы пересказываем его суть современным языком.
Набеги запорожцев на прибывающих в Новороссию поселенцев – уже этого хватало, чтобы Петербург принял жёсткое решение. Были ещё обстоятельства, о которых ниже. Но интересно разобраться с первопричиной событий. Она, думается, в столкновении двух принципиально разных психологий – скажем так, строго-государственнической и вольно-партизанской.
Перечитывая классика
Говоря про Сечь – как не вспомнить «Тараса Бульбу»! Потомок запорожцев, Гоголь писал о людях, которые жили уже лишь в преданиях. Плохое забылось. Представляя российскому читателю своих славных предков, сам восхищаясь их мощью и живописностью, писатель словно заново творил роскошный национальный миф. Заметим, такие мифы – не обязательно неправда. Просто они подчёркивают и гиперболизируют одни моменты, оставляя в тени другие. При этом – гений есть гений: Гоголь, по сути, острых углов не обходил. Просто на его героев можно взглянуть под другим ракурсом – без авторских любования и снисходительности.
Повесть, как помните, начинается с приезда к Тарасу сыновей. Пора вчерашним бурсакам становиться настоящими казаками! Да и сам Бульба без дела засиделся. Да вот беда – войны нет… В Сечи Тарас уламывает кошевого атамана «пойти на Турещину или на Татарву». Тот не хочет – не имеем права, султану мир обещали. Тарас возмущается: а) «Да ведь он бусурмен: и бог, и Святое писание велит бить бусурменов»; б) «Вот у меня два сына. Ещё ни разу ни тот, ни другой не был на войне, а ты говоришь – не имеем права». И наконец, решающий довод: «Так, стало быть, следует, чтобы пропадала даром козацкая сила, чтобы человек сгинул, как собака, без доброго дела, чтобы ни отчизне, ни всему христианству не было от него никакой пользы?» (То есть Тарасу повоевать-пограбить охота, но при этом – ссылка на высокие материи.) Кошевой, однако, упирается. Тогда Бульба подпаивает других казаков, собирает общий сход и подбивает выкрикнуть в новые кошевые своего человека – Кирдягу (демократия, однако). Увы, и Кирдяга на турок идти опасается. Тут на удачу появляются какие-то казаки-оборванцы (автор вскользь уточняет, что не ясно, почему оборванцы – то ли после беды, то ли просто пропились). Они рассказывают: на прочей Украине поляки обнаглели, ксёндзы в таратайки (брички-двуколки) православных запрягают, а церкви наши «у жидов на аренде». Так не так – чего проверять? Ура! Повод найден! Не выходит с турками или татарами – пойдём на поляков. Дальше закручивается сюжет повести, не раз звучат слова о вере, о «Русской земле», о товариществе – но заодно уточняется, что в Дубно, который запорожцы осадили, «много казны и богатых обывателей», тем город и ценен… И т.д.
Вы скажете – художественное произведение. Разумеется. Но Гоголь своих героев знал и понимал. Не было конкретного Тараса Бульбы, но были Тарасы Бульбы как обобщённый типаж. И похоже, примерно так они свои войны и затевали. Что на заре Сечи, что позднее, когда слава о лихих вояках шла по всей Европе.
Ничего личного
Что ж – доблесть и мужество запорожцев никто не отрицает. И сама Сечь – уникальный, во многом обаятельный исторический феномен. Но только в нашем любовании ими есть что-то от любования, например, волками на телеэкране. Красивые, смелые, умные и сильные звери. Но не дай вам бог попасться волчьей стае, когда она голодна и вышла на охоту. Хищники, знаете ли.
И если кто думает, что запорожцы воевали лишь с турками, поляками да татарами – не обманывайтесь. С русскими тоже: когда – по своей воле, когда – в союзе с теми же турками, поляками, татарами. Запорожских походов на Московию было множество. Славные удальцы спокойно себе единоверцев резали, грабили, угоняли на продажу в рабство. Ничего личного! Просто «набеговая экономика». Ну как у скандинавов-викингов, как у кавказских горцев в былые века (тоже ведь не скажешь, что плохие воины). А вообще мечтой казака было попасть в «реестровые» – то есть жить по своим понятиям, состоя одновременно при какой-нибудь власти, по сути, военным наёмником.
Полезные волки
«АН» не раз писали о разных аспектах украинско-российской истории. В частности, о том, что стояло за союзом Богдана Хмельницкого с царём Алексеем Михайловичем в 1654 году (№10-2014). О дальнейшей измене Богдановых соратников (№24-2014). О забушевавшей потом Руине – кровавой междоусобице амбициозных гетманов… Повторяться не будем. Нас интересуют конкретный 1775 год и конкретная Запорожская Сечь (понятие «тогдашняя Украина» более широкое и запутанное).
