Последние премьеры Александринского театра далеки от традиционности и хрестоматийности. И художественный руководитель театра Валерий Фокин, и примкнувший к нему известный театральный экспериментатор режиссер Андрей Могучий ведут непримиримую борьбу с тем, «как принято». Очередная победа одержана над Николаем Васильевичем Гоголем.
СПЕКТАКЛЬ Андрея Могучего «Иваны» основан на гоголевской «Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» (автор инсценировки Д. Ширко). Это событие грандиозное, выходящее за рамки обычного и, безусловно, возбуждающее. Недаром о нем раструбили все «глянцевые» журналы, а рекламу премьеры показывали аж по Первому каналу ТВ.
Масштабность мероприятия по-гоголевски фантасмагорична и здравому смыслу не поддается: вес декораций с реквизитом и костюмами – 7 тонн (посчитать не поленились), а вложенные миллионы (по признанию участников проекта) до сих пор не подсчитаны. И это на скромную стайку зрителей из 120 человек, разместившихся на сцене по краешку упомянутых 7 тонн. (Зрительный зал оказался невостребованным и отпал за ненадобностью.)
Чего в этом «арт-объекте» только нет! Анонсированные куры, кошки и гуси, правда, отсутствуют. Зато задорно присутствуют и земля, и доски, и живая лошадь, и хор с оркестром, и балет по телевизору, и съехавшая крыша. Все это одновременно скрипит, кричит, движется, поет, орет и пахнет при помощи эксклюзивных механизмов. Так что ни о каких гастролях говорить не приходится.
В начале представления все кажется достаточно традиционным. Вот Иван Иванович (н.а. России Николай Мартон) зашел к своему закадычному другу Ивану Никифоровичу (н.а. России Виктор Смирнов). Вот они вполне убедительно дружат. Затем темпераментно ссорятся. Жалко только, что два замечательных актера играют эту сцену по касательной, заранее предполагая, что удивлять будут не этим. Вскоре герои растворятся в какофонии театрального «перформанса», лишь изредка выныривая из нагромождения «свиных рыл».
Ведь основное время этого грандиозного зрелища занимает нагромождение отдельных «метафор», ничем между собой не связанных, лишенных ритма и энергии. Мы не против метафор, только хотелось бы понять – зачем? Зачем на сцене фигурирует сортир, в котором никак не насидятся и в который наверняка провалятся? А пианино, которое все вздымают и вздымают и которое, заранее понятно, рано или поздно навернется с высоты? Артисты в «Иванах» интересны только тогда, когда в редких затишьях между бесконечными постановочными эффектами говорят наконец человеческими голосами.
И возникает ощущение что окрыленные «вечными ценностями» и режиссер, и художник (А. Шишкин) бросились на освоение запредельных александринских бюджетов и технических возможностей обновленной сцены, позабыв в пылу свершений и об Иване Ивановиче, и об Иване Никифоровиче, и о Николае Васильевиче. В результате все их усилия вылились в припопсованный авангард, который потреблять можно, только «гороху объевшись». И вспоминается знаменитая фраза Г.А. Товстоногова – «художник не смог сделать красиво, он сделал богато».
Возможно, из боязни показаться неоригинальными, потерять свой бунтарский статус гламурных авангардистов и ни в коем случае не соскользнуть в Гоголя «традиционного», команда авторов этого проекта попала в Гоголя более пошлого. В Гоголя из обывательских сплетен, слухов и анекдотов. Трактовав трогательных героев гоголевской повести как «выродившихся казаков-запорожцев». Причем вырождали их со вселенским размахом. До основания. Наиболее внятной и очеловеченной фигурой спектакля оказался персонаж по имени «Гусек» в исполнении Алексея Ингелевича. Как-то по-человечески и осмысленно он смотрел на сиротливую стайку зрителей, в которых само представление не очень-то и нуждалось.