Указом президента 2015 год в России объявлен Годом литературы. Писатель в России всегда был больше, чем просто сочинитель историй. На них обществом возлагалась миссия выразителя народных чаяний, провидца, посредника между людьми и властью. Давний друг редакции «АН» Виктор Трифонович СЛИПЕНЧУК – полноправный представитель племени мудрецов, пишущих книги. Сегодня на наших страницах он рассуждает о месте литературы в современном обществе и о том, что нас ждёт впереди.
– Виктор Трифонович, главный герой поэмы «Зигзаг» – юный романтик – попадает на планету Нибиру, населённую монстрами, и подвергается испытаниям из-за любви к девушке своей мечты. Что общего между вами и главным героем? Вы тоже в душе романтик?
– Каждый из нас в какое-то время был романтиком. Существует такое понятие – романтический возраст. Английский писатель Алан Милн, более всего известный у нас в стране как автор книжки о Винни-Пухе, даже написал пьесу с идентичным названием. Конечно, романтический возраст свойственен юности, но мы, родившиеся в Сибири и на Дальнем Востоке, местах всесоюзных ударных комсомольских строек, избегали быть романтиками. К нам приезжали по вербовке так называемые романтики, для освоения Сибири и Дальнего Востока. Они получали надбавки к зарплате, всевозможные льготы, а мы, родившиеся там, ничего не получали. И насмотревшись романтизма вербованных романтиков, виртуозно играющих краплёными картами и чифирящих прямо на своём рабочем месте, многие из нас стали скептиками. В том числе и я, родившийся в Черниговке, находящейся в 200 км от Владивостока.
Разумеется, были и истинные романтики, которые ехали в Сибирь и на Дальний Восток «за туманом и за запахом тайги». Тем не менее они ехали не за свой счёт, а предварительно получали подъёмные. Только не надо думать, что я кому-то с опозданием предъявляю претензии. Нет. Я хочу сказать, что сибиряки и дальневосточники, родившиеся, если следовать логике известной песни, в тумане и среди запахов тайги, уже тогда имели свой взгляд на жизнь.
Мы не убегали со строек. Куда бежать, ты здесь родился, живёшь! Напротив, мы всегда искренне радовались ажиотажу в СМИ, как правило, сопровождавшему крупное строительство. Как-никак, а таким способом обустраивалась наша малая родина. До сих пор помнятся стихи о строительстве Братской ГЭС. «Марчук играет на гитаре, / И море Братское поёт».
Море всегда что-нибудь поёт. А мы, сибиряки и дальневосточники, надышавшись тумана и запахов тайги, пели: «Ах, романтика, романтика, / Ах ты, Братская ГЭС! / Была девочка с бантиком. / А приехала без!» Мы не отрицали романтику, мы сами во многом являлись её производной, но мы не были романтиками. Мы смотрели на окружающий нас мир с чувством тонкой иронии, но и надежды. Именно это и роднит меня с главным героем поэмы «Зигзаг».
– Вы посвятили эту поэму внукам. Почему?
–Вопрос, несмотря на кажущуюся простоту, весьма сложный. Мой сын Миша и дочь Наташа, когда были маленькими, всегда говорили: «Папа, напиши что-нибудь для нас. Гала (жена), верившая в мой талант безоговорочно, поддерживала их: «Напиши им!» И я пытался, но всякий раз у меня не получалось. Фраза, что для детей надо писать так же, как и для взрослых, только немножко лучше, почему-то в зародыше смиряла мой пыл, не давала развернуться. Одно дело, когда кто-то где-то говорит о твоей несостоятельности, и совсем другое, когда об этом могут заговорить родные тебе люди – жена, дети. Именно тогда сказал, чтобы дети никогда не читали мои произведения. Своё решение мотивировал тем, что произведения произведениями, а я прежде всего отец для своих детей.
Никогда не видел более грустного лица Галы. Именно тогда понял, что она меня полюбила прежде всего как поэта. И тому были причины. Студенты носили меня на руках. В многотиражке Омского сельхозинститута «Кировец» (мы учились на разных факультетах, но в одно время) печатали всё, что я приносил в редакцию. Вот образчик моей поэзии тех лет:
Я не в духе, совсем не в духе,
А луна ещё корчит рожи,
Размахнулся бы, дал ей в ухо,
Только это вряд ли поможет.
В общем, не афишируя своих поползновений, несколько раз брался за написание поэмы. И однажды настолько преуспел, что, несмотря на запрет, прочёл жене в присутствии детей. Хотел доказать, что она не зря поверила в меня. Дети слушали, скажем так, взахлёб – запретный плод.
