– Здравствуйте, меня зовут Владимир, это мой сын Егор. Мы хотели задать вопрос: в последней публикации в «Аргументах недели» (рассказ «Термин «Никоро») помещена ваша фотография, сделанная в Алтайском крае. Нельзя не сравнить вас и героя из рассказа. Это происходило всё на самом деле? Спасибо.
– Да, это происходило на самом деле. Рассказ полностью документальный. Все имена и фамилии сохранены. Там вымышленная фамилия только у рассказчика, то есть у меня. И на этом можно было бы поставить точку, но немного расширю ответ. И вот почему.
В беседах с журналистами, Владимир, ваш вопрос почти всегда присутствует. К сожалению, сейчас много людей, особенно среди так называемых телевизионных мэтров, которые, не зная предмета, тем не менее с глубокомысленным видом судят о нём и даже сердятся, когда не считаются с их мнением.
Впервые я столкнулся с подобными суждениями после публикации «Зинзивера» в издательстве «Вагриус». Вначале я читал критические статьи и смеялся. Они были в духе того, что говорил Андрей Платонов замечательному мемуаристу Льву Славину: «Знаете, если бы это было написано ещё немножко хуже, это было бы совсем хорошо».
Мне повезло больше, чем Андрею Платонову, статьи были написаны так плохо, что дальше уже некуда! Чувствовалось, что критики не только не заглядывали в роман, а в глаза его не видели. «Ваш главный герой много курит. Чрезмерно много. Наделив героя дурной привычкой, вы хотели подчеркнуть мужественность его творческой натуры?» «Но главный герой не курит, покуривает его возлюбленная». «Так это она подчёркивает свою мужественность, а он что – гей?»
Немудрено, что на этом фоне встреча с журналистом газеты «Алтайская правда» не могла не запомниться. В числе вопросов был вопрос и в вашем ключе. Об автобиографичности романа – как можно писать роман о любви в столь почтенном возрасте? (Мне тогда стукнуло шестьдесят.) Подобный вопрос звучал и на недавней презентации «Зинзивера» в Париже. И всюду ответ у меня один – романы о любви и вообще все сочинения пишутся не сединами, а душой. А душа наша всегда молода. В этом величие души, подаренной нам Богом. И, конечно, трагедия человека, вдруг однажды почувствовавшего, что наше тело – своего рода заграничный паспорт. Погостим и – домой.
Планетарное братство
– Здравствуйте, меня зовут Максим Кравчинский, я журналист и телеведущий. Вопрос к писателю: кем вы зачитывались в молодости? Кто сегодня ваш любимый писатель и поэт? И какую литературу вы предпочитаете читать сегодня: художественную или мемуарную – биографическую?
Читатель задает вопросы В.Т. Слипенчуку.
– В молодости зачитывался Джеком Лондоном, а его «Мартин Иден» до сих пор сидит во мне. В книге «Восторг и горечь» достаточно сказано об этом и о многом другом, в том числе и о том, о чём вы спрашиваете. Повторяться не буду, скажу вот о чём. Так получилось, что за свою жизнь я прочитал много книг. Думаю, на университетском уровне знаком с художественной литературой не только нашей, но и всемирной. И вот что бросилось в глаза, читая художественную литературу всех времён и народов: человек сегодня ещё только на 10 процентов человек, а на 90, скажем так, ещё закваска. Закваска, в которой преобладают животные инстинкты. В Евангелии говорится: «Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем…» (1 Кор. Гл. 13:8–10.)
Когда человек на 100 процентов станет Человеком, тогда, как мне кажется, языки и умолкнут, и знание упразднится. Человек будет совершенен. И рождаться будет не только под солнцем, но и под сенью ноосферы, которая заменит ему сегодняшнее фурсенско-ливановское образование. Или вы, Максим, сомневаетесь? Во всяком случае, великий русский учёный Вернадский не сомневался и утверждал, что переход биосферы в ноосферу неизбежен. И эту точку зрения в некотором смысле ему подсказали французские учёные, математик Эдуард Леруа и геолог Тейяр де Шарден, которые трактовали её как «мыслящую» оболочку.
