Для поэзии нужна дистанция
– У ВАС немного картин о текущей современности. В начале 80-х – «Родня», «Без свидетелей», сейчас – «12». В них много резкого, страстного, насмешливого, но нет поэзии. Словно в жизни, которая «за окном», вы не видите источников такой поэзии, она всегда где-то далеко. Вам обязательно нужно куда-то уйти, отойти, нужна историческая дистанция?
– Да, страсти кипят, а поэзии маловато. Может быть, «лицом к лицу лица не увидать»? Но я не холоден, и мои фильмы о своем времени – это не сатира. Я тоже там, тоже внутри, это не разговор о том, что «посмотрите на них и поймите – так жить нельзя». Это разговор о себе, я каждый из них, я понимаю каждого из них. А для поэзии действительно нужна дистанция.
Когда-то Чехов сказал: русские обожают свое прошлое, ненавидят настоящее и боятся будущего. Но что же получается?
Будущее, которого мы боимся, превращается в настоящее, которое мы ненавидим, – а потом становится прошлым, которое мы обожаем! Замкнутый круг. Ну что поделаешь – мы другие, мы сами по себе, у нас свой путь и свое ощущение жизни.
Вот так у нас и со временем уходящим – когда оно прошло, ты о нем вспоминаешь уже с любовью. «Сердце будущим живет, настоящее уныло, все мгновенно, все пройдет, что пройдет, то будет мило».
Я, к примеру, не могу долго жить в Лос-Анджелесе. Потому что мне надо заслужить перемену климата, заслужить тепло. Я должен выжить весну, чтоб она мне надоела и я захотел лето, а потом пыль надоедает и приходит осень, а потом мечтаешь о настоящей зиме…
А там утром – вечером, зимой – весной – одно и то же, 25 градусов. Ну что это такое?
– В картине «12» показан Кавказ, где не только пейзажи, но и люди, даже страшные боевики – увлекательно смотрятся. Вам вообще нравится все такое яркое, театральное вне зависимости от политической конъюнктуры или моральных оценок?
– Тут вот какая история. Есть впечатления, которые получаешь по телевизору или из литературы, и это одно. Это рассказ о чем-то далеком и чужом. А когда приезжаешь туда и находишься внутри – совсем другое дело. У меня был фильм «Урга – территория любви», о монголах, живущих в Китае.
Я имел какие-то внешние представления о степи – да, какие-то монголы, юрты-лошади, что-то среднеарифметическое. Но когда погрузился в ту жизнь, испытал потрясающий интерес и удовольствие. Я понял, почему едят руками, почему кладут барана головой на север, когда его режут. Почему его режут так, чтоб ни одна капля крови не упала на землю. Как именно его режут. Мы думаем, что тупо перерезают горло, и все в кровище. А делается маленький разрезик и рукой перекрывается артерия. Барашек тихо уходит, потому что он друг, и его не убивают, а – приносят в жертву гостям.
Это очень интересно и вызывает уважение к чужой жизни. А умножим это еще и на божественную красоту природы – она есть везде и всегда вызывает радость. И тут нет никакого «вот, дай-ка я покажу этих зверей в их зверином обличье и логове». Я пытаюсь ощутить этих людей изнутри и ощутить их в родной стихии.
Когда снимается какой-то «туристический» боевик про моджахедов, там бегают дикие бородатые люди со страшными глазами и горбатыми носами, в чалмах и тюбетейках, которые истребляют детей. Это агитка, это американский подход к делу.
Когда создатели картины знать не знают, где это, что это. Они только знают, что этих, с носами и бородами, надо мочить и образ врага должен быть четким и конкретным.
– А наш русский подход – когда играешь злого, ищи, где он добрый?
– Безусловно!
– Вы способны ощутить любую чужую жизнь с симпатией?
– Да, мне люди нравятся, и для меня это не пустой звук и не фигура речи – «человек есть не средство, а цель». Мне интересны любые люди. Кроме тех, кто стоит со стаканом, в котором тихо бьется об стенку лед, и спрашивают: хау а ю? А им отвечают: айм файн. Которые задают вопрос «как твои дела?» абсолютно не для того, чтобы услышать ответ. Вот с этими мне скучно.