Начало поэмы оказалось впечатляющим, жена повеселела, и я, посчитав своё дело сделанным, больше не прикасался к поэме.
Тем не менее сын Миша уже в наши дни заинтересовался – где поэма? «Какая поэма?!» Я сделал вид, что не понимаю, о чём речь. Но Гала сразу поняла. Она хорошо знала историю Куприна, писавшего повесть «Поединок» и условившегося с женой, что на очередную встречу с ней он будет приносить новую главу. Однажды Александр Куприн, чтобы встретиться с женой, пошёл на подлог, предъявил ей старую главу, так как новой не было.
Помню взгляд Галы. Нет, не разочарования – просьбу: «Ну что же ты – признайся?!» Я не признался, стал утверждать, что никакой поэмы никогда не было. И тогда сын стал читать на память:
Шёл состав из Сочи в Горький –
Я лежал на верхней полке:
Молодой, в расцвете сил,
О неведомом грустил.
Я грустил о дальних далях,
О девчонках, о медалях,
О неведомой земле
И чудесном корабле.
На котором даже ночью
Я увидел бы воочью
Всё, о чём я здесь грустил,
Всё, что в жизни упустил.
Тут позволил я немножко
Засмотреться на окошко.
Ведь за ним, не зная сна,
Молча гонится луна.
Вот досталась ей работа –
Отставать на поворотах,
Чтобы снова через лес
Мчаться нам наперерез.
Мне ли глупость не понять,
Не люблю я догонять.
Ждать тем более противно,
Я привык оперативно:
Раз – и в дамках, и – привет:
Наши есть, а ваших нет.
Мне бы жить не на Земле,
Мне лететь бы в корабле:
Остров – Ява, остров – Крит
(Вундеркинд во мне зарыт)…
Во времена моей молодости была модной песня «Эти глаза напротив». Так вот эти глаза напротив так требовательно посмотрели на меня, что я сказал: «Как-нибудь возьмусь за поэму и обязательно закончу. Тут же предложил назвать её «Путешествие в Пустое место» в честь первой Мишиной публикации в многотиражке МГУ. Гала обрадовалась, и я взялся за поэму. Целый месяц сидел над ней. Зачитывал Мише строфы по телефону. Он смеялся. Гала тоже посмеивалась над моими литературными героями, но получилась сказка для взрослых. Министр культуры А.А. Авдеев и статс-секретарь – заместитель министра Е.Э. Чуковская прислали свои поздравления в мой адрес. Словом, на какое-то время все успокоились.
Нежданно-негаданно как-то собрались за общим столом вместе с внуками, и Миша вдруг стал читать на память продолжение моей незаконченной так называемой поэмы для детей.
…Завернулся в одеяло –
Эхма – жизнь! Мне скучно стало.
А скучать я не люблю –
Лучше я с часок посплю.
Только что подбил постель,
Проводник ломи́тся в дверь.
И шумит, как проводник, –
Безбилетник к вам проник!
Я подумал – вот так штука,
Дай-ка, двери отопру-ка.
Что-то ёкнуло в груди.
Слышу шёпот – не ходи!
Я, конечно, с полки – скок.
Кто-то больно – прямо в бок,
А потом ещё под дых…
Ы-ых!
И опять разговор… «И эти глаза напротив…» И вновь получилась поэма совершенно другого толка – «Тринадцатый подвиг Геракла».
Виктор Петрович Астафьев как-то, делясь нюансами своего творчества, сказал, что из некоторых неудавшихся повестей «вытащил» довольно удачные рассказы. В этом смысле мне горевать было нечего, и всё же, как и в первый раз, поэма «Тринадцатый подвиг Геракла» получилась хотя и злободневной, но, увы, не для детей.
И я взялся в третий раз. Сыграло уязвлённое самолюбие, если действительно писать для детей надо так же, как и для взрослых, только чуть-чуть лучше, то попытаюсь (попытка – не пытка). Некоторые прежние двустишия использовал больше для видимости, что взялся за прежнюю поэму, но конечно же сочинял её заново. И сразу ориентировался на внуков, которые к этому времени достаточно хорошо подросли. Ване должно было стукнуть пятнадцать лет, Грише – четырнадцать, Марфе (по-нашему Маруше) – десять лет.
У каждого поэта бывают удачи. Всем известно, что, написав трагедию «Борис Годунов», Пушкин воскликнул: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» Подобную скрытую радость испытал и я, написав «Путешествие в Пустое место».
