Волгоград простился с художником Петром Зверховским. Ну, как Волгоград – широкая общественность его не знала ввиду обыкновенной скромности творца. Не знали даже многие из тех, кто привык считать себя культурным человеком и посещать художественные выставки. Не был он любителем тусовок и обивателем порогов разных административных структур и кабинетов чиновников. Но оценка его таланта теперь взлетит наверняка, как это бывает с хорошим художником после смерти.
Он не жил в безвестии. Нынешний век был к нему более благосклонен, чем предыдущий. В 2012-м стал «Человеком года» в конкурсе «Царицынская муза». Мозаики Зверховского разбросаны по разным местам города. Одна из них – в столовой технического университета. Живописные работы выставлялись и приобретались известными музеями, художественными галереями. Его работы покупали коллекционеры, в том числе иностранные. Принимал участие в выставках в Европе и Америке. Картины Зверховского находятся в Государственном Русском музее в Санкт-Петербурге, в Музее современного искусства в Москве, в Фонде Сурикова в Испании. При этом в Волгограде он даже не был удосужен звания заслуженного художника.
Знаменитая история, как ещё в советское время Зверховский чуть не стал невозвращенцем. В заграничной туристической поездке он увлекся музейными экспонатами, отстал от делегации в Риме, заблудился. Когда разыскал советское посольство, теплоход уже отчалил на Родину. Говорят, куратор волгоградской делегации из органов поседел, но разжалован не был именно потому, что художник вернулся. А мог бы остаться, и жизнь могла сложиться совсем по-другому. Впрочем, ни у истории, ни у жизненного пути не бывает сослагательного наклонения.
«Каким-то образом разговоры с ним всегда сворачивались на исторические темы – это его действительно разжигало. Больше, чем что-то из настоящего, - вспоминает известный волгоградский журналист Ирина Стародумова. - Он жил историческими реалиями, цифрами, фактами, персонами. В последнюю нашу встречу увлечённо рассказывал о вавилонском царе Хаммурапи. А мог также детально о Наполеоне, или о Троянской войне... Ну и о художниках, разумеется. Помнится, мы встречались в грузинском кафе «На Аллее», которое он оформлял в стиле Пиросмани, так он словно жизнь Пиросмани сам прожил – знал о нем всё.
Конечно, Петр Ефимович был незаурядным, уникальным человеком. Он давно был разочарован в эпохе, в которой ему выпало жить, и придумал свой собственный мир – чистый, яркий, трогающий душу. Шагая по грязным лужам, он видел парусники на горизонте синего моря. Кстати, всё бытовое в его жизни героически взяла на себя жена Тамара, его тихая и надежная гавань.
Первый раз я увидела Петра Ефимовича где-то в начале 80-х в Заканалье в компании молодых художников, собравшихся в мастерской у Юры Теплова. Зверховский присел на минуточку и скоро исчез: он никогда не был любителем больших компаний.
Юра тогда сказал: «Ребят, согласимся, что Петя самый талантливый из нас, нам до него не дотянуться! Но ведь эти суки из Союза никуда не пропустят его, ни на какие выставки... Ему вообще кислород перекрыли, как он выживает?.. Ну почему он не остался в Италии?!»
В своей крайней щепетильности он боялся кого-либо обидеть, задеть. Это его благородство принимали за наивность. Десятки его картин в лихие 90-е «уплыли в неизвестность» в Англию, остались после выставок в Италии, Германии, Америке – везде он доверял дельцам от искусства, слушал обещания и оставался ни с чем... Он же испытывал чувство стыда за этих людей и вздыхал не о потерянных заработках, а о картинах, чтобы те нашли хороший дом, и на них смотрели люди. Может быть, он так видел свою миссию проводника Красоты и Добра.
Петр Ефимович, дорогой, тебя очень будет не хватать нам... Ты никогда не приедешь в наш сад на пленэр, как всё собирался... Но, ты прав, когда говорил: «Художник живет, пока на его картины смотрят». А значит, ты всегда будешь с нами».