«Вы подумайте, управляющий трестом знает только одно: «Мы смогли построить Магнитогорск, а вы не можете наладить выпуск приличного карандаша». Чтобы сделать карандаш, нам нужны японский воск, древесина виргинского можжевельника, германские анилины, метилвиолет. Только законченный идиот не может этого понять!»
Юбилейный год
К приведённому выше списку добавьте цейлонский графит. Сама цитата – из рассказа «Цейлонский графит» известного советского писателя Василия Гроссмана. 1930-е годы, индустриализация, культурная революция, стране требуются карандаши. А их производство – это импортное сырьё, на которое нет валюты. Гроссман знал, про что писал: он в 1933-м работал на знаменитой Московской карандашной фабрике имени Сакко и Ванцетти.
К рассказу мы ещё вернёмся, а пока поясним: «АН» обратились к теме, поскольку нынешний год в истории карандаша – юбилейный. Точнее, юбилеев много. Можно отметить 450-летие – в 1565 году в английском графстве Камберленд буря повыворачивала с корнем вековые деревья, и в образовавшихся ямах обнаружилась чёрная масса – что-то вроде рыхлого угля. Это оказался графит, с камберлендского графита карандашное дело и пошло (хотя, конечно, месторождения были в разных уголках планеты, и слово «карандаш» – от тюркского «кара таш» – «чёрный камень»). Тем же 1565 годом датирован «Трактат об ископаемых» швейцарского энциклопедиста Конрада Гесснера, там одна из иллюстраций – точёный деревянный футлярчик с графитовым стержнем (почти что современный карандаш). Можно вспомнить год 1790-й, когда австриец Хартмут придумал свой грифель. Или 1795-й, когда путём Хартмута самостоятельно прошёл француз Конте. Интересно тут вот что: историю вполне обыденной вещи обусловили повороты истории мировой. И персонажи «карандашной истории» очень характерны для своих стран и эпох.
Обходя запреты
Пять лет назад 220-летие торговой марки Koh-i-noor Hardmuth (знаменитые карандаши «Кохинур») отмечалось в Чехии как национальный праздник. Все славили отца-основателя фирмы Йозефа Хартмута (1758–1827), а также тот благословенный день, когда он, по преданию, случайно раскокал на столе что-то графитовое – и отлетевший осколок отчеркнул на бумаге отчётливый след.
Хотя историки хмыкают: ничего Хартмут не разбивал. Просто человек так устроен – если нельзя, но очень надо, то… То приходится думать, чем то, в чём нуждаешься, заменить.
В конце XVIII века англичане пишущих и рисующих людей сильно обидели. Выяснилось, что из камберлендского графита получаются замечательные тигли для литья пушечных ядер. Стратегическое сырьё! А раз так – всё: экспорт запретили, добычу взяли под жёсткий контроль.
Графит, однако, нашёлся в Чехии (тогда части Австрии). Правда – худшего качества. А Хартмут служил придворным архитектором князя фон Лихтенштейна. Карандаши оказались попутной производственной задачей: архитектору рисовать нужно постоянно, с другой стороны, по характеру работы Хартмут занимался стройматериалами из местного сырья. В частности, глинами для кирпича. Тут до идеи размолоть в пыль местный графит и смешать с глиной в однородную массу – один шаг. А уже следующие шаги – поиск технологических решений: как делать из этой массы твёрдые и круглые стерженьки-грифели, как помещать их в деревянную оболочку (чтобы руки не мазались), какое дерево подойдёт лучше всего… Итог? После Наполеоновских войн один английский карандаш (из чистого графита) стоил столько же, сколько дюжина хартмутовских. Англичане конкурентную схватку проиграли.
В ответ на санкции
Но в пору тех самых Наполеоновских войн и Англия, и Австрия были противниками Франции.
Николя Жака Конте (1755–1805), хмурого одноглазого офицера, Бонапарт выделял и называл универсальным гением. Конте – тоже абсолютно типичный персонаж, но для другой страны, находившейся в других обстоятельствах. Он начинал как художник, учился у знаменитого Грёза. Тут Великая французская революция. Конте её принял всей душой. Эпохи исторических переломов нередко дают ярким людям шанс открыть в себе новые таланты. Конте стал одним из создателей «Национальной школы искусств и ремёсел», основанной для «просвещения освобождённого народа», – это и доныне один из главных вузов Франции. С головой ушёл в изобретательство – усовершенствовал технологию чеканки монет, строил мельницы, летал на монгольфьере… В Египте по заданию Наполеона занимался проблемой защиты от ржавчины ружейных затворов, – а заодно измерял высоту пирамид.
Карандаши тоже были военно-прикладной задачей. Её поставил «организатор побед» республики, знаменитый депутат и учёный Лазар Карно. Ведь если Англия и Австрия – наши враги, то поставок оттуда никаких. А писать-рисовать надо…
Решение, найденное Конте, принципиально не отличалось от хартмутовского, просто была местная специфика: свой графит, свой вид глины, чуть иные производственные процессы. Компания Conte и доныне – один из мировых китов карандашного бизнеса.
