Янис Грантс: «Я особенный, это да…»

— Янис, вот буддисты утверждают, что не надо читать книг. Что это шелуха чужих мыслей. Вместо этого правильнее прожить свою жизнь. Чему тебя могут научить другие люди? Только тому, что они знают сами, но почему ты думаешь, что это тебе пригодится? Скажи, надо ли читать книги? И почему сегодня их почти не читают...

— Буддисты действительно так говорят? Не знал этого. Знал только, что они и земляного червяка не обидят, потому что признают: и его жизнь духовна. Буддисты не читают книг? Допустим. Но наставники молодых монахов впитали знания своих наставников, а их книги и молитвы тоже ведь кем-то написаны. Это замкнутый круг — невозможно жить миром собственных мыслей, если не посвящен в чужие. «Своя жизнь», как вы выразились, это и есть личный опыт, полученный на основе чужого плюс какие-нибудь непредвиденные обстоятельства. В результате появляется что-то третье — уникальное. Если честно, я рассуждаю на ходу, никогда не задумывался о чем-то таком, поскольку с молоком матери впитал, что не должен «висеть» в безвоздушном пространстве, что я — это по большей части те самые «другие люди» (или книги).

На первом курсе киевского истфака нам преподавали высшую математику. Это был эксперимент такой. Понятно, что «вышка» историку как собаке пятая нога. Так и книги ты читаешь не для того, чтоб напитаться их мудростью или даже готовыми советами. Книги (как и высшая, допустим, математика) раздвигают твои горизонты, помогают тебе систематизировать и обобщать факты, мотивируют и предостерегают. Книги никогда не действуют непосредственно. Они действует опосредованно. То есть ты удивляешься, волнуешься, восхищаешься и понимаешь, что должен сделать что-то хорошее: помириться с другом, написать письмо бабушке в Иркутск.

Конечно, я читаю. У меня есть своя, может и несовершенная, но система чтения. Расскажу о ней, если останется время. Надо ли читать людям? Может, на страницах вашего еженедельника я уже рассказывал свой любимый пример: со мной на большом десантном корабле служили парни из отдаленных сибирских сел. При слове «Кафка» они вздрагивали (может, сибирские моряки и ваши буддисты — это одни и те же люди?), но были самыми работящими, самыми надежными, самыми добродушными и совестливыми. Мой вывод: семья важнее книг. Но ведь семья — это опыт, в том числе и книжный. Я опять попал в замкнутый круг…

Книги как портативная магия…

— А сам-то ты рос на книжках? И кто тебя втянул в этот омут?..

— «Янис родился в «книжной» семье» — так написано в антологии «Краткая история челябинской детской литературы». Нильс летал на диких гусях, Робинзон Крузо жил на необитаемом острове, еще были «Каштанка», «Вересковый мед», «Иван Иваныч Самовар» (практически запрещенный!) и многое другое. А всё мама! Я отчетливо помню чтение по кругу: она и два старших брата по очереди читают книгу, а я только слушаю, потому что и читать-то толком еще не умею. А помимо книжных героев у меня были еще и личные — двукратные чемпионы мира в танцах на льду Ирина Моисеева и Андрей Миненков. Это, кстати, нестандартный выбор, учитывая, что вся страна обожала их вечных соперников Пахомову и Горшкова.

Стихи, которые читаешь себе…

— И главный вопрос тебе как поэту — что нам дает чтение стихов? С прозой понятно, там объемы информации, возможность прожить разные жизни, расширить свой опыт. А стихи — ведь это что-то совсем иное. Это почти что музыка: ритм, рифмы, мелодичность. И мне очень интересно — и музыка, и стихи, если этим заниматься всю жизнь, развивают человека? И если развивают, то в чем, по твоему мнению?

— Если говорить грубо или даже вульгарно, то стихи — это концентрированная проза. Здесь тебе и информация, и опыт, и чужие жизни. Первый пришедший на ум пример — это «На севере диком стоит одиноко…» Лермонтова. Оказывается, это Гейне, оказывается, это пихта, а не сосна, оказывается, это и не про дерево вовсе, а про разлуку. И много чего еще — и для ума, и для сердца. Есть и личный пример. Я написал небольшую сорокастраничную повесть «Луи с грабаркой» о приезде в наш город летом 1932 года выдающегося французского поэта Луи Арагона. В повести я пытался раскрыть образ первостроителей ЧТЗ. А потом прочитал у челябинского поэта Евгения Горбачева цикл «Четыре песни», где была такая строчка:

У слепого мужика

В горле тряпка, в горле песня.

Вот, думаю, я сорок страниц прозы извел, а Женя одной стихотворной строчкой всё сказал. 

