Окончание. Начало здесь
Вам интересно, как появился аргумент: «Я художник, я так вижу»? Обычно это несколько ироническое выражение применяют к художникам, работающим в некоторых жанрах современного искусства. А точнее, того, которое можно условно назвать абстрактным, изображающим или представляющим всем привычное в, скажем так, нетипичном и подчас трудно узнаваемом виде. Именно об этом продолжается наш разговор с гостем редакции, художником Полиной Лахтиной:
— Полина, когда художник работает в реалистичной манере, и мне тут вспоминается наш любимый соцреализм, его как-то все понимают. Привычно потому что…
— Ну не скажите…
Если хочешь что-то делать — не бойся
— А у тебя, в твоем субъективном реализме, эти символы, они же мало кому понятны. И более того, мало кому близки.
— А вот не скажите опять же. Вы знаете, когда в начале прошлого столетия появились такие течения и понятия: кубизм, сюрреализм, абстракционизм, когда Ницше произнес знаменитую фразу: «Бог умер».
— А бог, говорят, ему на это ответил: «Это Ницше умер».
— Да, конечно, так все и было. Но все творцы тогда куда обратились? Внутрь себя. Это же их кризис был. Кризис. Посмотрите, дело в том, что вы затронули очень интересную тему — человек, когда живет в достаточно хороших условиях, он обращен во внешний мир. Но когда начинается кризис общества, и вот все то, что было у нас в начале 20 века, то тогда-то и появляется такое явление, как абстракционизм, нефигуративное искусство, когда художник углубляется внутрь себя. Потому что, когда в своей работе «Веселая наука» Фридрих Ницше явил метафору постмодернистской философии: бог умер, он тем самым объявил о кризисе человечества, кризисе в развитии человечества, потому что тогда все ожидали второго пришествия Христа…
— И эта проблема стала центральной для современной теологии, потому что ей приходится объяснять, почему второе пришествие Христа, столь недвусмысленно возвещенное в Священном Писании, до сих пор не состоялось.
— Вот именно. И когда Спаситель не пришел, у всех началось разочарование. Я по этой теме о постмодернизме писала дипломную работу — о постмодернистских хитросплетениях в английской литературе. И это было действительно очень увлекательно. Вспомните, Владимир Васильевич, как появилось само понятие «модернизм»? Прежде чем обратиться к английской литературе я вообще понятия «модерна» и «постмодерна» тщательно изучала. И вот то, о чем вы меня спрашиваете — там, именно там лежит ответ…
Прекрасно то, что прекрасно…
— Подожди, не поспеваю за тобой, Полина. Постмодерн, это что, усталость от модерна?
— Да. Тогда произошел своего рода откат, когда в 1969 году американский журналист Лесли Фидлер в своей статье «Пересекайте границы, засыпайте рвы» с особым задором объявил именно об откате от всего непонятного и об упрощении искусства. Низведении его до самого примитивного уровня…
— И модернистскую элитарность в лице Джойса, Пруста и Элиота Фидлер тогда развенчал ни где-нибудь, а аж в журнале «Плейбой»…
— (Смеется). Этот то, что мы сейчас видим, когда культура становится совсем простой. Проще некуда. От элитарности, которую вы помянули, она пришла к поп-культуре…
— Хорошо. Давай вернемся к самому началу, к тому, как известный художник — реалист Ринальд Гончарук, посмотрев твои полотна, сказал тебе, что он ясно видит твою первую выставку…
— Было дело. И даже организовал ее в ЮУрГУ. Точнее в библиотеке вуза, наверное, самом посещаемом месте после столовой, этой кузницы молодых дарований…
— И сколько ты картин тогда выставила?
— Дайте подумать… Штук десять, наверное. У меня даже фотографии с тех пор сохранились. Он называл тогда эту выставку эзотерические сны.