Графитовые графы
История ещё одного знаменитого бренда – немецкого Faber-Castell (фаберовские карандаши) – тоже полна легендами. О том, как в конце XVIII века столяр-мебельщик из городка Штайн близ Нюрнберга Каспар Фабер делал сначала карандаши для удовольствия и продавал в качестве «дополнительного ассортимента», – а потом подметил, что они выгоднее табуреток. Как его правнук Лотар фон Фабер (уже «фон») оказался коммерческим гением и продвинул семейный бизнес по миру. Как бароны фон Фаберы (потомки столяра) и графы фон Кастелль-Рюденхаузены (аристократы) враждовали-враждовали, а их дети назло родителям взяли да поженились… Что-то историки подтверждают, что-то – с оговорками. Но если говорить о юбилеях – вспомним 1945 год, Нюрнбергский процесс. Нюрнбергский! А Штайн – рядышком. На процесс съехалась масса репортёров со всего света. Многие квартировали в замке Фабер-Кастеллей. Карандашей репортёрам требовалась масса – а какие прямо здесь, под рукой? Естественно, фаберовские! Так что данное обстоятельство тоже поспособствовало тому, что после Второй мировой семейный бизнес обрёл второе дыхание.
Что написано…
Читатели старшего поколения должны помнить имя Арманда Хаммера (1898–1990) – «прогрессивного американского миллионера», который торговал с Советским Союзом во все времена – от Ленина до Горбачёва. Ныне, правда, выяснилось, что и бизнесменом он был не столь уж крутым, и поживился в разорённой России немало – хотя бы за счёт музейных ценностей. Но во время одной из встреч с Лениным действительно договорился об одной из первой концессий в СССР – и именно карандашной. Почему карандашной? Если честно – не знаю. То есть в одной из позднесоветских публицистических пьес М. Шатрова толковалось так: Ильич, мол, остро ощутил, как опасно сочетание революционной агрессивности с элементарным невежеством, решил, что наша молодёжь должна «учиться, учиться и учиться», а для учёбы нужны карандаши… Но чувствуется некая натяжка. Скорее проще: Ленину позарез требовались хоть какие-нибудь западные инвестиции, а Хаммер, видимо, исходил из того, что данное производство особых вложений не потребует, спрос же верный. Нет, в России была своя «карандашная история», идущая ещё от Ломоносова, но в Гражданскую местные предприятия заглохли, импорт пресёкся, а Хаммер – тут как тут.
В 1930-м срок концессии истёк. Хаммеровское предприятие советское правительство выкупило. Так появилась Московская фабрика им. Сакко и Ванцетти. И тут снова вспоминаем рассказ В. Гроссмана, с которого начали разговор. Будущий писатель на «Сакко и Ванцетти» был не последним человеком: химик по образованию, он заведовал химлабораторией. Угадывается в главном герое Кругляке, которому начальник и жалуется на нехватку виргинского можжевельника, того, этого... Меланхолично добавляя: кончится тем, что фабрику закроют, а мы все отправимся лет эдак на пять «на канал». Кругляк пожимает плечами: «Виргинский можжевельник мы заменили сибирским кедром. Когда нам сказали, что нет вагонов, чтобы везти кедр, мы заменили кедр липой, а липу ольхой…» И так далее – по всем позициям. Не решена, правда, проблема цейлонского графита – и рассказ посвящён тому, как ему искали (и нашли) замену.
Однако простите! Хаммер, договариваясь с Москвой, наверняка напирал на то, что в СССР имеется всё, что нужно для собственного карандашного производства: дерево, графит… Его, инвестора, дело – завезти оборудование, технологии, а уж дальше, лет через пять, – сами. Но (поверим Гроссману, знавшему ситуацию) выходит, в 1930-е фабрика всё равно зависела от импорта? То ли рвач-американец набрал дома по дешёвке чего попало, а здесь это не подошло. То ли (тоже возможно) честно хотел помочь, да обломал зубы о советскую бесхозяйственность (нет вагонов возить кедр!). В общем, конкретным людям пришлось расхлёбывать кашу. Что стало сюжетом литературного произведения.
А написаное пером… точнее, карандашом…
Вечный товар
Как все дети советского времени, автор данного текста в младые лета писал и рисовал карандашами Фабрики имени Сакко и Ванцетти. А также имени Красина, и уж не помню каких ещё. Но – нашими. Меня они вполне устраивали – хотя допускаю, что у художников, чертёжников, инженеров к отечественному производителю были претензии.
Большинство старых советских предприятий сегодня умерло, немногие – на плаву, как правило, за счёт сотрудничества с Западом, а ещё больше с Востоком (в смысле – с Китаем). Их продукция и закрывает рынок.
При этом порадовал оптимизм графа Антона фон Фабер-Кастелля, главы той знаменитой немецкой фирмы. Его в одном интервью спросили – не отомрёт ли карандаш в ХХI веке? Граф засмеялся: бросьте! Вечный товар! Можно экспериментировать с дизайном, использовать новые материалы – но по сути ничего более функционального, нужного детям и взрослым человечество не изобретёт ещё долго.
Данное утверждение не любящий перемен автор с удовольствием берёт на карандаш.