Именно тут, в остоженской избушке, разразилась одна из ужаснейших трагедий, описанных в русской классической литературе. Герасим взял свою любимую Муму, пошел на речку, привязал ей камень к шее - и не стало маленькой собачки. Правда, в действительности его звали не Герасим, а Андрей, служил он в дворниках у матушки писателя Тургенева, действительно был глух и нем, действительно держал собачку и на самом деле утопил ее по требованию барыни.
Андрей был личность примечательная. Одна из обитательниц этого дома вспоминала: «Замечательно огромное, но совершенно пропорциональное с его гигантским ростом лицо Андрея всегда сияло добродушной улыбкой. Сила его была необыкновенная, а руки так велики, что когда ему случалось меня брать на руки, я чувствовала себя как в экипаже».
Хозяйка в этом дворнике души не чаяла. Та же мемуаристка вспоминала: «Варвара Петровна щеголяла своим дворником-гигантом. Одет он был всегда прекрасно и, кроме красных кумачовых рубашек, никаких не носил и не любил... В Москве зеленая блестящая бочка и красивая серая в яблоках заводская лошадь, с которыми Андрей ездил за водой, были очень популярны у фонтана близ Александровского сада. Там все признавали тургеневского немого, приветливо его встречали и объяснялись с ним знаками».
Тем не менее это не помешало ей отдать дворнику роковой приказ. Тот, разумеется, погоревал, но не посмел ослушаться. Правда, продолжение истории в действительности было несколько иным, нежели в повести. Тургеневский герой был более непримиримым, гордым, классово сознательным, чем настоящий. Он ушел в деревню, выразив тем самым классовый и человеческий протест против ужасной самодурки-барыни. А настоящий дворник барыне свою Муму простил и, утопив собачку, продолжил щеголять в красных рубахах, ездить к Александровскому саду за водой и оставался верным крепостным старой закваски.
А если барыня дарила ему что-нибудь (к примеру, яркую красную ленту), он целовал ручку, а потом показывал на барыню и бил себя кулаком в грудь. Тем самым объясняя, как он любит свою благодетельницу. И вероятно, выражая страстную готовность утопить при случае еще добрую дюжину собак.