Накануне 6 июня на плече у Пушкина сидел человек в оранжевой жилетке и щеткой тщательно счищал голубиный помет с головы солнца русской поэзии. Лицо человека было сосредоточено, серьезно и печально.
«С тоскою я гляжу на наше поколенье», - думал человек, бросая время от времени взгляд с высоты национальной духовности на суетящуюся под ним толпу, с упорством муравьев тащущую куда-то под землю пакеты, сумки, мешки, пакеты, чемоданы.
Стоп! Это же Лермонтов!
Да какая разница-то? Поэзия же. Школьная программа. Наше все. А раз наше все, то и за все в ответе. И за Лермонтова с Сорокиным тоже. Сорокин, это которого «Наши» в унитаз кидали? Ага. За оскорбление всей народной культуры и Пушкина в частности.
Глянцевый, вылизанный, натертый до режущего глаза блеска, не первое столетие работающий дубиной воинствующего патриотизма, злобный карлик, терзающий израненную душу ущербного интеллигента, старый плюшевый медведь, рассказывающий сказки давно ушедшего счастливого детства – все что угодно, абсолютное ничто, но только не награжденный или наказанный великим даром философа и стихотворца человек.
Мальчик, родившийся в бестолковой аристократической семье, правнук гастарбайтера и потомок соратника Александра Невского. Ученик самой привилегированной школы России, заслуживший от одноклассников клички Обезьяна и похвалы патриарха русской культуры Гавриила Державина. Любимец деревенской безграмотной няньки, восполнявшей пробелы в его элитном образовании. Светский лев, однажды выкинутый графом Орловым со второго этажа ресторана за то, что, напившись, скакал по бильярдному столу и мешал благородной игре изысканных постояльцев.
Хулиган и эпатажник, пугавший бомонд Псковской губернии красной рубахой и соломенной шляпой. Дамский угодник, уверявший, что Натали Гончарова – его сто тринадцатая любовь. Раз и навсегда объяснивший человечеству, что женщина – это чистейшей прелести чистейший образец.
Романтик, циник с трепетной душой. Каждое слово о нем – банальность. Да и зачем?
Когда-то он написал:
Слушай, брат Сальери,
Как мысли черные к тебе придут,
Откупори шампанского бутылку
Иль перечти «Женитьбу Фигаро»
Вот и мы сегодня, когда жара спадет откупорим шампанского бутылку, но перечтем не «Женитьбу Фигаро», а пушкинское «Из Пиндемонти»:
Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспоривать налоги
Или мешать царям друг с другом воевать;
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Всё это, видите ль, слова, слова, слова.
Иные, лучшие мне дороги права;
Иная, лучшая потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа —
Не всё ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
— Вот счастье! вот права...