И ещё, как писатель – писателю, за чтением книг вдруг осознал, как нас мало. В планетарном значении нас, писателей, нет, но мы есть и мы одно целое. И это чувство мне подарил Антуан де Сент-Экзюпери. Тогда, лёжа на сене (уже не упомню, в каком классе), я читал его книгу «Планета людей». Книга настолько нравилась и настолько захватила (я вырос возле военного аэродрома), что я испугался, что прочту её за один присест. И меня вдруг озарило, что сейчас кто-то такой же, как я, читает какую-то другую книгу, и она ему тоже нравится, и он не знает, что будет делать, потому что такого хорошего писателя больше нет. Наверное, писатели сообщаются между собой как братья. Планетарное братство – должно же оно с кого-то начинаться?!
Нетипичный писатель
– Здравствуйте, меня зовут Ольга и у меня такой вопрос: ваши книги переводят на другие языки. Как вам кажется, за границей популярными становятся те писатели, которые пишут на наднациональные темы, или те, кому свойственен яркий русский колорит? И к какому типу писателя вы себя относите?
– Здравствуйте, Оля! Мне представляется, что вы не совсем точно использовали слово «наднациональный». Наверняка вас смутили синонимы – международный, интернациональный. Наднациональным может быть какой-то союз, объединение людей. Обычно используют это слово, когда говорят о церкви. О том, что она приемлет в своё лоно людей разных национальностей. Церковь наднациональна.
А в вашем случае надо сосредоточить внимание на понятии общечеловеческого. Кстати, главный герой романа «Зинзивер» Митя Слёзкин задумывается, что первостепенно: общечеловеческое или национальное? Этот вопрос не так прост. В 1880 году в знаменитой «Пушкинской речи» Фёдор Михайлович Достоевский подвергнул глубочайшему анализу творчество нашего гениального поэта. Он как бы открыл вечный закон, по которому происходит международное признание того или иного писателя. И я не хочу вас обижать, Оля, но этот закон международного признания представляется мне более важным, чем определение зарубежной популярности. Популярность бывает однодневной. Она подвержена моде. Она своего рода шелест листьев, захваченных дуновением ветерка. Шум. Иногда в этом шуме кто-то умудряется увидеть грандиозное дерево. Его ствол, ветви и даже корни. Но проходит мода, исчезает ветерок, а вместе – шум. И нет никакого дерева. Только в ушах ещё некоторое время стоит какое-то подобие звона, но и он довольно скоро рассеивается.
Признание не подвержено моде, и оно неотъемлемо от национального. Закон, на который указал Достоевский, в том и заключается, что как только писателю удалось в произведении выразить национальную суть характера, так он в тот момент как раз через национальное и выразил общечеловеческое. Нельзя, минуя национальное, обрести общечеловеческое. Нельзя ставить телегу впереди лошади. Теперь, когда мы это знаем, вопрос – к какому типу писателей я себя отношу – в принципе не актуален.
Правда, слово «тип» вызывает бурю чувств. В советские времена лошадь довольно часто ставилась впереди телеги. Но писать об этом – боже упаси, не дозволялось. Писать – значило типизировать. Чуть зацепишь устоявшуюся глупость, и уже в издательстве настороженность. А в горкоме грозный окрик – вы что типизируете? У меня есть стихотворение из тех времён «Слово о нетипичных».
Наверно, что-нибудь про Русь
Я напишу, когда напьюсь.
Когда не надо будет думать,
Типичен я иль мой сосед,
Что по ночам ворует свет.
В этом смысле задумывался, к какому типу писателей отношусь, и могу сказать определённо – к нетипичным.
Полезен даже бесполезный опыт
– Здравствуйте, меня зовут Андрей. У меня есть один вопрос: как вам удалось сменить столько профессий? Вы хотели быть моряком и геологом. Скажите, помогло ли это вам в творчестве?
– Здравствуйте, Андрей. Всё-таки у вас не один, а два вопроса. Конечно, на них можно ответить односложно. Вот вы говорите – как вам удалось сменить столько профессий? Вы хотели быть моряком и геологом. Почему хотел? Я им был. Вам удалось сменить столько профессий. Почему удалось? Всё было очень просто в согласии с трудовым законодательством – заявление по собственному желанию на стол директору и через две недели – свободен. Свободен, подобно птице, лети на все четыре стороны. Никто слова не скажет.
