Людмила Чурсина… Среди немыслимых красавиц советского экрана 60–70-х годов у неё было особенное место: женщина, созданная природой для любви, но с «роковой печатью». Её постоянно убивали – в «Донской повести» за то, что белая, в «Виринее» – за то, что красная, в «Олесе» – за то, что колдунья, в «Угрюм-реке» – за то, что любовница. Всё это были предлоги: мужчины, наставив на героинь Чурсиной свои жалкие винтовки, пытались избавиться от могучего соблазна, уйти от грозной силы, воплощённой в этом победно и трагически сияющем лице.
Между тем ряд небольших характерных ролей, сыгранных тогда же актрисой (скажем, хитрая Инка-эстонка в детективе «Два билета на дневной сеанс»), свидетельствовал о том, что победная колдовская женственность прекрасно дополняет, но не отменяет «нормальный» актёрский талант. И это неплохой вариант для актрисы, потому что колдовская женственность напрямую связана с возрастом, а талант – нет.
Те, кто ещё в юности восхищался пленительным обликом народной артистки Советского Союза Людмилы Чурсиной, могут и не знать, что у актрисы есть довольно интересная театральная судьба. И что можно вот так запросто пойти в Театр Российской армии и увидеть любимую актрису в нескольких спектаклях: «Элинор и её мужчины», «Та, которую не ждут», «Игра на клавишах души».
В Театре армии Чурсина с 1984 года – стало быть, уже тридцать лет. Недавно я видела Чурсину в спектакле «Та, которую не ждут» (пьеса А. Касоны, постановка А. Бурдонского) и порадовалась уму и вкусу, с которыми была сыграна ею главная роль.
Чурсина играет Смерть, странницу в сером платье, которая зашла по делу в дом испанского крестьянина. Лихо закрученная пьеса испанца Касоны создана совершенно в других, непривычных нам, традициях, где Смерть – законная и желанная гостья. Но играть такое неимоверно сложно, и Чурсина создала оригинальный, на свой лад обаятельный образ: она и усталая женщина-работница, и странная одинокая дама, и опасно пленительное существо непонятной природы. Также есть в игре актрисы приятная нотка здорового юмора…
На сцене видно, какая она высокая, статная, ладная (в кино это не так заметно, очень уж притягивает лицо). И с каким достоинством, точно умело сшитое и дорогое платье, носит актриса свой возраст.
– Людмила Алексеевна, вы же по образованию театральная актриса?
– Да, я закончила Щукинское училище, и меня потом Рубен Симонов пригласил в Театр имени Вахтангова, я там два года поиграла. Во всех наших театральных вузах в основе, конечно, система Станиславского – верить в предлагаемые обстоятельства, анализировать роль, придумывать биографию героя. Единственное, мне кажется, школа Вахтангова отличается тем, что актёры очень легко соединяют драму и комедию, глубину и характерность. Меня это всегда поражало в Николае Гриценко, в Ульянове, Плотникове. Я их ходила смотреть с первого курса и даже принимала участие в массовых сценах. Помню, в «Идиоте», в сцене именин Настасьи Филипповны, я была в числе гостей.
– Потом в вашей жизни наступил долгий «ленинградский период». Не замёрзли ли вы от чопорной и высокомерной ленинградской публики?
– В Ленинград я, как декабристка, поехала к мужу-ленинградцу (режиссёр В. Фетин. – Прим. ред.). Хорошее, бурное было время! Хотя сначала, несмотря на то что уже вышла картина «Донская повесть», у меня были сложные годы. В кино приглашали каких-то разбитных доярок играть, в театры я себя предлагать не умела. Мы снимали угол, потом нам дали комнату напротив «Ленфильма», на Малой Посадской. И тут Герберт Раппопорт предложил мне сыграть журналистку-комсомолку в «Двух билетах на дневной сеанс», а я попросила у него совсем другое: маленькую роль Инки-эстонки. И сыграла деваху с площади трёх вокзалов, а не «русскую берёзку», как он меня называл. Вот ведь приклеят ярлык, и всё. И театральный режиссёр Арсений Сагальчик пригласил меня на неожиданные роли – Лиза в «Детях солнца», Саша в «Иванове», и моим партнёром в Александринском театре стал Игорь Горбачёв. А потом косяком пошли роли в кино: «Журавушка», «Угрюм-река», «Олеся», всё одновременно, и стало мне не до театра. Ведь я в своё время даже в труппе БДТ у Товстоногова побывала, но так и не смогла преодолеть свой страх перед ним. Он пригласил меня на роль комиссара в «Оптимистической трагедии» В. Вишневского. Ничего не могла поделать – как только видела его силуэт в зале, я трепетала и скукоживалась, делалась тупой, корявой, так что пришлось писать благодарственно-уважительное письмо и уходить!
