Но что такое современный театр?

Закрылся театральный сезон, все разъехались, надеюсь, по морям и лесам. Подумаем в этой паузе – что такое современный театр? Споры идут – и есть люди, уверенные в том, что они это знают твёрдо. Я – нет, не знаю. Только думаю, что, став в ХХ веке (в СССР) инструментом государственной политики, театр многое приобрёл и многое потерял.

ПОЧТИ все театры у нас – государственные, частных мало, и ни один из них не лидирует в рейтинге зрительских симпатий и критических предпочтений. Все театры – убыточные: заработать на своё существование не могут.

Так было не всегда, то есть никогда так и не было. Недавно я читала «Бесполезные воспоминания», мемуары венецианского графа Карло Гоцци («Принцесса Турандот», «Любовь к трём апельсинам» и т.д.), чьи пьесы-сказки (фьябы) два с лишним столетия украшают репертуар многих театров мира. Граф Гоцци стал писать пьесы сугубо из личного интереса – хотел поддержать труппу своего друга. Тем более в этой труппе имелась одна актриса, которая… ну что говорить: ясно. Друг арендовал помещение, да и играл себе разные сочинения, его актёры владели техникой дель арте – каждый умел изображать отдельную маску-персонажа (Арлекин, Панталоне, Коломбина и т.п.), у них в памяти были тысячи заготовок-импровизаций ещё от своих предшественников. Так что нужен был только сценарий – а дальше актёры выходили на сцену и творили, что хотели. Вот для такой труппы начал писать Карло Гоцци.

Жили артисты не роскошно, однако на жизнь-то зарабатывали! И их театр был сугубо современным – Гоцци даже выводил на сцену своих личных врагов, издевался над ними. Публика была в восторге. Вдобавок началась творческая война между Гоцци и другим знаменитым драматургом – Карло Гольдони («Слуга двух господ», «Трактирщица» и многое другое). Представьте себе: каждый вечер шла то фьяба Гоцци, то комедия Гольдони, и венецианская публика сравнивала, кто круче!

А сейчас соревнуются между собой режиссёры – причём они ставят одни и те же пьесы. Писать драмы и комедии режиссёры не умеют, поэтому высказываются сложно и запутанно, каждый на своём театральном языке, точнее, на своём жаргоне. Их конёк – интерпретация классики. О кассе больших забот нет – худо-бедно государство поддержит. Нет забот о кассе – не особо тревожит и посещаемость, то есть тревожит, но не так, как это было в Венеции два столетия назад. Мир театра становится всё более герметичным. Государство в общем не давит на художников – разве в исключительных случаях, касса не диктует законы. Тем не менее ощущение подлинной вольности и настоящей творческой свободы – редкость. Театры вроде бы рвутся к жизни, но не слишком рьяно: инерция благополучной и несколько «загробной» жизни куда сильнее.

Вот, к примеру, я весной посмотрела два премьерных спектакля по Брехту. Брехт притягивает театры потому, что в нём есть важная сегодня тема – антифашизм. Мир поехал на саночках с горы, старая чума возродилась в новом обличье, но нет драматургов, которые написали бы об этом так же сильно и страстно, как Брехт. В «Комеди Франсез» (Париж) поставили «Карьеру Артуро Уи». У Брехта – издевательская пародия на Гитлера, действие происходит в условном «Чикаго» среди гангстеров и торговцев овощами.

Французский спектакль возвращает исторические прообразы: персонажи откровенно восходят к прототипам – Гитлеру, Геббельсу и так далее. Понятно, что Франции, которая сдалась Гитлеру безропотно, сейчас приятно посмеяться над ним. Он в спектакле откровенный идиот, урод, придурок, сексуальный психопат. Конечно, пьеса даёт такую возможность, но ведь театр в состоянии что-то добавить от себя. Не всё так просто с национал-социализмом – и в прошлом, и в настоящем. «Ещё способно плодородить чрево, которое вынашивало гада», – предупреждал Брехт, и чрево вновь плодородит, и ведь не в том суть, что Гитлер – урод и смехотворный придурок, не правда ли?

А в нашем Малом драматическом театре (Петербург) Лев Додин выпустил сумрачный и задумчивый спектакль «Страх Любовь Отчаяние» (по пьесе Брехта «Страх и отчаяние в Третьей империи»). Видно, что режиссёру хочется поговорить о дне сегодняшнем с помощью Брехта. Персонажи сидят на авансцене, как будто за столиками кафе на улице, за спиной – огни, играет оркестр, иногда танцоры принимаются отплясывать под американский джаз. А им приходится рассказывать и рассуждать о своей жизни – жизни обычных людей в гитлеровской Германии (ещё до войны). Играют лучшие артисты труппы (И. Иванов, Н. Акимова, С. Власов, Т. Шестакова и другие).

Тут и судья, который не знает, какой приговор вынести штурмовикам, разгромившим магазин, и супружеская пара, которая боится собственного сына – члена гитлерюгенда, и жена-еврейка, которая добровольно уезжает из страны, чтобы не погубить мужа, и двое учёных, обсуждающих невесёлые дела в науке... Иногда текст остро вспыхивает ассоциациями – но всё ж таки это не наша жизнь и не наши нравы. По соседству от России – да, ситуация поближе к брехтовской. Может такое случиться с людьми и у нас? Может. Но пока что дело обстоит как-то иначе, и я не слышала ни об одном случае, когда супружеская пара боялась бы, что сын куда-то донесёт. Это скорее предупреждение, разговор туманный и косвенный, напрямую о наших русских днях не рассказывающий.

Это я к тому, что театры берут Брехта для острого разговора, чтобы вырваться из своей герметичности, но вырваться не выходит. Получается всего лишь ещё раз поставленный Брехт, мало ли такого было. Ещё один «Дядя Ваня», ещё один «Мастер и Маргарита», ещё один «Макбет»…

Не то чтобы я против – в конце концов, театр ещё и накопитель культурной памяти, и если он транслирует таким образом мировую культуру (если транслирует, а не унижает), тоже неплохо.

Но о настоящей свободе, о настоящей современности приходится разве мечтать.