> Читаю словари как романы - Аргументы Недели. Челябинск

//Культура 13+

Читаю словари как романы

8 ноября 2018, 11:12 [ «Аргументы Недели. Челябинск» ]

Николай Иванович Година

К выходу новой книги стихов Николая Годины «Здесь и сейчас» (Челябинск : Цицеро, 2018. – 67 с.) 

В издательстве «Цицеро» вышла книга стихов Николая Годины «Здесь и сейчас». Живой классик не перестаёт удивлять: ведёт ежеквартальный литературный семинар в помещении челябинского отделения Союза писателей России, является вдохновителем и редактором журнала «Графоман», регулярно пишет стихи и издаёт книги. И это – на девятом десятке лет. 

– Николай Иванович, я сбился со счёта. А вы сами-то помните, сколько книг написали? Все ли они равноценны? Есть ли любимая среди них? 

– «Здесь и сейчас» – моя тридцать вторая книга. Самый первый сборник («Белое, синее», 1967), наверное, можно назвать слабее других. Да и второй («Дерево любви», 1970) – тоже. Я ведь был начинающим автором. Впрочем, мне не кажется, что книги делятся на сильные и слабые. Здесь работает какая-то другая шкала измерений. Возможно, отдельные книги попадают в нерв времени, отвечают на чаяния людей. А другие – нет. Хотя и такой подход является достаточно условным. Наверное, лучше говорить об отдельных текстах. Проходные стихотворения у меня, конечно, есть. Но они есть у всех. Без этого – никак. Невразумительные стихи – это пьедестал, на который будет водружён шедевр. 

– На этих словах герой интервью решает напоить меня чаем и выходит из комнаты. Раньше все стены кабинета были уставлены книгами. Теперь книг мало – основная библиотека подарена городу Миассу, остались увесистые словари, издания с дарственными надписями и особенно любимые авторы. Вернувшись, Николай Иванович не столько отвечает на поставленные выше вопросы, сколько раскрывает секреты минувших лет. 

Может, и не было бы никакой первой книги. Но в 1966 году я принял участие в Кемеровском зональном семинаре молодых писателей. Меня там заметили, оценили. Потом в обком партии пришла бумага: издать. Ослушаться этого приказа никто не посмел. В то время выпустить книгу своих стихотворений – что в космос полететь. Конечно, нашлись доброжелатели, которые из зависти и других мерзких чувств пытались отравить мне жизнь. 

Дело было так. Однажды, когда я ещё работал на экскаваторе, я возвращался со смены пешком через лесок. Вижу – журнал валяется. Грязный, конечно. Я поднял его. Отряхнул, стал на ходу листать. Пролистал до романа «Женщина, которую я бросил». Жаль, автора вот забыл. Надо же, думаю, как замечательно сказано. Да и роман мне понравился. Словом, родилось у меня стихотворение «Та женщина, которую я бросил…» 

И что ты думаешь? Поэт Б. нашептал на ухо Борису Ручьёву, что Година, мол, от жены ушёл, что аморальный тип этот Година. Поэт Б. оклеветал меня, хотя и знал, что моё стихотворение – не факт биографии, а придуманная история. Развод в советское время – дело не столько семейное, сколько общественное. И Ручьёв, не вникая в детали, меня осудил и перестал со мной общаться. 

– Я заметил: Николай Иванович рассказывает этот случай без боли и обиды – время залечило все раны. Да и «брошенная женщина» нет-нет да и подтверждает своё присутствие в квартире: какие-то звуки и запахи летят из кухни. Они вместе уже почти шестьдесят лет, и никаким сплетням их не разлучить.
Гер
ой интервью тем временем продолжает развивать тему минувших литературных баталий. 