Надо воспитывать и культивировать сострадание
– В НАШЕМ тревожном мире все обостряется и обостряется чувство национального, растет национализм, и вот я думаю: а есть ли у этого явления два лика, здоровый и нездоровый? Национализм возникает от слабости или силы? И что отличает здоровый национализм от нездорового, где эта грань?
– Здоровый национализм я называю патриотизмом, а нездоровый – шовинизмом. Здоровый национализм – это когда я люблю свое и предлагаю тебе делать то же самое. Я показываю тебе мое и хочу, чтобы ты это мое любил. И очень хочу, чтобы ты меня научил любить свое, но для этого ты сам это свое должен очень любить.
Еврей Левитан написал русскую природу как никто, и он был абсолютно русским. А Марк Шагал, настоящий художник, написал местечко, и я его ценю и уважаю, и снимаю перед ним шляпу. Я это местечко так, как он, чувствовать не могу, но Шагал мне рассказал о нем так, что мне дико интересно.
Когда начинаются разговоры, что мы лучше других – вот что ужасно! Вот где нездоровый национализм. Я люблю свое не потому, что оно лучше всего на свете и всех в мире превосходит. А потому, что я только здесь ощущаю себя живым. Живым, настоящим!
Вот Тициан – гениальный художник, верно? Это потрясающая мощь, эти роскошные тела, великолепные формы – я восхищен. Вижу себя среди этой роскошной плоти, рядом с этими великолепными телами? Абсолютно нет.
И я смотрю на картинки нашего Федотова, на «Сватовство майора», на «Завтрак аристократа» – я вижу себя среди этих персонажей? Да, конечно! Я там могу быть любым – отцом невесты, майором, аристократом этим уморительным, его денщиком и… даже котом, который сидит в углу. Я все это чувствую – даже запахи.
– Конечно, культура многое облагораживает, но ведь вы не придете в социальные низы – раздраженные, униженные – с красивыми картинками?
– А для этого было Евангелие, и стояла церковь, и народ в обиде говорил обидчику: что ж ты, креста на тебе нет, ты же божья тварь, и тот вдруг заплачет и рубашку последнюю отдаст. Такое было, это не сказка. Была четкая система координат!
– Была, а что сейчас? Разве ваш таксист из фильма «12» будет слушать Евангелие, а и слушал бы – разве от этого пройдет чувство унижения?
– Оно пройдет вместе с детьми, которые сейчас ходят с бабушками в церковь. На все нужно время. Нужно, чтоб на вытоптанном поле выросла трава – для естественных вещей требуется естественное время. Разговоры про интернационализм, который вдруг откуда-то возьмется, – пустые слова. Надо воспитывать и культивировать то, что называется «состраданием». Только это может действовать в России.
Бесы все понимают
– НРАВСТВЕННАЯ красота человека? Не социальная, а нравственная революция?
– Конечно. Не показушная, выдуманная, наученная, а – естественная. Я понимаю, что выгляжу каким-то анахронизмом, но свято в это верю. Нравственная революция – прекрасная идея, но для нее нужны нравственные революционеры.
Нужно вырастить целое поколение людей, которые сейчас еще болтаются в ногах у бабушек и мам и ходят по воскресеньям в церковь и слышат там то же самое, что слышал Александр Невский.
Все другое выливается в России в чудовищный ужас. Мало мы, что ли, пробовали? А давайте! – Ну, давайте – ой, как плохо вышло. Давайте тогда этих истребим! – Ну, истребили, и опять из рук вон плохо. Нет, нужны люди, которые опять войдут в систему координат, в которой существовали их предки.
– Но ведь просто придти в церковь мало, нужны живые примеры, подвиги?
– А я вот что вам расскажу. Жена моего товарища пришла в храм к батюшке. «Ты Псалтирь-то читаешь?» – «Читаю батюшка, но половины не понимаю…» А он и говорит: «Да ты читай! Бесы все понимают! А ты, главное, читай!» Хорошо, да? «Бесы все понимают, ты читай!»
Что ж вы хотите – опять одним махом все исправить? Не выйдет. Опять развести химическую лабораторию, опыты над народом – вот, сюда этого нальем, с тем смешаем, пусть бабахнет? Нет. Вера, милосердие, сострадание – только так. Все другое в этой стране, с этой историей и географией, превращается в бесконечную кровь.