Помогло ли это в творчестве? Да, помогло. Я не могу писать книги из книг. Некоторые умеют, я – нет. Вот и весь ответ.
Я был журналистом, моряком, рыбоводом, геологоразведчиком. Какая из профессий оставила наибольший отпечаток? Вы можете прочесть ответ в книге «Восторг и горечь».
Кстати, вы там прочтёте, что я ещё служил в армии и работал зоотехником по овцеводству.
Впрочем, на работе зоотехника остановлюсь, потому что уход с работы крайгосплемстанции был не так-то прост. За семь лет работы я издал книжку по овцеводству. Исполнял обязанности главного овцевода станции, и увольнять меня не хотели. А я писал стихи, и выступал с ними, и мечтал стать журналистом. И как-то так произошло, что на одном из выступлений меня заметили. В крайисполкоме заметили и удивились: поэт-зоотехник – это что, новый Сергей Чекмарёв?
Для вас фамилия Чекмарёв ничего не говорит, а он родился, между прочим, в Москве и в Башкирию поехал работать зоотехником. Там 11 мая 1933 года его мёртвое тело вытащили из реки. В 23 года не стало парнишки. Но остались его пламенные стихи и письма. Которые спустя двадцать три года были изданы – и имя Сергея Чекмарёва узнала вся страна. Его хорошо знают поэты-шестидесятники. Впрочем, в Алтайском крайисполкоме ошиблись. Сравнивать меня с Чекмарёвым было нельзя. Я уже вошёл в лермонтовский возраст и, конечно, переживал.
27 лет, а я не имею ни книжки, ничего. Мне казалось, что если я буду работать журналистом, то смогу чаще печататься и издательство опубликует книгу моих стихов. Забегая вперёд, скажу, что моим мечтам не суждено было сбыться.
А вот в журналисты меня взяли, причём штамп стоит в трудовой, в один день уволили из крайгосплемстанции и в тот же день приняли на работу на Барнаульскую телестудию. Причём приняли старшим редактором. Председатель Алтайского крайисполкома топнул ногой – и моментом оформили. А топнул потому, что в редакции «Земля Алтайская» прошла лажа, компрометирующая алтайскую тонкорунную овцу. Обозвали её курдючной и ещё что-то вопиющее ей приписали. И алтайское краевое начальство за овцу заступилось. Овца-то не простая, а золотая – алтайская тонкорунная.
Для писателя любой опыт полезен даже своей бесполезностью.
Мир на женских плечах
– Крылова Инна Юрьевна. Добрый день! Мне кажется, что в ваших произведениях женский образ всегда сильнее, мудрее и цельнее мужских (это и «Похоронка», и «День возвращения»). Это очень сильный, но при этом трогательный образ женщины-матери, подруги. Как вы думаете, мир держится на женских плечах?
– Инна Юрьевна, ваш вопрос очень глубокий. И я бы не стал делать столь серьёзные выводы, опираясь только на чьи-то рассказы. В том числе и на мои, здесь требуется более обширное привлечение материалов, причём из разных областей знаний. А так – вы как бы поймали меня за руку. Твои рассказы? – Мои. Рассказывал в них про Марию Вострикову и Татьяну Бойко? – Рассказывал. Как вы думаете, мир держится на женских плечах? – Но я не думал, что кто-то, в том числе и вы, положит их характеры в копилку фактов, чтобы уже самим вопросом воздействовать на ответ. Во всяком случае, на мой.
Конечно, вы можете сказать: все мужчины одинаковые, когда поставишь перед фактом, сразу отпираются, норовят спрятаться в кусты. Вы же писали про стойких женщин, которые крепки, как булатная сталь, которых жизнь не может согнуть, которых она может лишь сломать.
Да, Инна Юрьевна, писал. И что интересно, и в данном случае, и в подобных, у других авторов, чем сильнее рассказ и образ женщины в нём, тем убедительней мысль, что мир держится именно на женских плечах. И если я другого мнения, а я – другого, то я своими рассказами, образно говоря, как бы перебиваю ноги своему другому мнению. И это сплошь и рядом.