Чувство удовлетворения испытал, и когда закончил «Тринадцатый подвиг Геракла». После «Зигзага» никаких особых чувств не было. Закончил – ну и ладно. Отложил поэму, не сразу даже жене прочёл, предполагал, что огорчится. К моему удивлению, Гала не огорчилась. Сказала, что поэму надо прочесть внукам и даже была уверена, что поэма им понравится.
Поэма понравилась. Ваня встал и, как взрослый, пожал мне руку: «Дед, очень хорошая поэма, но только для тех, кто поймёт её», он (Ваня) понял всё на сто процентов. Гриша сказал, что понял на девяносто и на девяносто поэма понравилась. Мару́ша заметила, что ей было бы легче сказать, что она ничего не поняла. Но кое-что она поняла, и там, где поняла, поэма очень хорошая, ей (Маруше) сильно понравилась.
Вмешалась Гала, на правах бабушки заявила, что если я как автор посвящу поэму внукам, то она как редактор сделает всё, чтобы поэма вышла отдельной книжкой.
Полтора месяца жизни не хватило Галине Михайловне Слипенчук (в девичестве Г.М. Южаниной), чтобы подержать книгу «Зигзаг» в руках. Хорошо помню, что некоторые страницы макета книги Галочка читала с улыбкой, а на странице «Посвящается внукам» всегда задерживалась, и лицо её озарялось трепетным светом нежности.
– Что послужило стимулом для написания первого романа? И в дальнейшем стать писателем?
– Я был принят в Союз писателей СССР в 1982 году. В 1983 был зачислен на двухгодичные Высшие литературные курсы (ВЛК) при Литературном институте, а по их окончании получил направление в Новгород, для усиления Новгородской писательской организации. То есть к моменту, когда взялся за роман «Зинзивер», а взялся за него в 1998 году с точки зрения, скажем так, писательской среды, я был вполне состоявшимся литератором. В «Справочнике Союза писателей СССР» за 1986 год сообщается, что я – поэт и прозаик. Тем не менее первая книга стихов вышла у меня только в 2006 году. Согласитесь, сообщение выглядит если не странным, то необычным. Поэтических книг у меня не было.
Дело в том, что в советское время писательская среда состояла не только из так называемых неприкасаемых писателей, обласканных властью. Их доля участия в повседневной жизнибыла превалирующей, но не всеобъемлющей. Во все времена в любой профессии были, есть и будут честные люди, патриоты своей страны. Они не всегда в первых рядах с властью, но именно они решают во времени – кто есть кто? Потому что иногда создаётся такая атмосфера в обществе (не без помощи той же власти), что творческому человеку просто нечем дышать. Именно такая атмосфера была в начале 90-х и вообще в 90-х годах прошлого века. Неслучайно эти годы называют лихими. Для некоторых воспользовавшихся ельцинско-чубайсовской приватизацией это слово вбирало в себя лихость (проворность, хваткость, смелость и т.д.), так сказать, было производным от лихачества, которое старая интеллигенция воспринимала как ухарство, как презрение к существующим советским законам (других тогда не было). Но ухари составляли небольшую часть общества и вошли в наше сознание как «новые русские». Для большинства людей, в том числе и большинства интеллигенции, корень слова лихо не имел никакой связи с лихачеством. Корень лихо воспринимался однозначно – зло, беда, несчастье. Живи тихо, не буди лихо.
Разбудили. Помню всеобщее запустение тех лет, грязь и неразбериху во всём. У меня участились приступы астмы. Стал задумываться, не дай бог, прихватит приступ, и всё – при такой жизни ничего нельзя было исключать. А у нас с Галой, моей женой, Миша (сын) только что демобилизовался из армии, поступил в аспирантуру МГУ. Дочь (Наташа) – студентка четвёртого курса сельхозакадемии (Тимирязевки). Кто им будет помогать? Никого нет, все родственники в Сибири и на Дальнем Востоке.
Решил – не буду писать, а деньги, которые загодя оставляли на моё писательство, истрачу на что-нибудь материальное. Решение принял весьма болезненное – с детства мечтал стать писателем. Кроме того, на меня возлагал довольно серьёзные надежды руководитель семинара прозы на ВЛК Э.И. Сафонов. В прошлом руководитель Рязанской писательской организации, членом которой в его бытность был сам А.И. Солженицын.
