65 лет — большой срок. Для кого-то даже целая жизнь. Василий Скоробогатов помнит то, что происходило с ним 65 лет назад, как будто это было вчера. Еще бы! Разве можно забыть, что в мае 45-го он, исполняя обязанности начальника штаба полка, в составе 248-й стрелковой дивизии штурмом взял ставку Гитлера. Ту самую, в районе Имперской канцелярии, — в самом сердце Берлина...
В районе Ближней Перекопки
- Василий Ефимович, кто провожал Вас на фронт?
- Никто не провожал. Родители мои были в Казахстане, а я с 1940 года служил на Дальнем Востоке. Так что на фронт я уезжал со своим учбатом из Хабаровска. Мы ехали в товарных вагонах, в конце июня 42-го. И прибыли под Сталинград.
Станцию Качалинская перед нашей высадкой сильно бомбила вражеская авиация — она горела. Некоторые наши пареньки, не успели высадиться, как помчались к зданию местного хлебозавода и вернулись оттуда с богатой добычей — буханками хлеба. Потом мы выбрались к Дону, окопались. На другой день я с другими офицерами участвовал в рекогносцировке местности, рассматривая противоположный берег реки. Ночью саперы навели мост, пригнали несколько барж, и мы стали переправляться.
Я тогда состоял в должности начальника штаба Отдельного учебно-стрелкового батальона при 205-й стрелковой дивизии.
- Вы можете описать бой, который стал для Вас самым тяжелым?
- Отчего ж нет?! Это как раз бой под Сталинградом, самый первый и самый страшный для меня...
Наш батальон принял боевое крещение в районе Ближней Перекопки. Оборонялись до 15 августа. Стояла жара 30 градусов! В самый разгар, часам к трем, из-за холма показались двенадцать немецких танков с автоматчиками на броне. А за ними валила пехота. У нас же только несколько пушек и жиденькая цепочка окопов. Представляете, в этот момент около меня вдруг появился мальчишка лет пяти, с игрушечным деревянным ружьецом на плече. Я ему: «Ты кто?! Где мама?» Он отвечает: «Мишка Донсков. Мама в школе». Крикнул ему, чтоб сидел на месте — не двигался. На окраине хутора за рекой, прямо против меня, находился вражеский танк. Что делать? Дал по нему из ручного пулемета длинную очередь. Танк направил в мою сторону пушку и ударил... Меня засыпало комьями земли. И тут пищит телефон, «Зиммер». Слышу: «На хуторе радиостанция наша — надо взорвать!» Я схватил карабин и, пригибаясь к земле, побежал в казачий хутор, уже занятый немцами. Добрался до крытого грузовика, в котором радист-сержант записывал телефонограммы. Говорю ему: «Отходите!» Мы подорвали гранатами радиостанцию и по оврагу, через камыши, выбрались за хутор, побежали. Кругом рвались мины... Жуть!
Немцы на тот момент имели превосходство в силах, были опытнее, оснащены лучше. А мы? Молодые бойцы (мне — 20 лет), ничего не умеем еще! В общем, смели они нас...
Когда мы попали в окружение, вокруг меня в лесочке собралось около трехсот солдат и офицеров, и мы пошли на прорыв. У меня была карта местности, ориентировался хорошо: взгляну на условные обозначения и за ними вижу настоящие парки, леса, дороги. Вывел я остатки моего батальона, хоть и не просто это далось.
- А тот паренек, Мишка Донсков, погиб?
- Выжил! Я после войны встретился с ним. Оказалось, мальчонку на поле боя подобрали немцы и отвели к матери в хутор. Вот так, не все в германской армии были извергами. Повезло Мишке!
«Самые разные события»
- Василий Ефимович, а бывали какие-то курьезные случаи на фронте?