У нас в Крыму есть хорошие знакомые: Александр и Лариса. Он фермер, но в нашем охотсоюзе по совместительству ещё и егерь. Охота, охотничьи ружья, охотничьи собаки – всё это его сфера. Основная охота у нас – на диких гусей и уток. Александр, когда идёт на охоту, иногда спрашивает у Ларисы: собаку брать? Лариса на какое-то мгновение задумывается и отрезает – бери. Или – нет, не бери. Потом бывают случаи, когда, придя с охоты, он упрекает её – зачем ты сказала брать собаку, она только мешала мне! Но такие случаи редки – Александр удачливый охотник.
Исходя из примера, можно заключить, что Лариса очень хорошо разбирается и в охоте, и в охотничьих собаках. Поверьте – полнейший ноль. Тем не менее, глядя на них, можно сделать вывод, что всё держится на Ларисиных плечах. Уже до того дошло, что на охоту идёт и спрашивает: собаку брать? А на самом деле всё категорически не так. Постарайтесь сами ответить, в чём тут дело.
Некоторые боятся преклонных лет. А по мне – было бы здоровье. Более того, с годами накапливаются интересные факты, а факты, как мы знаем, упрямая вещь, диктуют свою логику. Недавно, буквально на днях, я уже говорил об этом, у меня прошла презентация романа «Зинзивер» в Париже.
Не устаю повторять: Париж – гостиная многих народов, скажешь шёпотом, а слышно на всю Европу. После презентации вдруг узнаю, что «Зинзивер» написан под влиянием Гюстава Флобера. Ну ладно бы только под влиянием Флобера – великий классик мировой литературы. Указывается точный адрес – главный герой романа «Зинзивер» Митя Слёзкин перекликается с Фредериком Моро, героем романа «Воспитание чувств» Флобера.
«Воспитание чувств». Так получилось, что хотя и много читал в молодости, но бессистемно. Впрочем, роман Гюстава Флобера «Госпожа Бовари» не только читал в студенчестве – он запомнился. Роман стоит у меня на книжной полке в Крыму – восхищают характеристики персонажей. Как правило, сказанные автором походя, как бы от нечего делать, которые вдруг превращают сказанное в великую прозу, не требующую доказательств.
Народный писатель Белоруссии Василь Быков, в моём понимании один из лучших писателей о солдатской войне (была ещё война генералов), сравнивал «Зинзивер» с романами о любви Эриха Марии Ремарка, которыми он зачитывался после войны. (Василь Быков ушёл на войну в 18 лет – добровольно.)
У меня есть рассказ «Сладкое шампанское» (1971), о котором говорят, что он написан под влиянием повести «Старик и море» Хемингуэя. В книге «Восторг и горечь» говорю об этом и об ауре писателя, которая есть, которая существует, и тут нет никакой мистики.
Итак, Гюставу Флоберу – да! Но, к своему стыду, «Воспитание чувств» – не читал. Эрнесту Хемингуэю – да! Но его повесть «Старик и море» – не читал, то есть прочёл позже, когда написал свой рассказ «Сладкое шампанское». И если кто-то улавливает своеобразную перекличку героев, то здесь явно не обошлось без влияния «мыслящей» оболочки. Моим героиням рассказов и всем рассказам на земле, воспевающим женщину-мать, женщину-подругу, – да! Но утверждению, что мир держится на женских плечах, – нет! И ещё раз – нет!
Книга «Восторг и горечь» делится на две части, и первая её часть называется «Миссия человека – утверждение гармонии». В ней мой главный посыл – мир стремится не к хаосу, а к равновесию. В советские времена все киноленты «Мосфильма» начинались со знаменитой скульптуры Веры Игнатьевны Мухиной «Рабочий и колхозница». Мне эта скульптура очень нравится. Впервые она просияла в 1937 году, в Париже на Всемирной выставке. Скульптурная группа получила большую золотую медаль Гран-при. Не думаю, что в основе Всемирного признания скульптуры «Рабочий и колхозница» была идеология СССР. Нет, конечно. В основе её признания – идеология равенства труда, которое олицетворяют женщина и мужчина, держащие серп и молот. Моё мнение, Инна Юрьевна, и, наверное, я его не изменю никогда – мир лежит поровну и на женских, и на мужских плечах. Так было и так будет всегда, пока жив человек.
