В прокат вышла картина Кантемира Балагова «Дылда», получившая в Каннах приз за лучшую режиссуру в программе «Особый взгляд». Международные призы автоматически обеспечивают отечественному фильму интерес аудитории. И продюсеры «Дылды» (А. Роднянский, С. Мелькумов) томить публику не стали. О «Дылде» тотчас стали спорить – неудивительно. В центре фильма – две женщины, а женщины – это жизнь, а жизнь – это… а что это?
О, ЧТО молодой режиссёр Кантемир Балагов, дебютировавший незаурядным фильмом «Теснота», одарён именно как режиссёр кино, очевидно. Мои опасения связаны с подозрением, что международная кинематографическая общественность взялась выращивать из него очередного «монстра» вроде фон Триера или Ханеке (не того же масштаба, но того же типа). То есть производителя унылых опусов часика на три, преисполненных отвращения к жизни, которые все изображающие из себя интеллектуалов обязаны созерцать с глубокомысленным постным лицом. Превозмогая естественное желание рвануть в соседний кинозал на новое аниме Миядзаки. Вырезать из «Дылды» 60 минут – это был бы и акт милосердия, и прямое эстетическое благо. Но как же тогда доказать, что твой фильм принадлежит к самому «сурьёзному кино» на свете? Только если паузы между словами по 10 секунд, а между фразами – 30–40 (доходит порой и до чистой минуты!). Ритмы «Дылды» тягучи и однообразны до невыносимости, и не надо поминать учителя Балагова – Александра Сокурова, да, и он использует замедленность и тишину, но он хитрец первостатейный, ритмы его картин виртуозны, монтаж, при всей нежности, поразителен. Тягомотность «Дылды» – следствие профессионального несовершенства режиссёра, и было бы здорово, если бы свои явные недостатки он не принял за востребованные миром особенности. Тем более главного свойства режиссёров-монстров, то есть отвращения к жизни, у Балагова нет и в помине.
Его страстно притягивает не просто жизнь, но жизнь «на миру», где люди трутся боками и сердцами, тесная, скученная, коммунальная, шершавая жизнь бедняков, простолюдинов, терпил. Её тяжёлая грубая повадка, её неиcсякаемая животная энергия. Люди в фильмах Балагова то и дело обнимаются, приникают друг к другу, вторгаются в чужое личное пространство, смотря прямо в глаза. «Я хочу человека внутри», – говорит одна из героинь «Дылды», фронтовичка Мария, имея в виду, что она хочет ребёнка.
Многие зрители отказались верить, что действие фильма происходит осенью 1945 года в Ленинграде, и не потому, что «пуговицы не те». Пуговицы как раз те. Но мироощущение советских людей через полгода после победы, их энергетика, их поведение – думаю, были совсем иными, чем у Балагова. Здесь скорее катастрофическое мироощущение 90-х годов, времени детства режиссёра, стиль мрачного упрямого выживания. Героиня «Дылды» Ия (Виктория Мирошниченко), собственно, та самая дылда стоеросовая, с голубыми глазами и белыми ресницами, была контужена на фронте и страдает загадочными припадками замирания, во время которых она издаёт странные щёлкающие звуки.
Но и все персонажи «Дылды» как бы немножко контуженые. Двигаются медленно, говорят с трудом, реакции отсрочены и размыты. (А весь фильм построен на крупных и сверхкрупных планах, так что изображающим из себя интеллектуалов придётся делать постное лицо в сверхкрупном размере.) Плохо ложатся на 1945 год и некоторые обстоятельства самой истории: так, пожилой печальный главврач заставляет медсестру Ию сделать милосердный укол смерти неизлечимо больному, причём упоминается, что это не в первый раз. Гинеколог, обследовавший Ию, заявляет, что сейчас забеременеть очень трудно и женщины годами мучаются. В общем, это авторский, вымышленный 1945 год, на что автор имеет полное право, а я вообще враг поисков исторической правды в художественном кино. Вот жених Саша везёт Марию к своим родителям – каким-то крупным чиновникам того времени. Машина подъезжает к дому-музею Набокова в селе Рождествено. В таких особняках вряд ли жили советские чиновники любого ранга, ну и что? Режиссёру надо подчеркнуть, что Мария попадает в другой мир, он подчеркнул, а Набоков там, не Набоков – какая разница.
Но что ищет Балагов в своём вымышленном 1945 году, населённом печальными контужеными людьми? Ищет он ощущения жизни, мучительной и тесной, но общей и настоящей. Ищет – и находит героическую плоть, желающую выжить, и отважные души, жаждущие счастья. Во время припадка Ия случайно задавила ребёнка Пашу, которого ей вручила на фронте её подруга Мария. Когда Мария (Василиса Перелыгина), потерявшая на фронте возможность быть матерью, возвращается домой, со своей бесстыжей улыбкой и нечистой кожей, вина и ответственность толкают Ию выполнить безумный план подруги – забеременеть от главврача и отдать ребёнка ей. Получилось? На момент финала пока что не получилось. Однако подруги обнимаются и плачут, после всех передряг и мытарств веря в будущее.
История начинается с гибели ребёнка, а заканчивается смутными надеждами. Между этими точками – женские лица и тела, вроде бы прекрасные сами по себе, но до странности лишённые эроса. Женщины не ищут наслаждения, они ищут близости, прикосновения, избавления от одиночества, ищут «человека внутри», особенно Мария с её бесстыжей улыбкой. Ради своего сохранения и воспроизводства жизнь отказывается от стеснения, она идёт напролом, она делается бесстыдна и бесстрашна. Не какая-то там «жизнь» из философских галлюцинаций и исторических абстракций – а эта самая баба-жизнь, сестра-жизнь, мама-жизнь, которая, расставив ноги и утирая пот, делает свою грязную, неблагодарную, святую работу!
Не скажу, что меня сильно увлёк сценарий (А. Терехов, К. Балагов) – диалоги блёклые. И для чего героиня сделана высокого роста, дылдой? Как это пригодилось в фильме? Да никак. Могла бы быть маленькой, тогда картина именовалась бы «Коротышка». О ритмах я уже упоминала. Актёры подобраны выразительные, но не такие притягательные, что прямо глаз не оторвёшь. Так что мне понравилось-то в картине, если я её с трудом досмотрела?
Ощущение жизни. Страстное, талантливое. Из которого может произрасти настоящее творчество, если режиссёр будет строг и неумолим к себе.