Ивановы вновь набирают силу

26 мая в Санкт-Петербурге состоялось вручение престижной литературной премии «Национальный бестселлер». Награда была вручена писателю из Екатеринбурга Алексею Сальникову за роман «Петровы в гриппе и вокруг него». Отрадно, что наша газета отметила одарённого автора (см. статью «Наши люди сегодня: быт как безумие?» «АН», от 21.12.2017). Однако удручает, что в коротком списке «Нацбеста» не было других выдающихся книг прошлого года – ни «Прыжка в длину» Ольги Славниковой, ни «Тобола» нашего сегодняшнего собеседника Алексея ИВАНОВА.

– ВЫ РАССКАЗАЛИ нам про географа, который пропил глобус, про сердце Пармы, золото бунта и многое другое. Объяснили, что такое горнозаводская цивилизация и что бывает в историческом ненастье. А недавно вышел второй том романа-пеплума «Тобол». В этой связи народ волнуется и не понимает, спите ли вы, отдыхаете ли, живой ли вы человек? Уже целый книжный шкаф написали!

– Есть писатели куда более плодовитые, чем я. Действительно, написал я немало, но ответ прост: я стремился к этому всю жизнь, писать – моё любимое занятие. У меня, в общем, не бывает выходных, я нигде не тусуюсь, не сижу в соцсетях, не бухаю. Не трачу время попусту.

– Но ведь так было не всегда, чтобы писать, надо жить.

– Конечно, когда-то я ходил на работу, поэтому роман «Сердце Пармы» писал пять лет, а он в два раза меньше «Тобола», который написал примерно за два года. Вообще есть наблюдение, что жизнь писателя делится на две части: биография и библиография. Наверное, я уже перешёл во вторую часть… Довольно долго писал в стол без всякой надежды на публикацию. Меня никто нигде не публиковал, и это длилось тринадцать лет. Говорят, что шанс выпадает всем, но не все бывают к шансу готовы – когда шанс выпал мне, у меня оказалось на руках три готовых романа.

– Хороший урок для начинающих! Когда «труба позовёт» – надо что-то иметь в кармане… Вы такой, значит, советский юноша, с трудовым воспитанием.

– Воспитание у меня было обычное советское, с обычными понятиями, которые входили в самосознание советского человека: что мы живём в самой благополучной стране мира, перед нами открыты все пути и т.п. И для меня определённым культурным шоком было[end_short_text] понять, что всё это далеко не так.

– Так или иначе любой современный российский писатель устанавливает свои отношения, часто динамические и противоречивые, с советским прошлым. Ваше отношение установилось?

– Да, и оно двойственное. Главное тут, как говорится, «не смешивать свою личную шерсть с государственной» и помнить, что твои личные воспоминания – это одно, а оценка общественно-политической ситуации – совсем другое. Разумеется, я вспоминаю своё детство как тёплое лучезарное время, но не переношу эти определения на весь советский строй. Хотя, безусловно, многие прекрасные вещи там были и их как-то надо восстанавливать и продолжать. Тем не менее вернуться обратно я не хочу.

– Понятно, вперёд и только вперёд. А вы читаете писателей-современников?

– Не многих, но читаю. Я думаю, что в российской литературе всё нормально, есть интересные имена, авторы пишут необычно и разнообразно. Вот сейчас восходящая звезда – Алексей Сальников, это многообещающий автор. Он писатель уже XXI века.

– А когда вы писали в стол, надеясь, что «труба позовёт», у вас были среди писателей – всех веков – безусловные авторитеты?

– И были, и есть. Для меня писатель номер один всех времён и народов – Лев Толстой. Есть другие мастера, которым я никогда не подражал, но любил их – Юрий Коваль, братья Стругацкие. Во многом ориентируюсь на писательский и моральный авторитет Виктора Астафьева. К сожалению, не успел с ним познакомиться, не думаю, что был бы ему интересен, но хоть подержался бы за рукав великого человека.

– Вы пишете и о современной жизни, и «сбегаете» в историю, от чего это зависит? Надоедает современность, тянет в прошлые эпохи?

– Как ни странно, о современности писать очень сложно с тех пор, как у нас появились соцсети и статус писательского высказывания очень изменился. Мой любимый жанр – реалистический роман, но вот его-то сочинять безумно сложно. Разве через какие-то фильтры – жанровой литературы, исторические или постмодернистские. Уходить в древние эпохи? Я хоть и работаю с историей, я не историк и себя историком никогда не позиционировал. Мне нравится описывать некие самозамкнутые и самодостаточные сообщества людей. Они располагаются в определённых обстоятельствах и временах, но мне интересны именно эти людские сообщества, а не времена. Поэтому возникает древнерусское княжество Пермь в «Сердце Пармы», сообщество сплавщиков на реке Чусовой в «Золоте бунта», студенты в «Общаге-на-Крови». «Тобол» – отдельная история, но и там есть сообщество – жители Тобольска Петровской эпохи.

