Вышел в прокат фильм Александра Зельдовича «Медея»

Фильм Александра Зельдовича «Медея» побывал в конкурсной программе «Кинотавра» в Сочи и фестиваля в Локарно, вышел в прокат, показ его намечен на Роттердамском фестивале. Что ж, вроде бы обычный путь авторского кино, которому повезло. Однако ничего обычного ни в этой картине, ни в творческом пути Александра Зельдовича нет. Режиссёр стоит решительным особняком в ландшафте нашего кинематографа.

Зельдович снял несколько короткометражек и четыре полнометражных фильма – «Закат» (1990), «Москва» (2001), «Мишень» (2011) и вот «Медею» (свою версию античного мифа о царевне Колхиды, ужасно отомстившей мужу, бывшему аргонавту Ясону). Нет, режиссёр не специально так придумал, чтобы открывать своими картинами каждое новое десятилетие, он утверждает, что с радостью бы снимал больше, но отчего-то не выходит, не текут к нему деньги, не благосклонна судьба, равнодушны продюсеры… Ведь фильмы Зельдовича – плод его личной потребности, искусство для искусства, никаким группам зрителей специально не предназначенное.

Между тем профессиональная оснастка режиссёра довольно мощная – он явно из породы маньяков визуальности, эстет и гурман кинематографа. Все эстетические компоненты каждой его картины доведены если не до совершенства, то до незаурядного предела выразительности – изысканное изображение, замечательно интересные лица артистов, великолепная музыка (в трёх фильмах – выдающегося композитора Леонида Десятникова) и так далее. И это не мёртвый гламурный мир «красивенького» – но особое, тщательное выстроенное художественное пространство. Где красота служит смыслу, и смысл этот не элементарен. Его не перескажешь в двух словах и не запихаешь ни в какой жанр (драма? мелодрама? трагедия? мистерия?).

Такие режиссёры и такие фильмы нужны, даже необходимы, чтобы кинематограф не закоснел в понятных и удобных банальностях, чтобы он двигался, искал, был порою странным, непонятным, даже пугающим – но свободным. Являлся частью многовековой человеческой культуры, а не фастфудом. «Медея» Зельдовича – реплика в очень давнем культурном споре.

Читатель, наверное, уже догадывается, что эта картина меня впечатлила, и при этом я понимаю, что многих она оттолкнёт. Уже явились претензии от удивительно недаровитых отечественных феминисток. Неправильная какая-то у Зельдовича, по их мнению, Медея. Поклёп, в общем, на современных женщин, не учитывающий реальность, где никаких таких Медей нет. Уж не женоненавистник ли режиссёр? Видимо, недалёкий ум сбивается с толку современным антуражем фильма, где эффектная молодая женщина (Тина Далакишвили) уезжает со своим любовником (Евгений Цыганов) в Израиль из-за его бизнес-разборок, и действие происходит вроде бы среди знакомых интерьеров и пейзажей. Море и песок, скалы и оливы, улицы города, где ходят себе люди как люди, пьют, хихикают, болтают, совокупляются… хотя камера уникального мастера Александра Ильховского нарочно неподвижна, движения в кадре много, а что свет такой мощный и беспощадный, так это же израильское солнце, правильно. Словом, день сегодняшний? А вот так, да не так.

Как только Лёша, обыкновенный здоровый мужик, в меру самовлюблённый, правильно примитивный, решил пошутить и притвориться, что его унесло в море, а женщина заметалась по берегу в исступлении и лютой тоске и потом грохнулась без чувств, словно бы переменился обыкновенный пейзаж. Грозный миф стал испускать свои тёмные лучи и преображать день сегодняшний. Где для женщины, без остатка превращающейся в любовь, не в ах-любовь романчиков и киношки, а в натуральную стихию, которая «сильна как смерть», есть одно только определение – «психопатка». И где всерьёз думают, что дикий древний зверь природы укрощён, причёсан и на цепь посажен.

Эта Медея (в фильме у неё нет имени) не психопатка, а дочь природы, не той, что в виде собачки на газоне и лужайки с цветочками, а той, что является в облике ураганов, цунами и тайфунов. И архаическая внеморальная сила смотрит из загадочных глаз этого человекообразного тайфуна. Ничто её не остановит, не отвлечёт – ни религия, ни дети, ни уж тем более дружеская болтовня, ей нужен только тот, что в ужасе отшатнётся, разглядев рядом с собой чудовище вместо милой кошечки. Это, понимаете ли, не картинка сегодняшних нравов, а трагедия с высокой мерой обобщения. Просто, как правило, в женщинах такого рода заключена одна сотая или даже тысячная «Медеи», а в фильме она взята в чистом виде, укрупнена и лишь слегка замаскирована современными обстоятельствами.

В фильме Пазолини (1969) Медею сыграла певица Мария Каллас, и, конечно, глядя на её невероятное лицо, зритель верил, что это внучка Солнца (так утверждает миф). Далакишвили куда проще, но она на свой лад справляется, будучи одновременно таинственной и отталкивающей, жуткой и пленительной. Ей помогает всё пространство картины, обустроенное с присущей режиссёру эстетической маниакальностью (музыка А. Ретинского, дизайн костюмов самой Т. Парфёновой и прочие изыски). Я не утверждаю, что «Медея» Зельдовича – идеальный, совершенный фильм, вовсе нет. Но он размыкает давящую, изнуряющую, скучную пошлость наших дней со всеми этими нудными кьюар-кодами и пульсоксиметрами. Зритель испытывает давление древнего мифа, присоединяющего мгновения современности к истории, которой много тысяч лет. Это давление для иных дискомфортно, но в мире столько миловидной, занимательной, комфортной визуальности, можно всю жизнь провести, глядючи сериальчики на планшетике. А тут что-то оригинальное, своё, авторское, да ещё такое культурное.

Не так уж его, оригинального-то, изобильно в нашем кинематографе, а потому глупо обвинять Александра Зельдовича в женоненавистничестве. Тем более что это ну никак не соответствует действительности – ни в творчестве, ни в жизни режиссёра.