— Позволяющие выйти за пределы ментальной матрицы… Довольно точное определение…
— И он написал такое хорошее небольшое предисловие, и вот это был мой пробный шар. А дальше я уже рисовала для себя. Опять же я говорю, что не стремлюсь вылезать, если чувствую, что тут не сильна. Я рисовала для себя. У меня нет художественного образования. И я, естественно, не профессионал. Я — самоучка. Читала различные книги, пробовала. И мой творческий путь в живописи, это путь проб и ошибок…
Жизнь нам дана, чтобы мы обладали душой…
— Полина, как я понял, ты не график, ты пишешь красками. Мазилка красками…
— Мазилка красками — хорошо сказано. Что-то среднее. Я люблю и тонко вырисовывать, и люблю такие большие мазки.
— Нечто среднее — это что, пуантилизм?
— Пуантилизм – это все же точечное. И иногда да, хочется именно так — сконцентрированно поработать с кисточкой.
— И как родители отнеслись к этому твоему странному увлечению?
— Очень хорошо, им нравилось.
— Полина, и как ты докатилась до того, что твои картины красуются в лондонских арт-каталогах, где ты сегодня представляешь Россию?
— А вот потому, что на Западе этот самый внутренний мир художника ценится больше, чем внешний. Там вот этот внутренний субъективизм больше интересует знатоков, чем копирование окружающего…
— И с чем это связано?
— Вы знаете, Владимир Васильевич, наверное, с развитием самого общества. Дело в том, что наш социализм, наш советский соцреализм, взрастил в нас коллективизм. А на Западе преобладает индивидуализм. Вот я даже могу в языке привести пример, наше слово — все — на английский переводится, как everybody. Каждый. Видите, какая разница? У нас соборность, а у них индивидуальность. Так вот, там внутренний мир каждого ценится выше, чем наша соборность. Сообщество… И, следовательно, там интересен внутренний мир каждого из нас. И то, что именно он видит…, вот это нам интересно говорят они, и давайте вот это мы с вами и обсудим.
— Интересно, Полина Леонидовна, какое на сегодняшний день у тебя высшее достижение? До чего доросла?
— До Национальной галереи в Лондоне на Трафальгардской площади. Арт-каталог с моими полотнами находится там. И, что особенно приятно, даже на обложке моя картина. И мне об этом сообщили в письме…
— Глядишь, и в Тауэре скоро предложат провести выставку твоих картин, если так пойдет и дальше.
— В Тауэре, упаси господь, я не хочу. Там только ворон и медведей кормили и содержали бедных узников. Потому что это Тауэр… Он и был на это рассчитан.
— Но вы же, символисты, любите все такое экзотическое…
— Экзотическое…, ну пусть оно будет тогда у меня еще впереди. Вот она интрига — неизвестность, что меня еще ждет.
— Полина, в твоем художественном направлении есть чисто женское ответвление? Как в литературе, например, женские романы. Или в символизме преобладает unisex?
— Владимир Васильевич, вы такой интересный вопрос задали… Я сейчас вспоминаю работы Микалоюса Чюрлениса, одного из пионеров абстрактного искусства в Европе, и у него тоже, как у меня, такие же краски. Такие же. Нет, какой-то универсальности, что это вот женское, а это мужское. Смотрю на работы других художников, ищу чтобы было что-то чисто мужское... Наверное, только Михаил Врубель — представитель русского модерна и символист. Там действительно мужское начало чувствуется. И я вот вспоминаю кубизм, какой-нибудь пуантилизм, и даже тот же самый Клод Моне, посмотрите господа, как у него все нежно, тонко, воздушно. И кто бы мог подумать: ой, как будто женщина рисовала…
— Полина, и кто больше западает на твои необычные картины: мужчины или женщины?
— Как вы говорите: больше западают те, у кого развито духовное видение, духовное понимание… Те, кто читают восточную эзотерическую литературу или изучают восточные практики философские. Они понимают меня. Они считывают эти символы, и, я думаю, догадываются, что хочу им сказать. И я это никому не навязываю и не продавливаю. Это просто живет во мне.