Эрнст Иванович помог мне издать книгу «День возвращения» в издательстве «Советский писатель», тогда лучшем в стране. Подарил свою книгу повестей и рассказов (избранное) с прекрасной надписью, а я, получив деньги за «День возвращения» (довольно приличные по тем временам), пустил их все на строительство дачи в Крыму, за посёлком Черноморское. Главным было в моём выборе – оставить детям и внукам хоть что-то материальное.
Мои действия в среде писателей, особенно связанных с газетой «Литературная Россия», были истолкованы не в мою пользу, но объясняться ни с кем не имело смысла. Раз бросил писать – говорить не о чем.
Занялся строительством дачи. Отгонял мысли о писательстве, как отгоняют докуку. Времени не хватало. Но все трудности стройки были понятными, и оттого жизнь казалась лёгкой и безоблачной. Не жизнь, а песня: «Веселей, рабочий класс, – атас!»
И вот однажды захожу в свой кабинет– портрет Эрнеста Хемингуэя в свитере на полке стеллажа, а внизу, на другом ряду, – роман «Мартин Иден» Джека Лондона. И раньше они попадались на глаза, но не реагировал, а тут – словно кто-то свинцовой рукой сдавил сердце и какая-то горячая-горячая капля медленно-медленно, обжигая внутренности, опустилась в живот. И всё – прежняя лёгкая жизнь закончилась.
Поначалу даже не понимал, что пишу роман. Всё хотел побыстрее закончить свою неожиданную «писанину» и вернуться к своей полюбившейся жизни не писателя. Но постепенно история молодого поэта, его любви на фоне последней русской революции, захватила меня. В общем, не знаю, что послужило стимулом для написания первого романа. В данной ситуации скорее был стимул не писать.
– Вы как-то сказали: «Моё время – это время полёта Гагарина и героических лозунгов». А сегодняшний день как бы вы охарактеризовали? Время каких книг? Труднее или легче сейчас писать, чем в советское время?
– По-моему, в Новогодней проповеди Его Святейшество Патриарх Кирилл привлёк внимание к тому, что сейчас сглаживается различие между добром и злом. Да, это так. В романе «Зинзивер» главный герой рассуждает, что зло, возможно, придуманное Богом, как вкусовая добавка, чтобы усилить вкус добра, превращается в самодовлеющую единицу, оспаривающую суть и место добра. То значение денег, которое мы наблюдаем в сегодняшнем мироустройстве, – губительно. Всё можно купить и продать. Главное – хорошая цена, и никто не устоит. Добро, не подкреплённое деньгами, словно бы уже и не добро. А коллаборационизм, проще говоря, предательство, подкреплённое деньгами, вроде бы уже и не предательство – нормальный бизнес.
Это неправильно. Есть человеческие качества, которые при любом общественном строе не подлежат пересмотру: совестливость, любовь к матери, детям, семье, женщине… стремление к истине, верности, порядочности… Мы все знаем необходимые для жизни качества, но умалчиваем о них, забывая, что умолчание – один из способов лжи. То есть работаем в пользу зла. Вы спрашиваете – время каких книг? Вы в самом деле не знаете?!
Сейчас в моде женская проза. Например, «50 оттенков серого». Скоро выйдет в прокат, а может быть, уже вышел фильм по этой книге. Проза в моём понимании не может быть женской или мужской. Проза может быть хорошей или плохой. Женская проза – это, грубо говоря, сопли. Можно, конечно, устанавливать оттенки… но это уже прерогатива медиков.
«Труднее или легче сейчас писать, чем в советское время?»
Какую трудность и лёгкость имеете в виду? Если чисто внешнюю, то писать стало много легче. Машинописная клавиатура компьютера соединена с монитором, с Интернетом. Скоро мы позабудем вообще о клавиатуре – в нашу жизнь войдут роботы. Что касается государственной идеологии – она только-только стала появляться после крымского референдума о присоединении Крыма к России.
Скажу так – лично для меня ничего не изменилось. Что при советской власти, что сейчас истинный литературный труд как был, так и остался сладкой каторгой. В «Разговоре с фининспектором» Маяковский весьма точно заметил: «Всё меньше любится, всё меньше дерзается, и лоб мой время с разбега крушит. / Приходит страшнейшая из амортизаций – амортизация сердца и души…» И если вы хотите точно передать характер литературного героя, вы непременно столкнётесь с необходимостью пропускать его жизнь через себя. Вот откуда – амортизация сердца и души. Вот откуда понимание литературного труда как сладкой каторги. Для меня и по мне – ничего не изменилось в литературном труде и, полагаю, никогда не изменится. Фининспекторы приходят и уходят, а поэты остаются.
