Подписывайтесь на «АН»:

Telegram

Дзен

Новости

Также мы в соцсетях:

ВКонтакте

Одноклассники

Twitter

Аргументы Недели → Культура № 17(103) от 24.04.2008

Театр – это я

, 00:00 , Писатель, критик, драматург

 – СВЕТЛАНА, недавно вы стали лауреатом международной премии «Женщины, меняющие мир». Скажите, женщина, которая открывает театры, это уже не просто женщина, а плюс что-то еще?

 – Это женщина плюс идея, которая ею движет, женщина плюс вера, которая в ней есть. И – «те, кто любит меня, за мной!» – как восклицала Жанна д’Арк.

 – Что вами руководило в 1988 году, когда стояли лихие перестроечные годы, шли революции в театрах и театральные «массы» свергали прежних властителей?

 – Если говорить о том, какое было «исходное событие», то это – советская власть, застой, когда ничего нельзя было сказать из того, что накапливалось. Был острейший интерес к западной культуре, к развитию авангардного театра, протест против атеизма. И вот сжатая пружина разжалась, и у тех, кто не сдался, не скурвился, не ставил про «да здравствует Ленин» (а таких было немного), возникла потребность высказаться сразу и громко. Потому что нам казалось, что эта свобода скоро кончится.

 – И вы поставили легендарный спектакль по пьесе Людмилы Разумовской «Дорогая Елена Сергеевна» – об учительнице, над которой издеваются ее ученики. Я так понимаю, это был «неласковый» спектакль?

 – Это был первый театр жестокости на территории Советского Союза. Там играла Оксана Мысина, и наши основоположники, которые и сейчас работают в театре, – Олег Царев, Сергей Пинегин. Пьеса говорила об учителе с большой буквы, об Учителе. И я сказала, что во всем мире такой учитель перестает существовать, его больше не слушают. Уважение и преклонение перед учителем кончилось, а это – хаос, это – апокалипсис. Я угадала настолько, что, когда мы играли этот спектакль в Америке, собрался конгресс учителей, и они кричали, что и в Америке назревает что-то страшное, что в государственных школах творится ужас, но еще в учителей не стреляли. А через несколько лет там стали расстреливать учителей.

 Наверное, раз в жизни у режиссера бывает такой пророческий спектакль… Но это не случайно. Первый раз мы сыграли «Дорогую Елену Сергеевну» в разбитом, раздолбанном театре, среди осколков стекла, бетона. К нам пришел еще тот зритель – «Таганки», «Современника», зритель Эфроса, потрясающий, требовательный, умный, воспитанный. Потом мы его теряли. Но в 1988 году он еще был, и мы держали перед ним экзамен. Когда закончился спектакль, я стояла за кулисами и слушала тишину. Досчитала до 20, подумала, что все, провал, – и вдруг начались овации. Затем были триумфальные гастроли в Америке.

 – Вы оказались во главе театра, сами стали в положение учителя. Чем же вы держите свой авторитет, ведь могут свергнуть в любой момент?

 – Конечно, когда мы вернулись в Москву, все мои бриллиантовые гении решили попробовать меня «на зуб». Но я уже была опытный режиссер, прошла два театра – Театр имени Пушкина и Новый драматический. Кстати, в Новом драматическом ученики съели своего основателя и пустились в разгул. Труппа всегда чует запах крови, возможность съесть вождя. И у меня началось – «давайте роли, ставьте на меня»... Тогда я поступила, как Елена Сергеевна в пьесе. Там есть момент, когда она отбрасывает всякую интеллигентность и орет: «Встать! Встать, когда говоришь с учителем!» Я взяла и выгнала почти всю труппу и за месяц набрала новую.

 – Стало быть, перефразируя слова французского короля «государство – это я», вы можете сказать о себе – «театр – это я»?

 – «Театр – это я?» Наверное, можно и так сказать. Тирания отвратительна. Но и в демократии есть свои неприятные моменты, «черные дыры», куда улетает все лучшее, что есть в государстве. У нас, например, культура чуть не улетела туда совсем, вот и мой театр мог улететь в «черную дыру» вместе с демократией… На самом деле театр – это актеры. Но я должна приходить в театр и приносить новые идеи. Нет идей – нет руководства. Театр – это идеи, и если я не удивляю актеров и не ставлю перед ними невыполнимые задачи, то театра нет.

 – Я понимаю, вы слушаете время, ищете в нем какие-то тектонические сдвиги и хотите делать спектакли-события. «Дорогая Елена Сергеевна» знаменовала эпоху социальных сдвигов, резких конфликтов поколений. А потом появился уникальный спектакль «Катерина Ивановна» по пьесе Леонида Андреева. В пьесе ревнивый муж стреляет в жену, которая на самом деле невинна, и та опускается все ниже и ниже, становится развратницей. Что вас встревожило в этой истории?

