На днях свет увидела поистине большая книга – сборник рассказов «Русские дети» (издательство «Азбука»). Это 48 сочинений, так или иначе трактующих тему русских детей и русского детства. Их специально для сборника приготовили целых 44 русских писателя. «Русские дети» вызвали живой интерес – ведь именно здесь, по детству, проходит сегодня (и проходил всегда) фронт защиты «базовых ценностей».
Надо заметить, в сборнике действуют обычные дети, «дети трудового народа». Мы не найдём здесь детей «элиты» – ни советской, ни новообразованной. Элиты у нас гордо безмолвствуют вне словесности и не создали ещё ни одного писателя. Что такое дворянское детство, мы знаем из Л. Толстого и В. Набокова, а вот что такое быть отпрыском первого секретаря обкома или современного министра – загадка.
Обычно в подобных тематических сборниках фигурируют только писатели Москвы и Петербурга, и то, если издательство московское, о Северной столице могут и забыть. Но редакторы-составители «Русских детей» (Павел Крусанов и Александр Етоев, они сами писатели, их обаятельные рассказы помещены в сборник) поступили иначе.
Авторы «Русских детей» – люди разного возраста, пола, творческого калибра и места жительства. Кроме прописанных в Москве и Петербурге, есть сочинители, живущие в Риге, Екатеринбурге, Тюмени, Новосибирске. И это, конечно, придаёт картине широту и вольность.
Впрочем, откуда родом сочинитель, нетрудно догадаться. Так, если Ольга Дунаевская в занимательном рассказе «Танец живота» (о детях 50-х годов) упоминает «домработницу Нюру» – особо гадать нечего. Где ещё, кроме Москвы, могут обитать в придаточных предложениях домработницы Нюры?
Или, скажем, Михаил Гиголашвили вспоминает своё колоритное детство, когда все люди как братья жили общим двором. «Толстый Михо, в сталинском френче и галифе, шёл наведываться в свой обширный финский холодильник, куда ежедневно выгружал полную сумку ещё тёплой вырезки с мясокомбината, где работал сторожем на проходной». Надо ли упоминать, что название рассказа – «Однажды в Тбилиси»? Где ж ещё всем двором беспечно наваливаются на мясо (почти что ворованное) да потом спустя годы поэтично пишут об этом со слезами на глазах.
По изяществу композиции и лёгкой филологической прохладе нетрудно опознать, например, в Евгении Водолазкине, авторе рассказа «Совсем другое время», неизлечимого петербуржца. Упрямое и угрюмое правдолюбие Анны Матвеевой («Теория заговора») быстро выведет нас на могучую твердыню Екатеринбурга.
А вот самобытное сочинение Владимира Богомякова «Русский ребёнок Вовунец» (трёхстраничный шедевр) явно уродилось в иных сумасшедших русских недрах – и действительно, автор, доктор философских наук, живёт в сибирском посёлке Метелёво…
Тексты, конечно, неравноценны – скажем, рассказ маститого Евгения Попова необыкновенно плох. Это и не рассказ собственно, а дурашливый вихрь из общих мест и заезженных слов. Но сочинений подлинных, не пустых, созданных из драгоценного сплава радости и страдания, немало. Кто-то из писателей сочиняет небылицы, кто-то прилежно вспоминает пережитое. Из кусочков личного опыта или причуды складывается гигантская картина жизни России и её детей, развивающаяся от 50-х годов к нашим дням.
Итак, детство 50–60-х ощущается всё-таки как добротное в своих основах. Советская идеология уже утратила свирепость, и перед нами странноватое, но всё ж таки социальное государство. Эти дети мечтательны, трудолюбивы, бескорыстны. Многие воспринимают от родителей наивную (и святую) веру в «человечество» – как в рассказе верного себе социалиста Максима Кантора «Мой аргентинский папа». Далее тревога нарастает, и перелом точно обозначен Леонидом Юзефовичем в блистательном рассказе «Гроза.1987». Действие происходит в седьмом классе, на лекции по ОБЖ, но столкновение обычных живых детей и мерзкого мертвяка-лектора оборачивается драмой бушевания человеческих и природных стихий.
И мы въезжаем в новую Россию, с больными детьми, сумасшедшими детьми, детьми, на которых охотятся нелюди. По-настоящему жуткий рассказ Сергея Носова «Здесь были качели» (первоначально он назывался точнее – «Рома и Педофил») передаёт эту обыденность ужаса. Спасение от него (от ужаса-то) идёт двумя магистральными путями.
Один путь называется «помоги, Господи», и им идут в основном женщины. Майя Кучерская («Вертоград многоцветный») убедительно изобретает ангела-няню, прилетающую к душе ребёнка. Наталья Ключарёва («Олух царя небесного») налаживает прямой контакт деревенского дурачка с небесной Россией. Впрочем, если душа богата мечтательным даром, можно и расширить диапазон грёз, как поступает Макс Фрай (Светлана Мартынчик) в умном и весёлом рассказе «Две горсти гороха, одна морского песка…», напоминающем прелестные шутки Астрид Линдгрен.
Другой путь, назовём его «Я сам», – скорее мужской. Это когда мужчины описывают личный опыт заботы о детях (своих), и есть надежда, что по крайней мере их чада будут поставлены на крыло, а не брошены на произвол исторической судьбы.
Но вот тут-то и торчит загвоздка. Как эти любовно взращиваемые дети будут воспитаны, на каких основаниях? Читаешь, как Сергей Шаргунов ведёт трёхлетнего детёныша в зоопарк, и горестно вздыхаешь. «Ты не берёшь его на руки, и он валится на асфальт и катается. Или отбегает в сторону, и попадает во встречный поток публики, и там впадает в полную истерику» («Тебе, сынок…»). Картинка, типичная для многих чудовищно избалованных русских детей XXI века. Любящие родители в страхе изо всех сил прижимают их к груди, носятся с каждым их пуком, в результате – маленькие деспоты превращают родителей в рабов. Я обязана, как мать, предупредить писателя Шаргунова: если и дальше так будет продолжаться, через десять лет вместо дивного ангелочка он получит монстра в полный рост.
Дети всё-таки должны что-то делать, как-то трудиться. Но тут возникает Роман Сенчин и живописует мучения московской девочки, которую родители заставляют бесконечно учиться языкам и музыке («На будущее»). Всем существом писатель восстаёт против такой практичности. Не напрасно ли? Какой иной выход, кроме как стать квалифицированным специалистом, есть у ребёнка из русского среднего класса?
Но отнятая радость детства, но несчастные глаза замученного учением дитяти… ах-ах. Бросим сентиментальность, мы, в общем-то, на войне. И отбитые нами у педофилов дети со временем тоже встанут в строй.
Надо их к этому готовить.