– Что такое синергетический реализм, о котором вы часто говорите?
– Прежде всего, надо понять – что такое синергетика? Это слово происходит от греческого син – «совместно» и эргос – «действие».
Первыми на совместное действие (синергетическое) тех или иных препаратов обратили внимание медики. Они заметили, что два, три, четыре лекарства, употребляемые вместе, дают лечебный эффект выше, чем каждое из лекарств, употребляемое в отдельности.
А теперь представьте, что все эти лекарства суть таланты, которыми наделён тот или иной автор. Он – поэт, прозаик, публицист. Или – поэт, музыкант, исполнитель. Кстати, от перемены мест слагаемых сумма в данном случае существенно меняется. То есть поэт, музыкант, исполнитель – это один автор. А если возьмём в обратном порядке: исполнитель, музыкант, поэт, то перед нами предстанет уже другой автор. Кто выше? Кто ниже? Ответа на подобный вопрос не существует. Главное в синергетике – оптимизм, позитивное воздействие на читателя, слушателя, зрителя.
В зависимости от того, кому адресуется произведение: читателю, слушателю или зрителю, – на первый план выходит автор с определёнными талантами. Владимир Высоцкий сочинял стихи, музыку, был непревзойдённым исполнителем своих песен, но он ещё был прекрасным артистом, а в налаживании контакта с аудиторией это являлось зачастую первоочередным. От доверительности контакта во многом, если не во всём, зависело, да и ныне зависит приятие или неприятие произведения.
Сейчас очень хорошее время. В том смысле, что в настоящем значении слова писателем быть невыгодно. Сейчас в настоящие писатели (скажем так) идут люди по призванию. Потому что читателей мало, книги не раскупаются. Настоящий писатель бедствует.
Александр Сергеевич Пушкин – гениальный поэт, прозаик и драматург. Считается, что его трагедия «Борис Годунов» стала окончательным водоразделом между его романтизмом и реализмом. Создаётся впечатление, что романтизм Пушкина в литературном отношении слабее его реалистических вещей. Вряд ли?! Прочтите его «Руслана и Людмилу» – прекрасная вещь. Каждый писатель – сам по себе и романтик, и реалист, и фантаст и так далее и так далее. Всё устоявшееся (как показывает жизнь) приходит в конце концов к упадку и разрушению. Когда-то по этому поводу я очень переживал и печалился. А печалился потому, что воспринимал разрушение как хаос, как нечто ужасное.
И вдруг в 1983 году к нам на ВЛК приходит со спецкурсом «Психология творчества» профессор Борис Тихонович Малышев. Его лекции о ДСМС (диалектической самодвижущей материальной системе) перевернули меня. Понимание ДСМС разъяснило мне – почему «камень тоже думает». Помнится, 8 Марта 1983 года мы отпраздновали выпуском стенгазеты, там были строки «Не ходите девки в лес – / Там живёт ДСМС». Профессор подошёл, усмехнулся и сказал: «Ничего вы не поняли. Из курса моих лекций следует: приходите девки в лес – / Там живёт ДСМС!» Его система содержала в своей основе оптимизм. Этот оптимизм несколько в другом ракурсе видится при синергетическом восприятии мира, и мне стали неинтересны обручи литературных методов: сентиментализма, романтизма, реализма, критического реализма, социалистического и прочих, с помощью которых литературоведы прессуют произведения в бочки долгого хранения, словно соленья. Любое художественное произведение, даже самое сверхгениальное, если оно в единственном числе, не может произвести длительного резонанса в обществе. Резонирует с обществом поток литературы. Разумеется, именно этим объясняются бочки долгого хранения, и всё же…
А теперь к главному – несмотря на свою твёрдость, линейные системы недолговечны. Но в соприкосновении с хаосом, разрушаясь, они дают ростки новому. Благодаря этому линейная система не разрушается полностью, а самоорганизуется возле ростков в более сложные соцветия и продолжает жить уже в более сложном качестве. Именно отсюда идёт понимание, что слабое побеждает сильное, мягкое побеждает твёрдое, тихое – громкое, короткое уравнивает длинное, в общем, как это утверждали даосисты.
Сущность синергетического реализма в том, что он не только не страшится хаоса, а посредством резонансного влияния, которым обладают синергетические произведения, усиливает и генерирует ростки нового, сокращает время и усилия для превращения хаоса в великие сады будущего, в сады жизни для всех людей.