 – Когда мы переименовывали «Театр на Спартаковской» в театр «Модернъ», мы отходили от политизированности, я потянулась к Серебряному веку, к стилю модерн, к другим авторам. Эту пьесу открыл Немирович-Данченко, она была поставлена в МХТ в 1911 году, и был жуткий провал. Андреев написал, как стреляли в женщину, а попали в белого правого ангела, и встал над женщиной черный левый ангел. И захватил всю ее душу. Любой выстрел в любого человека, даже если не попадает в цель, он ранит. Я потом видела в Финляндии в национальном музее такую картину с раненым ангелом. Два мальчика несут нежнейшее существо с перевязанной головкой. И над всем миром встал левый черный ангел. И женщина сходит с ума, ее дух ранен.

 – А что такое падшая женщина? Сто лет назад это было понятно, а сейчас «падшие» по меркам прошлого дамы могут весело и хвастливо рассказывать о себе в журналах.

 – А я не верю никаким фасадам и вывескам. Человек – темная бездна. И если говорить о падшей женщине, то это глубоко раненое, несчастное, сломанное существо. Они могут краситься, хохотать, выходить замуж за лордов, жить на Рублевке – меня это совсем не касается. Это все наклейки, а я на наклейки не реагирую. Падшая женщина – глубоко несчастный человек, у которого болит душа и который не знает, как ему жить дальше. И которого никто не любит вообще! Вот что самое страшное – никто не любит, а человека обязательно надо любить.

 – А как их любить, когда они наглые, когда они хохочут и выступают в ток-шоу и говорят, что так и надо жить?

 – Да, это жуткий тупик. Я тут почитала, как пишет о себе незаурядная женщина Лолита Милявская, у нее хватает интеллекта на самоанализ. Когда ее беременная мать попала в кювет с мужем, она закричала ему: «ненавижу», и Лолита всем кричала потом «ненавижу». Это трагическое мироощущение. И она все время говорит, какая она несчастная и какие мужчины подлые, и не может остановиться. Ей кажется, если она замолчит и не выкрикнет себя, ее затопчут и убьют. Поэтому они все время говорят, кричат – боятся, что их затопчут и убьют.

 – Да, трагические бездны раскрываются, но при этом спектакль необычайно красив: красное дерево, кружева и прочее, материальная сторона вся сделана изысканно и любовно. Вы следите специально, чтобы спектакль доставлял чувственное наслаждение?

 – Обязательно, но это особенная, жуткая красота. Как можно объяснить стиль модерн? Все знают картину Айвазовского «Девятый вал». Это волна, которая вот-вот накроет несчастных людей. Тот промежуток, то краткое состояние между тем, что человек жив, и грядущей смертельной волной – это и есть модерн. Театр должен заглядывать за штампы, за обложку, за вывеску любого явления, искать глубокое, спрятанное. Блок сказал, что русский человек – это постоянный упрек человека внутреннего человеку внешнему. Театр должен открывать этого внутреннего человека.

 – У вас идет спектакль «Дядюшкин сон», где играют Владимир Михайлович Зельдин, Наталья Максимовна Тенякова, ваши чудесные актеры – но это поставили не вы. Вы так легко расстаетесь с «первородством»?

 – Очень нелегко! Но актеры должны приучаться и к другой руке, выживать в другой режиссуре. Борис Щедрин, который поставил «Дядюшкин сон», тоже, как и я, – ученик Юрия Завадского. И все ради Зельдина, на самом деле. Какое роскошное шоу сделал человек из своей старости! Какой темперамент!

 – А люди так боятся старости. Нет ли тут, в образе Зельдина, нам какого-то урока?

 – Женщины боятся старости больше, чем смерти, а мужчины боятся смерти больше, чем старости. Мы боимся быть беспомощными, некрасивыми. Женщины боятся потерять свой пол, потерять женственность. А вот как это удержать? Были люди, умели – вспомним Любовь Орлову. Это культура всего поведения, культура ухода за собой. К старости все больше внимания надо уделять телу. А душа – она обязана трудиться! И не сдаваться. Иначе – озлобишься. Зельдин всегда несколько был отстранен, никогда не участвовал в театральных склоках, он – над схваткой.

 – Есть ли у вас сейчас оригинальные идеи, чем будете удивлять?

 – Честно скажу, на этом этапе я не вижу впереди ничего ярко-оптимистического. Что-то в мире затевается… А так-то идей много, и про старость, кстати, я хотела бы поставить, есть забавная пьеса «Тихая пристань». Надо работать, день и ночь, день и ночь, тогда может открыться что-то настоящее.

 – Удачи вам, вдохновения и хорошего, умного зрителя впридачу!

Подписывайтесь на Аргументы недели: Новости | Дзен | Telegram