- Конечно! Все мы люди живые, и случаются с нами самые разные события. В сентябре 42-го на Сталинградском фронте наш учебный батальон, подчиненный командующему 40-й гвардейской дивизии, получил приказ атаковать станицу Сиротинскую. Мы сформировали разведгруппу из 12 человек и в полночь послали их выяснить, сколько там немцев. Разведчики проникли туда незаметно. Сосчитали танки, установили, что против нашего батальона стоит целый полк, и стали пробираться обратно. Тут мы услышали стрельбу, крики — засекли наших ребят!
Как оказалось, они возвращались огородами, и один боец полез на грядки за огурцами. Тут-то немец его и засек. Поднял тревогу, открыл стрельбу. Большинству наших удалось прорваться, спасся и тот курсантик, весь в крови, с огурцами за пазухой... Я этого бедолагу ругать не стал — винил в неудаче себя. Надо было тщательнее подбирать людей в разведгруппу и проинструктировать их хорошенько!
На следующий день мы пошли в атаку и были разбиты превосходящими силами противника. Атаки повторялись где-то восемь раз. Наши ряды таяли на глазах: от трехсот человек осталось двести, потом сто... А потом я пошел к командиру и сказал: «Какой во всем этом смысл?! Нас уничтожат!» Он ответил категорично: «Атаки продолжить!» Нужно было постоянно тревожить немцев и давать понять, что рано или поздно их все равно сметут.
Мы даже не успевали добраться до немецких позиций, гибли под шквалом огня. Когда нас осталось тридцать восемь человек, командир дивизии выделил два полка, и немцев выбили.
- И стоила ли, по-Вашему, задача «постоянно тревожить немцев - чтоб знали» стольких человеческих жизней? Людей же на верную погибель бросали!
- Что вам сказать... Главное было — выполнить боевую задачу и остановить немцев у Сталинграда. Такие вещи делаются, и с тактической точки зрения они оправданны. А те жизни, конечно, никто не вернет...
Но вы спросили про курьезные случаи. В 44-м стояли мы на Днестре, под крепостью Бендеры. Окопы наши и немецкие разделяла небольшая полоса. И один боец повадился вечерами к немцам на кухню ходить — еду получать. Одетый в немецкую форму, три дня туда бегал, отчаянная голова! Потом, конечно, схватили. Мы строго наказали за это командира роты, который знал о его проделках, а в штаб не доложил. Вот такое бывало!
- Скажите, как Вы немцев оцениваете?
- Воевать они умели. Пунктуальные до предела, организованные, точные. Даже в плену они строго соблюдали свои уставные порядки. Как-то завели в дом пленного немца-офицера. Так солдаты-немцы при нем вскочили и не садились, пока тот не приказал.
Никогда раненых не бросали. Когда гнали колонны немецкие под Сталинградом, они подбирали упавших и несли их на руках. Они понимали, что жесточайшая дисциплина и выучка — это залог успеха. И успех их был долгим.
- А кого из своих однополчан Вы вспоминаете до сих пор?
- Был у меня в части паренек — Петя Снежок, сапер. Он на фронт приехал с почтовым голубем в клетке! Мы, когда вышли на пограничную реку Прут, весточку послали. Долетел голубь домой, в Никополь, «известил»...
У этого Пети мать года полтора ни строчки от него не получала. И отправила письмо на имя самого Верховного главнокомандующего! Напишите, мол, что с сыном моим, если погиб, то где. И такое трогательное у нее письмо вышло. Отозвались! Это при том, что писем подобных тысячи писали!
В военкомате навели справки, выяснили, что он на фронте Жукова воюет, и отправили туда запрос. Жуков подписал резолюцию: «Разыскать этого парня». Когда установили воинскую часть, прибыл туда жуковский порученец. Ко мне явился. Я, помню, вызвал Снежка и говорю: «Родители живы? Писал? Почему нет?» А он на меня глазами такими удивленными смотрит: «А чего ж писать? Ну, жив-здоров. Вы же сами видите, что я, как бык!» Через несколько месяцев получила мать письмо от сына. Только вот не уцелел Снежок, убили его на Одере...