14 июня исполнилось 60 лет самому оригинальному и плодовитому русскому режиссеру – Александру Николаевичу СОКУРОВУ. Об этом человеке хочется говорить красиво – с поэзией, с пафосом, даже мистики подпустить, то есть в тон ему самому!
Сумрачное лицо
Скорбные и проницательные глаза редко взглядывают на собеседника, а голос всегда тих.
Сидит на каком-нибудь обсуждении градостроительства в Петербурге, и среди любых воплей и криков неизменно выдержан и все так же твердит свои тихие речи. «Никакой застройки исторического центра, все консервировать, архитектурные мастерские закрыть как преступные по отношению к культурному наследию...» Может быть, он и сознательно сочинил такой образ – интеллигента после кораблекрушения, – но, как сказал поэт, «если даже вы в это выгрались, ваша правда, так надо играть!»
Он говорит – и все замолкают, утихомириваются и слушают. Так произошло и в судьбе Сокурова – ведь его кинематограф поначалу был встречен неласково, обвинен в провинциальной претенциозности и ложной многозначительности.
А он реагировал на это точно по рецепту драматурга Шварца, который сказал: у меня один ответ на критику – стараться работать как можно лучше.
Преданные сокуровские соратники – скажем, основной его сценарист, выдающийся писатель Юрий Арабов или потрясающий звукооператор Владимир Персов – тоже похожи на него, как братья. Тихие и несгибаемые. (Вообще сокуровская манера держаться дико заразительна!)
Есть люди, считающие, что первые картины Сокурова – «Одинокий голос человека», «Скорбное бесчувствие», «Дни затмения» – более свежи и самобытны, чем последующие, где он стал мастеровит профессионально, однако первозданность свою утратил. Захотел, дескать, славы, захотел более широкого зрителя и сделался просто режиссером, впору в Голливуд ехать снимать.
Есть и другая точка зрения: это сначала Сокуров был претенциозен и подражателен, а вот потом набил руку, вырос и сумел, особенно в цикле о вождях ХХ века («Молох», «Телец», «Солнце») сформировать, наконец, собственную внятную киноречь.
Тут, я думаю, дело не в Сокурове – он не из тех, кто продумывает специальные стратегии развития, – а в восприятии Сокурова. Во времени.
Сокуров развивался внутри российского кинематографа, но соотносил себя не с ним, а с мировой культурой. Да, вот так, с ужасающей провинциальной серьезностью. (Он абсолютно искренен, когда говорит, что не может жить без Эрмитажа, без книг, без русской речи.) По‑
этому кино шло своим путем, а он – своим. Кругом люди падали, выдыхались, предавали себя, гибли – а он укреплялся и развивался. Потому что черпал из других источников и черпал все сильнее и глубже. Поэтому развивался – и не рывками, а тихо и органично.
За режиссерский пульт Сокуров впервые сел на Горьковском телевидении, и было ему 18 лет. Теперь он входит в список «ста лучших режиссеров мира», и в его фильмографии – десятки игровых и неигровых лент. Весь его поразительный путь в кинематографе – плод невероятных усилий личной воли и растущего духа. Да, ему, бывало, помогали, его любили – но ничего Сокурову не досталось даром.
Ноль подарков от природы (здоровья никакого), ноль подарков от судьбы. Все выстрадано, заслужено, оплачено. На самом деле Сокуров – феноменальный герой русской провинции, которая в его лице вышла на мировые просторы.
Сокуров – перекресток русской провинции и мировой культуры.
Он родом отсюда – из тихих печальных библиотек, где стоят старенькие тома забытых классиков; из грустных разговоров на обшарпанных кухнях; из томительных пространств, усеянных редкими серыми избушками, где живут люди с навеки изумленными глазами, не понимающие, как они вообще еще живут… Эта юдоль скорби, однако, до сих пор имеет силы создавать себе героев – тех, кто может вступиться за эту горестную тишину, за смиренных людей, за старинные поиски смысла.
И, вырастая из этой почвы, головой наш режиссер уже достигает неба, точнее, первых сумеречных небес, где реют – еще близко к земле, еще различая людей, – крылатые фигуры – не то ангелы, не то демоны – в сумерках не разобрать…
А действительно, какой природы даймон (мифическое существо, дарующее вдохновение художникам) режиссера?
Мы не найдем в его фильмах торжества плоти и пола, счастья полнозвучной земной жизни, нахального забвения своей смертности. Любимое слово Сокурова, постоянно фигурирующее в названиях его картин, – «элегия». Страдание, болезнь и смерть – удел всякого человека, но человек умеет это забыть, а Сокуров вслед за своей всезнающей музой не забывает никогда.
В том и трагедия Гитлера, Ленина и Хирохито в его скорбных и сумрачных глазах, что они забыли о своей бренной, несчастной человеческой природе, возомнили себя богами, распорядителями судеб, вздумали нагрузить свое жалкое белковое тело идеями власти и особой миссии.
Несчастные, да поймите же вы себя! – печалится режиссер. – Посмотрите смиренными глазами на оскверненную вами землю, хранящую миллионы жертв ваших идиотских фантазий. Жизнь и без того трагична, и мудр только тот, кто движется по ней, точно все кругом из стекла, – осторожно, трепетно, в страхе навредить, разбить…
Последняя часть кинотетралогии Сокурова уже снята – это «Фауст», и этот выбор, по-моему, окончательно проясняет «природу его даймона».
Цивилизация, продавшая душу черту за иллюзорное «всемогущество», получит серьезное послание – но вряд ли отнесется к нему серьезно.
Ведь и к «Фаусту» Гете отнеслись, как к великой, но всего лишь литературе. Прочитал и забыл…
А я вот внимательно слежу за фильмами Сокурова. Для меня это не просто фильмы, но некоторое «письмо оттуда».
В шутку говоря, вдохновитель Сокурова, по-моему, – это хороший, грустный, раскаявшийся демон, который медленно, через сочувствие людям и самоотверженный труд, перебирается в сторону света. А туда не попадешь наездом и нахрапом – только тихо, шаг за шагом. Этот хороший и грустный демон все пытается нам что-то рассказать, о чем-то предупредить, остановить, помочь, направить…
Оттого в жизни Сокурова и нет «подарков» – кто ему будет помогать-то? Свет занят своими делами, тьма – своими.
И только из сумерек доносится до нас тихий упрямый голос, «одинокий голос Сокурова».