Или так: стихи будоражат меня по четырем причинам. Во взрослой жизни тебя настигают какие-то прозрения, какие-то разочарования. И ты находишь подтверждения своим смутным догадкам именно в чужих стихах: «Я же думал об этом, но здесь так тонко, так неповторимо сформулировано». Это первое. Но еще чаще при чтении стихов ты делаешь открытие: «Надо же. До такого я бы никогда не додумался, это палитра из «гущи жизни» и вместе с тем какая-то надмирность». Так меня загипнотизировало, например, двустишие Олега Григорьева:

Один человек доказал, что земля — это куб,

А другой умер от прикосновения детских губ.

Я постоянно возвращаюсь к этому маленькому тексту и пытаюсь его истолковать. Это второе.

Существует такой поэтический закон: всё согласуется со всем. Этот закон открыл не я, но считаю его истинным: только в поэзии по соседству могут оказаться слова (и смыслы, рожденные ими), которые никогда не окажутся вместе в жизни. Условный пример: когда вы представляете флейту, то уж никак не представляете рядом, например, водосточную трубу. А в стихотворении это не просто возможно, но и необходимо. Помните у Маяковского:

А вы

ноктюрн сыграть

могли бы

на флейте водосточных труб?

Такую всеобъемлющую связь всего со всем действительно не встретишь больше нигде — только в поэзии. Это третье.

А еще читать стихи — удовольствие. Это — четвертое.

Конечно, мелодия и рифма очаровывают, но я бы отдал предпочтение мысли. Впрочем, одно не должно мешать другому. Да, я пишу стихи с семи лет, мы вместе, так сказать, взрослели и мужали. Мне кажется, что моя увлеченность поэзией привила мне общекультурный, что ли, вкус. Например, я мало что понимаю в живописи или опере, но, кажется, способен отличить достойное произведение от подделки в любом искусстве. Что-то я много на себя беру (улыбается). 

Не тот поэт, кто рифмы плесть умеет

— Янис, ты часто в обычной жизни говоришь стихами? Это не заразно? И вот такое рифмоплетство не в убыток ли содержанию, глубине мысли? Ведь сколько сил тратится на то, чтобы стихи звучали красиво... Каково это — чувствовать слово, перекатывать его на вкус, пробовать, иногда выплевывать... Что это — дар или привычка? Ты кто — обычный человек, освоивший ремесло, или особенный?..

— Имеется в виду, говорю ли я стихами в семье и автобусе, за чисткой картошки и при выборе печенья в «Магните»? Никогда. Они не извергаются из меня повсеместно и беспрерывно. Стихи я пишу. Мне не надо никакого вдохновения, но нужен некий импульс, правда, что это такое, я толком и сам не знаю, а вдобавок к этому — одиночество, ночь и мусорная корзина.

Вы сами, может, и не замечаете, но задаете многомерные вопросы. Вот про рифмоплетство. Мне кажется, что мой любимый Хармс всю жизнь именно баловался, паясничал, рифмоплетствовал. Одно из самых знаменитых его стихотворений «Случай на железной дороге» начинается так:

Как-то бабушка махнула
и тотчас же паровоз
детям подал и сказал:
пейте кашу и сундук.

Трёп — и только. Никакой красивости, никакой глубины мысли, говоря вашими словами. А дальше продолжается эта ничего не значащая свистопляска, но нарастает какое-то напряжение, и уже кажется, что трагедия неизбежна. Мысль о катастрофе появляется не в самом тексте, а благодаря ему. Вот оно, чудо поэзии. Отсюда — из опыта Хармса (как я его себе представляю) — вытекает еще одно: есть ли это перекатывание во рту, есть ли это чувствование слова вообще? Или это просто неконтролируемый поток, приводящий к открытию? Наверное, подходы могут быть разными, но неопровержимо одно: поэт не знает, что он должен сказать, когда садится за текст. А когда текст готов, то поэт, скорее всего, не знает, о чем он. Такие вот ножницы.

Поэзия — это и ремесло, и дар: нельзя ступить на неисследованную территорию без подготовки (нужен хотя бы нож, чтобы отгонять бешеных оборотней), но ты не найдешь золотых залежей, если не будешь верить в их существование (это я об озарении, таланте и прочих неконтролируемых вещах). Мне никогда не нравились (в то же время) сравнения поэзии, например, с выпечкой хлеба. Мол, пекарь — это настоящий поэт, если достиг в своем искусстве невероятных высот. Но мы настолько привыкли, что профессионала высшей пробы в любой сфере называют поэтом, что остается только смириться с этим. А вот то, что я особенный, — это да. Я бы даже уточнил: ненормальный.

Окончание следует