– Сообщества сообществами, но, согласитесь, читатели любят отдельных героев. Полюбили вашего непутёвого географа, к примеру.

– Иногда я пишу героев с конкретных людей, или монтирую образ из разных черт, или выдумываю, но всегда вкладываю частичку себя. В том же географе есть много моей личной биографии, это не значит, что я так же квасил и приставал к ученицам, но я работал в школе, и многие события романа случались со мной.

– У читателя звериное чутьё, он сразу почуял в этом образе лирическую взволнованность! А кто вам ближе всех из героев «Тобола»? Наверное, «архитектон», то есть архитектор и краевед Семён Ремезов, упрямый старик, который словно из самой этой земли вырос?

– Да, это любимый герой. Ремезов – человек неуживчивый, страшный скандалист, но это – демиург, творческая личность, он создаёт свою вселенную.

– Государи государями, а без таких людей, как Ремезов, Россия бы не состоялась.

– Государь – это государство, а Россия – она больше, чем государство, и она стоит на таких людях, как Ремезов, а не на таких, как губернатор Гагарин.

– В романе ещё есть одна светлая личность – владыка Филофей, который крестит языческие племена не огнём и мечом, а кротостью и терпением.

– Не то чтобы кротостью, а здравым смыслом. Филофей объясняет не преимущества христианской религии, а суть веры в Христа, он считает настоящей Благой вестью весь наш тварный земной мир. Это историческая личность, и Семён Ремезов, и Матвей Гагарин – исторические личности.

– Но ведь есть в «Тоболе» и вольности, есть авторский вымысел?

– Понимаете, исторический роман – это такой роман, в котором герои мотивированы и детерминированы историческим процессом. Возьмём, к примеру, «Трёх мушкетёров». Главные герои романа Дюма мотивированы любовью, честью, дружбой, местью, славой, но никак не борьбой католиков с протестантами и не тяжбой Англии с Францией. И потому «Три мушкетёра» – приключенческий роман, в исторических декорациях. А в историческом романе все герои мотивированы историческим процессом, даже если там есть вымысел. И потом для историка главное – факт, для писателя – образ. Реально губернатор Гагарин прибыл в Тобольск зимой, и действительно привёз с собой роскошную золочёную карету. А я написал, что Гагарин приехал летом, чтобы описать сцену, как простой народ подхватывает эту карету и втаскивает её на себе в гору. Зимой просто вкатили бы на полозьях, не получилась бы сцена.

– Сцена эффектная! Сами, своими руками несут властительного тирана.

– И Гагарин думает: сейчас народ меня на гору тащит, но эта силища может и поднять, и уронить…

– Писатели Екатеринбурга имеют какой-либо вес в обществе, слушают ли их?

– Есть литераторы, чьё слово значимо, – это и писатель Владислав Крапивин, и поэт и музыкант Владимир Шахрин, и драматург Николай Коляда. Думаю, власти города их слышат.

– А как сохранить силу художественного слова, когда идёт такой мощный «мусорный ветер», когда все пишут мнения, посты, растёт поток пустых никчёмных слов и надо очевидно предпринимать специальные усилия, чтобы вернуть Слову его первозданную мощь?

– Да, безумное количество слов, но значимыми становятся только те слова, за которыми стоят дело, судьба, размышления настоящие, труд, выстраданная позиция, реальная позиция, а не виртуальная.

– То есть имеется некое обеспечение, как бумажные деньги обеспечены золотым запасом страны. А нужно ли много писать, ведь в активе от писателя всегда остаётся две-три книги, редко больше. Аббат Прево написал два шкафа, осталась одна книжка про шалаву Манон Леско…

– А к чему Андрей Рублёв молчал и писал столько икон? Поработал бы месяц, хватило бы и 10 штук для вечности. Человек делает то, что считает нужным и правильным, и не знает, как всё это потом аукнется. Есть множество интересных тем, на которые я вряд ли буду писать, любовь – одна из этих тем. Любовь есть в моих книгах, но она редко определяет судьбу человека или определяет, но это исключение, не правило.

– А что определяет судьбу человека?

– Я человек уральского менталитета, а для уральского менталитета главный способ самореализации – это дело. Не любовь, не деньги, не слава, а именно дело.

Татьяна МОСКВИНА