У Леонида Мерзликина, алтайского поэта, ныне почившего, есть стихотворение «Серп и молот». Очевидно, написал, созерцая скульптуру, – воспринял движение её ауры. Или движение «мыслящей» оболочки – считайте, как хотите. В стихотворении есть две строчки, которые в соответствии со своей идеологией помню всегда.
Никогда не искрошится молот,
Не источится серп золотой.
За всё добро расплатимся добром
– Здравствуйте, Виктор Трифонович, меня зовут Наталья Рубцова. У меня к вам следующий вопрос: насколько я знаю, ваш сын – известный учёный, эколог, политический деятель, вообще замечательный и интересный человек. Скажите, пожалуйста, как вам удалось воспитать такого сына, в чём секрет воспитания? И второе – есть ли у вас внуки и уделяете ли вы их воспитанию такое же внимание, как и воспитанию сына?
– Наташа, вы, наверное, знаете, что являетесь однофамилицей замечательного русского поэта Николая Рубцова, к сожалению, очень рано и трагически ушедшего из жизни. Его стихотворение «Русский огонёк» начинается так – цитирую по памяти.
Погружены в томительный мороз,
Вокруг меня леса оцепенели!
Оцепенели маленькие ели,
И было небо тёмное, без звёзд.
Как это характерно для вологодского севера и Сибири. Знаю, что Москву завалило снегом, а мы с женой во Франции, в Каннах. Ждём приезда переводчика Жерара Коньё (перевёл на французский язык роман «Зинзивер». Заслуженный преподаватель русской литературы Университета Нанси-2), истинного француза и знатока русской литературы. Жерар настроен перевести на французский язык книгу «Восторг и горечь». И я хочу её дополнить, в том числе интервью с читателями, то есть ответами на ваши видеовопросы.
Середина декабря. Полдень. На дворе на солнце +15 градусов, в тени +10. Аборигены жалуются – совсем зима наступила, холодно. Мы с женой молчим, киваем головами, а сами знаем, что на Алтае сейчас от мороза лопаются отопительные батареи. (Видели по телевизору – мы на Алтае прожили 23 года добровольно.) Сочувствуем французам, а о себе ни слова – не хотим пугать.
Кстати, поэт Леонид Мерзликин, которого упоминал выше, и Николай Рубцов, учась в Литературном институте, делили между собой пальму первенства – кто из них лучше как поэт?! Делить – делили, но избегали публичных оценок. В мире достаточно примеров на этот счёт – например, соперничество двух величайших композиторов Джузеппе Верди и Рихарда Вагнера. Осталось свидетельство, что Вагнер, всегда красноречивый и щедрый на нелестные отзывы о других композиторах, прослушав реквием Джузеппе Верди, сказал: «Лучше ничего не говорить». А когда Вагнер умер, Верди с грустью заметил: «Как грустно! Это имя оставило огромный след в истории искусства». Верди – великий итальянец, а Вагнер – великий немец. Один интернационален по духу, другой – национален.
Леонид Мерзликин и Николай Рубцов – русские. Один – сибиряк. Другой – вологжанин. Оба русские советские поэты. Сибиряки по своей природе более интернациональны. А Вологда – это русский Север. После окончания Высших литературных курсов меня направили в Новгород на усиление Новгородской писательской организации. Две вещи бросились мне в глаза: материальная бедность, почти нищенство новгородцев в сравнении с Сибирью.
И в сравнении с Сибирью – обилие церквей. Их много, но глаза не устают. Напротив, душа отдыхает. Ты как бы в постоянном общении с небесами. Лучшие стихи Николая Рубцова несут в себе такую извечную русскость, что невольно замираешь в восторге. Зная его биографию, можно удивляться, что он работал кочегаром в Архангельском тралфлоте. Отслужил четыре года матросом Северного флота на эсминце «Острый». То есть, перефразируя известную песню Владимира Харитонова и Давида Тухманова, он всегда находился там, где ребята толковые, где были плакаты «Вперёд», где песни рабочие новые пел советский народ.
