Владимира КОРЕНЕВА, бесповоротно вошедшего в память и современников, и будущих поколений ролью Ихтиандра в фильме-фэнтези «Человек-амфибия», особо представлять не надо, хотя эта роль была лишь первым его шагом на большом и сложном поле под названием «искусство».
Народный артист России, ведущий актёр Театра им. Станиславского, которому он верен более полувека, профессор Института гуманитарного образования и просто интеллигентный человек. Сегодня г‑н Коренев – гость редакции, и разговор мы, естественно, начали с того, что нашему собеседнику более всего ближе, – с российской культуры и тех процессов, которые в ней сегодня происходят. Итак.
- Владимир Борисович, можно ли сразу и безоговорочно определить, что в нашей культуре и искусстве первично? Может, это всё-таки театр?
– Не думаю. Театр – лишь одна из многих, хоть и важнейших составляющих культурного процесса. Во-первых, театр вторичен после литературы. Художественный театр, например, получил своё интеллектуальное и профессиональное бессмертие благодаря Островскому, Чехову, Андрееву, Горькому.
Но это были времена, когда бал правила высокая, если угодно, – великая литература! Сейчас такой нет. Возможно, это естественный временный процесс, сопутствующий смене эпох, как исторических, политических, так и культурных. Возможно …
– А может, при этом сменилась и внутренняя культура каждого человека? Или незаметно перешла в какое-то другое состояние. Ценности, например, появились другие.
– Ценности, безусловно, появились, и именно другие. А вот какая-то идея исчезла. Можно по-разному относиться к советским временам, но у того общества была объединяющая идея. Пусть политизированная, но она давала надежду.
Ещё Некрасов писал: «Если к правде святой мир дороги найти не сумеет, честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой …» Я не очень люблю Некрасова, но за эти строки готов его уважать.
Когда была идея, полунищий народ, половина которого находилась в лагерях, выиграл страшнейшую войну. А 60-е годы, когда обществу снова дали возможность немного вздохнуть и помечтать? Появились «Современник», Театр на Таганке, Театр на Юго-Западе, заблистали многие талантливые молодые артисты, художники, писатели. В искусство снова вернулась литература. Но… Сейчас – снова откат. С горечью смотрю на своих студентов: они же ничего не читают…
– Если сравнивать театр 60-х и нынешний, то с какой произошедшей в их развитии разницей вы бы сегодня смирились, а какую принять не смогли?
– Нынешний театр, по-моему, во многом стал ближе к шоу, развлечению Он стал более податлив зрителю, а значит, где-то утерял свою главную функцию: учить добру. Учить и соглашаться – вещи абсолютно разновеликие. Учить трудно. Соглашаться и стараться лишь понравиться гораздо легче. В этом я и вижу большое разночтение между театром 60‑х и нынешним. Исчезла какая-то сверхзадача.
– А кто должен эту сверхзадачу определять? И должен ли? Минкульту не до того: он деньги на реставрациях сортирует. Да и вообще любая сверхзадача – это элемент управления. Разве искусством можно управлять?
– Я пришёл в театр Станиславского в 1961 году, когда худруком там был Михаил Яншин. Великий артист, педагог, человек. Он был велик своей глубиной, масштабом. Популярность – это временно, она сейчас есть, а завтра исчезла, стоит лишь режиссёру о тебе на время забыть. А глубина – навсегда!
Яншин и сегодня сыграл бы так же, как играл и полвека назад. То есть он и сегодня был бы современен и понятен зрителю. А почему? Потому что умел сам себе ставить определённую сверхзадачу. И сам её решал.
Такими были Грибов, великая Фаина Раневская. Такими были и более молодые Вася Шукшин, Жора Бурков, Женя Леонов, Женя Евстигнеев. Мы ведь и сейчас с одинаковым удовольствием смотрим фильмы и спектакли с их участием. Сопереживаем. Смеёмся. Грустим. Когда я говорил о сверхзадаче, то имел в виду в первую очередь именно это. Думаю, что и любой человек должен сам себе постоянно определять некую перспективу завтрашнего дня. Может быть, хоть тогда поймём, к какому мы обществу идём.
– А самого Владимира Коренева что сегодня волнует больше: день сегодняшний или непонимание дня завтрашнего?
– И то и другое. Причём не только в искусстве, но и в реальной жизни. Думаю, что подобными сомнениями сегодня озабочен не один лишь Коренев. Но при этом я абсолютно верю в Россию, её будущее, причём великое.
Такая уж, видно, судьба у нашей страны – всё время проходить через какие-то чистилища. Может, это от Бога, чтобы, например, патриотизм в России всегда имел реальную почву под собой, а не насаждался искусственно…
– Патриотизма на голом месте не бывает. Как не бывает и культа личности без личности…
– Убеждён, что патриотизм – это в первую очередь глубокое знание истории. И желание сберечь эту историю. Ведь не просто так Россию сегодня уже даже не в шутку называют страной с непредсказуемым прошлым? Ведь сегодня в школах преподают историю по разным учебникам! Как это возможно?
