Когда книги ещё, как говорится, «выходили в свет», в этот самый свет вышел сборник Павла Крусанова под названием «Все рассказы». Вообще-то Крусанов – известный романист, автор книг «Укус ангела», «Бом-бом», «Американская дырка», «Ночь внутри», «Ворон белый» и других незаурядных сочинений. Однако и рассказов набралось на увесистый томик, весьма подходящий для медленного, вдумчивого чтения.
У КРУСАНОВА в прошлом году вышел роман «Яснослышащий», так вот его самого можно назвать «яснопишущим» – пишет он, точно по дереву или камню режет: отчётливо, точно, внятно, стилем упругим и афористичным. Однако для быстрого чтения его проза не годится: нет в ней стремительного сюжета, завлекательной интриги, бурных диалогов. Крусановские герои редко спешат, предпочитая ритм познавательных прогулок по миру, то и дело попадая в рискованные мистические приключения. Но вымышленное так ловко сплетено с реальным, что даже, к примеру, фантасмагорическое перемещение разума героя в тело собаки (рассказ «По телам») выглядит совершенно убедительно. Добротное обаяние авторской интонации превращает вымысел в своего рода эпос – да, вот как оно и было…
Собранные в книгу рассказы охватывают значительный пласт времени. Раздел «Уездное» повествует о жизни русской глубинки 80-х годов – бедной с виду, но богатой на сердечные страсти. Цикл «Дневник собаки Павлова» живописно рисует безалаберную тусовку обаятельных молодых бездельников в начале 90-х, когда «остался только звук, пронзительная нота, подобная всесветному школьному звонку – свободны, можно уходить». «Знаки отличия» перенесут нас в вечность, в которой мается бессмертный герой рассказа «Бессмертник», а потом вернут в мистический Ленинград-Петербург конца прошлого века. А в последней части мы перемещаемся уже в наш век, где жизнь вновь предстанет захватывающе интересной и желанной, хоть и опасной штукой. Никаких следов политического словоблудия, скоропортящейся публицистики, даже ни одного упоминания действующих на то время политиков – жизнь крусановского человека словно протекает в ином измерении, как жизнь собаки или жука (Крусанов, кстати, известный энтомолог-любитель и создал уникальную композицию: герб России из жуков).
«Он родился в христианской стране, в семье горшечника» – вся конкретика о месте и времени жизни Ворона, героя рассказа «Бессмертник». Правда, отец покупал ему на рынке «липкие палестинские финики, лидийский изюм, солнечный лангедокский виноград и сладкие орехи из Кордовы» – и мир вокруг героя начинает проступать как старинная переводная картинка. А когда герой поступает в услужение к бродячему фокуснику Мервану Лукавому, из его рассказов складывается чудесный образ сущего, полного тайны и прелести. «Он говорил, что в горах нельзя кричать, ибо крик способствует образованию грозовых облаков, что лев боится петушиного крика, что рысь видит сквозь стену, что далеко в Китае живут однокрылые птицы, которые летают только парой…» В таком мире, конечно, неудивительно, что слёзы Ворона, замешиваясь в глину, делают горшки смеющимися, а сам герой приобретает способность исцелять, перенимать чужую боль. Но и в бедном на краски Петербурге жизнь не менее чудесна, ведь «кто-то налил по горло в этот город ярчайшие сны». И шатающихся по городу крусановских социопатов-отшельников то и дело подстерегают чудесные приключения…
Умение назвать мир метким словом – коренное свойство Крусанова. Когда его герой заходит в распивочную, где «из стен на уровне груди, словно сами собой, как чага, вылуплялись узкие карнизы столиков» («Другой ветер»), читатель оказывается в распивочной вместе с героем и сам стоит за этим столиком. Отчего и печальный разговор о гибели Империи – а это единственное событие большой истории, которое писатель признаёт влияющим на своих героев, – приобретает настоящий вес. «Стало зябко без Империи на свете, как с дырой в валенке… Ведь если Бог создал мир, а дьявол – время, если ад – это хаос и невозможность тормознуть его соития и распады, если Империя – это стоп-кран и область отсутствия перемен, то она, выходит, что-то вроде пилюли от этой гадости: движение замерло, а после, глядишь, можно в иную сторону двинуть…»
Но какой бы грустный и неуютный мир ни живописал Крусанов, он всегда вырастает на почве удивительно здорового и добротного мироощущения автора. «Счастья нет, и не надо. И так хорошо». Человек слаб? Это, в сущности, неплохо. «Пока человек жалок, лжив, слаб, его хватает лишь на шкодство, но стоит ему возвыситься, стряхнуть шелуху личной выгоды, и он сложит пирамиду из девяноста тысяч голов». Но в слабости человека есть утешение и выход: «Если прислушаться, жизнь окажется музыкой. Такой, где, чтобы не лажать, достаточно хроматической гаммы и чувства ритма. Это тем, кому не солировать. То есть достаточно совершать поступки, от которых никому не становится хуже, и говорить слова, за которые ничего не будет… И всё же порою хочется произвола. Того самого – с величием жеста и широтой помысла». («Петля Нестерова»)
И обыкновенные люди, доморощенные философы, прозябающие на окраине жизни, сталкиваются в рассказах Крусанова с необычайными существами. То это «пламенник», ведающий судьбами, то «наладчик», умеющий призвать в голову царя, того самого, без которого голова бессмысленна, то обладатель «мешка света», возгоняющего любой дар в человеке до степени гениальности. «Просто жить», разглядывая Петербург, шлясь по распивочным и читая старинные книги вроде «Чина медвежьей охоты», из которой узнаёшь, что «медведь заячьего писку не выносит», – это хорошо. Но рвануть куда-то за пределы обыденности, отважившись на смелый и красивый поступок хотя бы в мыслях и фантазиях – это прекрасно. Империя погибла, человек одинок, ему страшно и зябко – но, наладив личный гармонический контакт с миром, он, возможно, сделается способен на этот мир влиять. Если не облажаться, не издать фальшивую ноту, не сбиться с такта – силы начнут прибывать, голова, куда вернулся «царь», покажет ясную и стройную картину мира вместо хаоса злобных случаев…
«Я верю, что Петербург – русская народная мечта и пуп земли, что интеллигенция и учёные – неизбежное зло и лёгкий источник справок, что Царьград отойдёт к России, что истина сродни горизонту, что всё, написанное Прустом, похоже на один длинный тост, что Deus conservat omnia…» (Бог хранит всё. – лат.) Так говорит герой рассказа «Скрытые возможности фруктовой соломки», который тащится в пригородном грязненьком поезде, без чая, без света – но навстречу своей любви.
Советские критики обладали поразительным набором штампов, часто, допустим, писали такое: «эта книга помогает читателю полюбить жизнь». Помню, хихикала, а зря – как ни странно, это бывает. К примеру, «Все рассказы» Крусанова именно таковы.