 

– Тогда в городе было три мощных группы. Жизнь кипела вокруг литературных объединений, они и назначали своих «гениев» или низвергали поэтов с Олимпа. Во главе литобъединения ЧТЗ стоял Ефим Ховив. Там ребята были хорошие, работяги. И стихи такие же слагали – всё больше на рабочую тему. А ещё была «интеллектуальная» ячейка. Она сформировалась в лито «Экспресс» вокруг Льва Рахлиса. Достаточно назвать два имени из этой «команды» – Сергей Борисов и Николай Шилов. А ещё была группа «патриотов». Эти собирались на ЧМЗ. Вели себя агрессивно, да и патриотизм их зачастую был ложным. 

– Николай Иванович, вы не думаете бросить сочинительство стихов? Виктор Соснора вот, как только ему исполнилось семьдесят лет, запретил себе это занятие… 

– Не брошу. Это болезнь. Зависимость. Я люблю деревья и не перестану о них писать. Меня этой любовью даже Виктор Астафьев попрекал. Но при всей любви к деревьям я всё же поэт социальный. Чистая поэзия со всеми её метафорами, сравнениями, парадоксами, синтаксисом не может существовать без обращения к человеку и его проблемам. И – шире – поэзия должна работать на народ, при котором она существует. В советское время это понималось так: 30% своей книги будь любезен посвятить рабочему классу и патриотическому воспитанию молодёжи. Стихи из этой серии мы называли «паровозиком». Я считаю, что такой подход к поэзии был ошибкой советской власти. 

 

Шарж на Николая Годину

– 
Я тут выписал себе некоторые словосочетания, по которым можно сразу определить автора стихотворения. Особенные слова – это как бы ваша гербовая печать. Обратился 
п
охвору, весёлая ископыть, порхлый дождь, садкий снег отмухровал простудой… Откуда это? Сами придумали? 

– Это русские слова. В основном из словарей Владимира Даля и Дмитрия Ушакова, которые я читаю как романы. Ещё я веду каталог, где на карточках записано много-много старинных слов. Они красивые, и я хочу, чтобы эти слова прижились среди нас повторно. Они – заклятье против компьютерной терминологии или вставок на английском языке. Я воспринимаю это как нецензурную брань. 

Неологизмов у меня два или три. Одно из таких слов – христосить. Это про огородное пугало. Оно ведь напоминает распятие. То есть этим словом я как бы обратил внимание читателя на позу пугала. Но поза – это не всё. Ещё есть состояние. 

Читатель – соавтор поэта. И поэту важно, чтобы из стихотворения сложилась картина мира. И читателю это важно. Здесь – условно – надо избежать двух крайностей: эстрадности и предельной метафоричности. Изобилие метафор, нанизывание их одна на другую превращает стихотворение в поток навязчивых идей автора, а цельность высказывания – исчезает. 

– Николай Иванович, а будет тридцать третья книга ваших стихов? 

– Очень на это надеюсь. 

 

Янис Грантс, 

2 ноября 2018   

 

Элегия 

Та женщина, которую я бросил... 
Заплаканное дождиком окно... 
С красивою задумчивостью осень 
Похоронил я в памяти давно. 

Та женщина, которую я бросил... 
А этот страшный холод рос и рос. 
И восходила крохотная просинь 
Над заревом неоновых берез. 

Та женщина, которую я бросил... 
Сквозь белый день смятение несу. 
Я вырубил в душе десяток просек, 
Но в том лесу все так же, как в лесу. 

Та женщина, которую я бросил... 
О, Господи, к чему все это мне! 
Никто не скажет и никто не спросит. 
Никто не отзовется в тишине. 

Та женщина, которую я бросил... 

1968 

* * * 

Лес не болен ещё, но уже не здоров. 

Прелый запах от скользких до слизи ковров. 

Издолбил мелкий долбень берёзу в труху, 

Задолбал, затупил долото наверху. 

 

Горе есть, а ума, говорят, два пима. 

Из глуши философии путь на простор 

Без приятства укажет однажды зима. 

Снег текстурой скорлупчатой выстелит двор. 

 

Переводом с санскрита – сорочьи следы. 

Гидромет за свои пусть ответит слова… 

А покуда меняется форма воды, 

Я смотрю как уходят в себя дерева. 

2018 

КЕ


Обсудить наши публикации можно на страничках «АН» в Facebook и ВКонтакте