Рабле, например, когда-то обратился к читателям: скажи, читатель, почему собака так рьяно защищает свою косточку? Ведь на ней и мяса-то не осталось! И сам отвечает: внутри этой косточки есть капелька мозга! Вот если ты, читатель, и из моей книги извлечёшь такую же капельку познания, я буду считать, что время на её написание потрачено не зря…
– А может, не стоило вообще реформировать то, что и так работало прекрасно? Я имею в виду сейчас образование. Мы учились в советских школах, вузах. Не скажу, что остались неучами.
– Нынешняя реформа, уверен (и не только в образовании), – это какой-то стихийный и непродуманный эксперимент, у которого было только лихое начало. Он и сейчас продолжается. Почему? Да потому, что за него никто ведь так и не ответил. И не ответят, думаю. А сами реформаторы боятся признать свою деятельность ошибкой.
Школьное образование развалили с введением малопонятного ЕГЭ. Сегодня школьники самостоятельно не могут написать даже обычного сочинения. Что это? Или, например, кому в голову пришла идея с созданием многоуровневой системы образования, магистратами, бакалавриатами этими? Ведь если человек недоучка, его не спасёт никакое красивое определение или звание. Россия была самой читающей страной в мире. Сегодня даже эта позиция утеряна. Какие магистры?
– Согласен, многое потеряли. Вот и ваши студенты, по вашему же определению, перестали читать… Но при этом, согласитесь: какой ажиотаж на выставке Серова! Многотысячные очереди, многочасовое ожидание в непогоду. Причём очень много было и молодёжи, сам видел. Значит, духовность у людей осталась?
– Россия и велика, и сильна историей. В ней, как ни в какой другой стране, глубоки традиции, связанные с живописью, театром, литературой. Сломать это невозможно, хотя попытки подобного варварства существуют. Почему невозможно? Хотя бы потому, что в России очень много людей, генетически сопротивляющихся этому варварству. Неравнодушных педагогов, талантливых учёных, художников, писателей, журналистов.
Если не отстаивать свою жизненную позицию, духовность, мы всё потеряем. А восстановить уже не сможем. Вот тогда ничего не будет. Это правда.
– Для того чтобы что-то заново построить, нужен крепкий фундамент, а где его взять?
– Мы так долго смотрели на Европу, на Америку, что аж голову развернули в другую сторону. И что в конечном счёте? Зачем так бездумно пытались их копировать?
Нашей государственности всего-то тысяча лет, не так уж много по историческим меркам: есть страны более древние. Но согласитесь, что и за это время Россия вышла на очень высокие мировые позиции! Особенно в своей культуре. И это несмотря на то, что история постоянно подвергала и подвергает нас труднейшим испытаниям: войны, самодурство вождей, революции, разруха, восстановление и т.д. Теперь вот – санкции эти. И что? Живёт Россия и будет жить! Значит, есть этот фундамент. Он в каждом из нас. В истории нашей!
– Владимир Борисович, а что для вас театр в первую очередь? Кто вы там изначально: ученик или учитель?
– Театр – это, конечно, вечная школа, где и учишься, и учишь. Это и первично, и постоянно. Во-вторых, что очень важно, театр – это вечная лотерея. Никогда не знаешь, что и как получится: можно собрать блестящих актёров, режиссёров талантливых, сценаристов, а результат… не зажжёт. Примеров много. А бывает так, что очень удачные спектакли получаются по не самой лучшей или известной пьесе. Почему? По разным причинам.
Очень часто большая драматургия сама по себе даже не самого лучшего режиссёра «вытаскивает». Просто пьеса бывает сама по себе так хороша, что её и поправлять-то не надо, главное – не испортить. Это и «Собачье сердце», и «Стакан воды», и «Сирано де Бержерак», и «Маленькие трагедии»… Да много!
– Вы уверенный человек? Уверенность в вашей профессии необходима или она может мешать?
– Уверенность всегда необходима. Главное – её не нужно путать с самоуверенностью. Вот это сильно усложняет профессию: ведь актёр на сцене не один! У меня лично часто бывают сомнения. Сомнение – это один из элементов самообразования. Поэтому после каждого спектакля мы долго и подробно разбираем его. Если угодно, ещё раз стараемся понять его мысль. Спорим. Репетируем. В результате вырабатывается единая линия, рисунок самого спектакля. Тогда и к зрителю актёр выходит без сомнений и неуверенности. Тогда все аплодисменты, цветы, «бис» и «браво» воспринимаются как заслуженный результат и своего, и твоих коллег труда. Это правда.