Вся жизнь игра – но где взять режиссёра?

15 декабря 2016 года на страницах «АН» было опубликовано интервью с главным режиссёром Театра Ленком Марком Анатольевичем ЗАХАРОВЫМ. Случилось это сразу после премьеры спектакля «День опричника», поставленного по роману Владимира Сорокина. Похоже, это было последнее его интервью федеральному печатному изданию. Тем более удивительно, что разговор с Марком Анатольевичем выглядит более актуально сегодня, чем три года назад. В кабинете руководителя Ленкома оказались Татьяна Москвина и Андрей Угланов. Приводим текст интервью с некоторыми сокращениями.

– Я ПОМНЮ прекрасно постановку «Юнона и Авось» ещё в советское время. Был порыв, надежда на то, что Россия в мире себя покажет, что будет союз с Америкой. Америка представлялась, конечно, не такой, как сегодня. Мы же болели Америкой, надеялись на неё. Сейчас мир покатился на саночках с горы, и мы имеем то, что имеем. Скажите, тенденции мнимой самобытности насколько опасны и как им противодействовать, хотя бы в культуре?

– Они очень опасны. Это движение очень сильно в нашем обществе. Огромная страна, инерция большая. Как огромный авианосец, страна медленно разворачивается. Назрели тенденции, которые меня очень печалят. Такое ощущение, что наши политические аналитики, которые ежедневно выступают по телевидению, хотят убедить нас в том, что есть планета, которая погрязла в разврате и педофилии, и остался лишь один островок… Я не про Остров свободы Кубу.

– Мы встретились с вами сразу после оглашения Послания Президента Федеральному собранию. Владимир Владимирович начал со слов о близости исторической даты – 100-летия Октябрьской революции. И нужно что-то сделать, чтобы примирить наконец белых с красными. Для этого даже готовится специальный закон. Он будет называться «О российской нации». Скажите, а есть ли кого с кем примирять, время-то давнее?

– Примирение может состояться при, так сказать, присутствии политической воли и каких-то смелых движений нашего государственного руководства. Кое-что наш президент уже сделал, за что я ему благодарен. По-иному мы стали относиться к Деникину, даже Колчаку. Мы с уважением относимся к патриотам Белого движения, понимаем, что в братоубийственной бойне в общем-то виноваты все, обе стороны. Эта тенденция меня радует и обнадёживает, но необходимо сделать и резкие движения. Под ними, если сформулировать примитивно, я подразумеваю то, что надо всё-таки простить Ленина, простить по-христиански и по-человечески похоронить. Освободить православную столицу Москву и её главную площадь от языческого капища, где лежат гробы таких людей, как Суслов, Черненко, Брежнев. Всё это, в общем, недостойно цивилизованного и развитого общества.

Если человек всё-таки существо, обладающее великим космическим даром – мозгом, то он должен меняться. Меня иногда раздражает, когда человек говорит: «Я как 70 лет назад думал, так я и сейчас думаю!» Стало быть, ничего не изменилось, никакой коррекции он не произвёл. К сожалению, я эту коррекцию произвёл чуть позже, чем хотелось бы. С другой стороны, если бы я не читал Автурханова, не читал серьёзные исследования про Ленина, про Сталина и про партизанское движение в Приморье, я бы никогда не поставил «Разгром», после которого решено было, что я возглавлю Театр Ленком.

– Вы искренне увлекались идеей коммунизма?

– Нет, но считал это чем-то неизбежным. В своё время один человек из муниципального чиновничьего ряда сказал мне: «Ты и дальше хочешь быть режиссёром у Плучека в Театре сатиры или хочешь получить свой театр?» Ну конечно, я хотел иметь своё дело. «Вот бумага, пиши заявление о вступлении в партию». И только потом меня начали мучить подозрения – а может ли что-то измениться, оздоровиться? Сможем ли мы медленно, с трудом, но перебраться в какое-то другое пространство, где будут иные ценности, иные моральные, нравственные нормы? Тогда, в 50-е годы, это казалось невозможным.

– Что случилось с телевидением? Какие лица, темы? Вы сами когда-то были «человеком из телевизора», рассказывали о кинематографе. Что сейчас думаете хотя бы об освещении культуры?

– Очень безрадостные и печальные ощущения. Правда, была у нас встреча с Сергеем Кириенко. Сказали ему, что хорошо бы какой-нибудь сигнал сверху был, потому что мы послушны только сигналам сверху. Согласитесь – всё-таки нельзя мочой обрызгивать экспонаты в галерее, нельзя врываться в театры, подкладывать голову свиньи ко МХАТу. Он сказал, что постарается что-то сделать. Мне кажется, что-то ему удалось, а может быть, не только ему. Но эти усилия пока недостаточные для того, чтобы нам прийти, не знаю, как это у вас прозвучит в газете, к некоему очищающему «Нюрнбергскому процессу». Нам надо что-то сделать, чтобы окончательно поставить, так сказать, государственную точку в потоке восхваления тех персонажей, которые не кажутся нам героями. Потому что после Ивана Грозного можно поставить памятник и Малюте Скуратову. Это же ближайший его сподвижник, который очень много сделал для опричнины. Его нельзя недооценивать.

– Вы говорите про «сигналы сверху». А не стоит ли посылать настойчивые сигналы снизу, чтобы наверху сканировалась хоть какая-то картина подлинных общественных настроений?

– Кстати, вы в своих передовых статьях и подаёте сигналы снизу. Я начал читать «Аргументы недели» несколько лет назад и продолжаю по сей день.

– Вернёмся напоследок к премьере. Писатель Владимир Сорокин в своей книге описывает в гротескной форме жестокий мир недалёкого будущего. Все его герои почти сплошь отрицательны. Но одно исключение – когда вам как режиссёру не понятно, хороший у вас герой или плохой, эту роль вы обычно даёте Виктору Ракову или Александре Захаровой. Вот и здесь – только в финале спектакля появляется ясность: их непонятную сущность, в первую очередь героя Ракова, меняют любовь и совесть. А героиня Александры Захаровой вообще становится олицетворением Любви. То есть театр по-прежнему без темы любви и совести невозможен?

– Театр просто не может существовать без любви. И без какого-то внутреннего облагораживания героев, их чувственного развития. У всякого спектакля есть обязательные стадии – сначала зрителю должно быть любопытно…

– В своей книге вы об этом написали: «Нужно выдержать 7 минут, чтобы заинтересовать зрителя».

– Этот феномен американцы исследовали по линии кинематографа: на 7-й минуте, как ни монтируй, у зрителя возникает вопрос – «зря я пошёл или не зря?» В театре это тоже есть, но мы такими глупостями не занимаемся. Хотя это и не глупости.

У режиссёра-постановщика есть кредит доверия: сначала зритель думает, ладно – что угодно! Потом должно возникнуть любопытство, а после любопытства – сопереживание. А уже после сопереживания к действующему лицу или лицам должна возникнуть любовь. Любовь обязательна, тогда есть спектакль!