25 июля исполняется 30 лет со дня смерти Владимира Высоцкого, в детстве прозванного Высотой.
Уморительный веселый голос, обитавший в родительском магнитофоне, я, как и большинство детей 70-х годов, считала за родственника. Он пел для меня лично про заповедные муромские леса, большого жирафа и неунывающих спортсменов-неудачников. Правда, попадались и другие песни…
Полководец с шеею короткой
Должен быть в любые времена.
Чтобы грудь – почти от подбородка,
От затылка – сразу чтоб спина.
На короткой незаметной шее
Голове удобнее сидеть, –
И душить значительно труднее,
И арканом не за что задеть…
Потом, уже в юности, с голосом соединилось и лицо. Потом добавилась его судьба – и теперь никакими силами мне Высоцкого не вынуть из личного опыта любви и радости. И так было с десятками миллионов людей. Общая «сумма счастья», данная нам этим человеком, такова, что в ней тонут без остатка какие-то жалкие глупости нынешних молодых людей – да ну, дескать, ваш Высоцкий, совок, отстой…
Бедные! Бедные! – как любила говаривать Фаина Раневская.
Высоцкий продержался на белом свете куда дольше, чем схожие с ним по натуре Сергей Есенин или Александр Башлачев, – те и до 30 не дотянули. Чрезвычайное проявление в человеке «русской души» вообще опасно: на отдельную личность обрушивается чудовищный груз общих страданий, общей вины. Да еще вместе с жаждой жизни и любви в размерах – с индивидуальным бытием несовместимых. Путь к гибели для Высоцкого был несколько замедлен самоотверженностью Марины Влади и его собственным артистизмом: будь он только поэтом или певцом, он сгорел бы куда быстрее. Актерство прибавляло воздуха, расширяло пространство. Он вертелся, бился и метался, менял занятия, искал еще новых дел, переходил с одной «беговой дорожки» на другую – но этим тормозил процесс самосожжения. Он был похож на героя своей песни, спринтера, согласившегося бежать стайерскую дистанцию.
Воля волей, если сил невпроворот, –
а я увлекся:
Я на десять тыщ рванул,
как на пятьсот, – и спекся!
Подвела меня – ведь я предупреждал! –
дыхалка:
Пробежал всего два круга –
и упал.
А жалко!..
Он умудрился испортить «им» Олимпиаду, напоследок яростно доказав, что на Руси у государства и народа разная история. (Государство обожает могучие фасады, а народу на фасады, в общем, плевать, потому что ему-то жить «за фасадом».) О смертном часе Высоцкого 25 числа будут трубить все СМИ, так что мы насмотримся на своего любимца вдоволь. «Великий человек – это национальное бедствие», – пошутил немецкий писатель Томас Манн в одном из романов, приписав это изречение китайцам и, разумеется, придумав его лично. Может быть, только в Германии и России понимают, насколько это правда.
В театре на Таганке – режиссерском, ансамблевом – он выходил на сцену и растворял все окружающее, а в труппе были первоклассные актеры. Может быть, разве что на Демидову не действовал этот всепожирающий огонь, оттого она и написала о Высоцком мягче и нежнее всех коллег. Тем, кто занимался одним делом с Высоцким – играл, снимался в кино или пел авторские песни, – невозможно было избавиться от мучительного чувства «что я ни делай – ТАК не сделаю и ТАК любить не будут». Нет Высоцкого – и ты виден, заметен, ты вроде как молодец, есть Высоцкий – и ты растворяешься и превращаешься в невидимку… Тут засомневаешься, в самом ли деле нужны людям эти мучители – то есть те, кто одарен сверх всякой меры.
Уточню: проживший всю жизнь в СССР Высоцкий не был нашей «домашней радостью», строго привязанной к времени и пространству. Он сводил с ума любую аудиторию – в Париже, Лос-Анджелесе, Мексике, Польше, Югославии. Он рвался в мир по праву таланта мировой величины, и если поиграть в возможные варианты, мог, скажем, в середине 80-х уехать за границу и получить мировое признание, круче, чем Бродский или Барышников...
Нет, – твердо говорит нам внутренний голос. – Нет.
Это уже был бы какой-то другой Высоцкий, который поставил бы личный успех выше переживания общей судьбы. Который бы «отключился» от родимого генератора несчастья и гениальности одновременно, и мы этого Высоцкого вообразить себе не можем. Нам нужен этот, несуразный безмерный Высоцкий, с воспаленными безумными глазами, «психический», ужасный, грандиозный. А гладкий и всеми обласканный, сидящий где-то там на вилле и подписывающий миллионные контракты – не нужен. Вот такие мы подлецы, да.
Конечно, зло берет: ну как было не снять ни «Гамлета», ни «Галилея», ни «Вишневого сада»? Ни одного концерта целиком и профессионально? Какого черта его так мало снимали в кино («Место встречи» и «Маленькие трагедии» были уже накануне смерти и ясно показали разбег, взлет: о, как он мог лететь дальше, если бы…). Однако подобно тому, как цивилизация достигает своего полного величия только в стадии руин, огрызки и ошметки запечатленного на пленке Высоцкого свидетельствуют о нем с предельной выразительностью. Будто так и нужно существовать в испорченном мире всему подлинному: фрагментами, кусочками, осколками. Плюс путаные рассказы очевидцев. Которые сходятся в одном: в конце жизни Высоцкий замучил всех и все от него смертельно устали.
Вот потому-то и была нам послана другая жизнь, где творческий дар больше не дается такой дикой мерой, а отпускается малюсенькими кусочками, чуть-чуть. Чтоб бедные люди не уставали так смертельно, а спокойно крыли крышу «ондулином» и пекли по выходным шашлыки. Может, и есть желающие рвать себе жилы, да нет желающих с ними возиться.
Притаилась где-то «русская душа», схоронилась. Ищет себе новую жертву, нового героя – и не находит...
Жарьте шашлыки, чешите языки, отдыхайте – пока она его не нашла.