А он, Рубцов, не пел, он пел про другое, про русскую душу среди церквей и равнин, про леса и цветы полевые. Он пел и о Руси Левитана «Над вечным покоем». Теперь, когда мы пониманием сообщающееся влияние ауры и «мыслящей» оболочки, никакой тайны в том нет. Тайна в другом – как могло случиться, что на русском Севере, в Архангельской области, статья Вагнера «Еврейство в музыке» стала основой для решения Вельского районного суда от 28.03.2012 о внесении её в федеральный список экстремистских материалов (№1204) и, естественно, её печать и распространение в Российской Федерации теперь преследуются по закону.
Припоминаю, что как раз в это время на русском Севере буйствовали морозы, в ночь на 12 февраля в Няндоме вышли из строя два котла центральной котельной. Сразу два из трёх. А в пресловутом Вельске точно такие же котлы, как в Няндоме. Наверное, начальство Вельска решило себя обезопасить. Но морозу не пришьёшь экстремизм, а Вагнеру, как композитору, вполне можно, сойдёт. Тем более что в России, как и во всём мире, весьма успешно работает истина, на которую обратил внимание ещё Стендаль: если хотите привлечь внимание к произведению – запретите его. У нас, у властей на местах, стало правилом – говорить одно, подразумевать другое, а делать третье. Слава богу, перестали сваливать свои просчёты на тяжёлую международную обстановку.
Конечно, отвлёкся. Российские морозы виноваты. Но и созвучие вашей фамилии, и не только с поэтом Рубцовым. Мой сын Михаил Викторович Слипенчук родился на Алтае, в городе Рубцовске. Да, есть такой город.
Мне очень приятно слышать, что Миша замечательный и интересный человек. Я и сам так думаю и вполне искренне. Мне понятны люди цели, которые желают добро обществу, в котором живут. И хотя понимаю, что моё признание даст основание считать, что всё-таки на женских плечах, как на плечах атланта, держится мир, говорю как есть – в воспитании сына и дочери моё участие относительное. В основном воспитывала жена: соратник, товарищ, друг. Она расскажет, как воспитывала: на одной руке дочь, как и вас, звать – Наташа, а за другую руку держится и бежит, едва поспевая, сын Миша. Они бегут в детсад. Ей самой ещё надо успеть на работу. И так каждый день. А помочь некому, на Алтае родственников не было, и сейчас нет, всё надо было делать ей самой.
Помню, пришёл из морей, примчался в Барнаул, а ей вместе с дочкой надо срочно ложиться в больницу. Сын маленький – на продлёнке, а дочь ещё меньше, чуть больше годика – аппендицит. Развёз всех на такси. Охапкой внёс одежды в квартиру, бросил на пол, а когда вновь посмотрел, комок подкатил к горлу – ну не так я живу. Нет, не так. Никому нет радости от моего способа жизни. Потом прошло, решил, что Господь Бог проверял меня тогда.
Конечно, были письма, радиограммы – находимся здесь, идём туда. Находка – Невельск – Петропавловск-Камчатский – Анадырь – Командорские острова – острова Королевы Шарлотты. А теперь мы в районе Гавайев, а теперь в Сингапуре. А сын сидит за картой мира, вычерчивает маршруты. И как видите, стал географом, и не простым, а самым настоящим путешественником.
В общем, жил, как блуждающая планета, а они за мной наблюдали как бы через телескоп Хаббл. Где я, что я?!
И с внуками всё повторяется, только по-другому. Жена говорит, что из меня воспитатель хороший, но дилетант. Вот если бы она родила мне 6–7 детей, как получилось у наших родителей, то тогда другое дело. Но в наше время смело рожать много детей могли позволить себе только семьи крупных партийных деятелей, а мы опасались. Но и они не рожали, а рождали партийных бюрократов – мал мала́ меньше. Так что о воспитании вы Галину Михайловну спрашивайте. А я, раз у вас такая поэтическая фамилия, закончу тем, с чего начал. То есть строчками из стихотворения «Русский огонёк».
– Что ж, – говорю, – желаю вам здоровья!
За всё добро расплатимся добром, За всю любовь расплатимся любовью.