Руина стихла примерно в 1687 году. Сечь, как и Украина, зажила, так сказать, «и дома, и замужем» – «под Россией», но и сама по себе. Запорожцы на долгие годы – эдакие «полезные волки». Не то чтобы совсем друзья, но всё же – единоверные союзники. Конечно, себе на уме – однако от крымских набегов прикрывают. Гетман Украины Иван Мазепа – любимец Петра.
Как этот любимец себя повёл во время войны со шведами – известно. Сечь Мазепу поддержала. Под Полтавой на стороне Карла XII сражались 8 тыс. запорожцев.
Но показательно, почему они затаили злость на «москалей». Опять же – разность интересов и ментальностей. Безопасность России не могла зависеть от одних лишь склонных к смене настроя и своеволию «сечевиков». Был такой важный стратегический пункт – «Никитинская переправа», где Днепр мелководен. Через неё и крымцы набегами ходили, и запорожцы в свои походы. Пётр там у Каменного затона поставил крепость – и взял переправу под контроль. Тем самым всех «принудил к миру». «Принуждённые» остались в большом недовольстве.
После Полтавы разгневанный изменой император повелел Сечь разогнать. До его смерти она не возрождалась.
Новые условия
Пролистнём последующие важные, но требующие особых разъяснений эпизоды: уходы запорожцев к туркам и крымцам, другие Сечи (Каменская, Алешковская и т.д.). Так или иначе, в 1733-м, при Анне Иоанновне, началась очередная русско-турецкая война. Часть запорожцев с турками быть не захотели – и были прощены с правом создать Новую (Подпольненскую) Запорожскую Сечь. При условии, конечно, полной лояльности России.
И эта лояльность соблюдалась! И запорожцы вполне геройски вели себя на всех дальнейших войнах – в том числе Русско-турецкой 1768–1774 годов. Но после Кучук-Кайнарджийского мира с Турцией (1774) ситуация изменилась. Проблема крымских набегов снялась. России надо было осваивать Новороссию. А буйные хлопцы оставались сами собой.
Кроме конфликтов с новопоселенцами было ещё обстоятельство, о котором Екатерина не говорила, но все знали. Пугачёвщина! Она только что закончилась (1774). И дело даже не в том, что неугомонные искатели приключений из Сечи встречались в рядах буйного Емельянова войска. Но вот бросили на подавление бунта тысячный отряд запорожцев – а он по пути как-то сам собой растворился. И Сенат всё слал растерянные запросы – где? куда делся?
Так может, ну её, эту Сечь? Головной боли много, а пользы в новых условиях…
Но человеческий-то материал был хороший! И воины, что ни говори, отменные! Так что чуть позже лихие рубаки влились уже в новое Черноморское казачье войско, потом ставшее Кубанским… А кто-то просто, уже как «малороссийский дворянин», встраивался в жизнь империи.
…В XIX веке Николай Николаевич Миклухо-Маклай прославился как путешественник, исследователь Новой Гвинеи. Его братья… Владимир – храбрый флотский офицер, погиб при Цусиме, Сергей – судья, Михаил – крупный геолог. Сестра Ольга – талантливая художница. Русская интеллигентная семья – яркая, но и типичная.
Помнит ли кто, что это потомки старого Макухи, одного из прототипов Тараса Бульбы?
А ведь с 1775 года всего три-четыре поколения прошло.
«Дерзновенное неповиновение»
Екатерина обвиняла запорожцев в «дерзновенном неповиновении». «Одичав в своих ущелинах и порогах», они «приобыкли к праздной, холостой и безпечной жизни» и творят преступления, «вынудившие от Нас меры строгости». Как раз заселялась Новороссия. Поселенцы занимали земли, которые казаки считали своими. Пошли конфликты. С поселенцами из «Молдавского гусарского полка» – сербами и венграми, которые по согласованию с Австрией перешли к нам на жительство, – доходило до настоящих боевых действий. Других новоприбывших казаки просто грабили, кого-то склоняли уйти в Сечь и хлебопашествовать там – за что были обвинены в намерении «составить (…) посреди отечества область независимую, под собственным неистовым управлением».
Манифест сообщал: в общей сложности «разорили они, запорожцы, у одних обывателей Новороссийской губернии (…) с 1755 года (…) на несколько сот тысяч рублей» (огромная тогда сумма). При этом Екатерина отдавала должное тем запорожцам, которые в «минувшую войну с Портой Оттоманскою» проявили «при армиях наших отличные опыты мужества и храбрости», напоминала, как герои были отмечены. Однако по возвращении многие «начали совращаться с истинного пути» и поступать «вопреки Нашей высочайшей воле». Посему императрица направила войска во главе с «генерал-порутчиком Текелием» (Пётр Текелли) «занять» Сечь – но без лишней крови (так и вышло). Далее шли указания о судьбах казаков: кто хочет – может пойти на военную службу, кто хочет – уехать или остаться, получив землю. Отдельно подкупалась элита: «старшине» (верхушке) даровались всякие блага. Но в целом манифест провозглашал: «Нет более Сечи Запорожской в политическом ея уродстве».