В Ленинграде публику на мякине не проведёшь, она реагирует далеко не так бурно и откровенно, как в Москве, но если уж принимает, так принимает. А климат – да, нелёгкий. Помню, идёшь в июле по Кировскому проспекту, 27 градусов, жарища, а как перейдёшь на теневую сторону – бежит холодок. Не прогревается, наверное, столетний камень.
– Вы отметили свои тридцать лет в Театре армии?
– Как – тридцать лет? Боже, действительно. 14 января я поступила в труппу. Забыла!
– А театр ваш в каком подчинении?
– Министерства обороны. Но, как вы понимаете, Минобороны сейчас как-то не до культуры. Там есть человек, отвечает за культуру в обороне… за оборону культуры… в общем, жене Зельдина, нашего старейшины, удалось его только один раз как-то выцарапать в театр. Больше он у нас не был.
– Часто приходится слышать – дескать, женщине ум не нужен, актрисе ум не нужен и думаешь: «Как же так, не нужен ум?» «Всюду нужен ум!» – говорил Кречинский, герой известной пьесы…
– Конечно, самое ужасное на свете – это самовлюблённый дурак. Но я знаю актёров, которые лишены глубинного ума, однако из-за одарённости и невероятной интуиции могут казаться на сцене сверхумными. Мы же думаем не только мозгом, но каждой клеткой, тащим информацию всем телом из воздуха, и возможен какой-то природный ум, который помимо образования, интеллекта, всего такого, как-то накопился в генах. Вот у нас была актриса Нина Афанасьевна Сазонова – какая она была умница, с каким юмором и смекалкой! Её словечки, фразочки до сих пор бродят по театру.
– Вас учили «по Станиславскому» – идти от себя к роли, но вы недавно сыграли Госпожу Смерть в испанской пьесе, а как тут и куда идти?
– Да, роль опасная, но я сразу согласилась, как в воду прыгнула – такие там потрясающие тексты. Мы ходим всегда на грани, но забываем, что смертны. Мало кому с юности даётся ощущение конечности земного пути и понимание того, как нужно ценить каждый день и живых близких. Я читала книгу «Хроники Харона» о том, как умирали разные люди, я интересовалась явлением. В этот момент «окончательного самовыражения» редко кому удаётся вести себя красиво, и уж тем более ничего не сыграешь. Я бы хотела, чтобы зрители спектакля мудрее и спокойнее относились к принятию неизбежного. Роль ответственная, я перед началом спектакля даже прошу Её Величество Смерть помочь мне сыграть получше.
– Как это ни смешно, вам удалось сделать смерть живой!
– Конечно, тут же целый характер одинокой несчастной женщины, которая на работе, и она делает эту работу не по своей воле. А в спектакле «Игра на клавишах души» у меня совсем иная роль – замечательной пианистки с абсолютным слухом, но без слуха к людям. После гибели сына она замыкается в себе, уходит в депрессию, можно сказать, заключает себя в саркофаг. Её вытаскивает из этого саркофага девушка Лора, знакомая её сына. Пьеса о любви и чуткости. Там есть такой эпиграф: «Ни один ангел не спустится к тебе поприветствовать тебя, здесь только ты и я». Это о том, что нам посылаются ангелы и в человеческом образе, просто не всегда мы их узнаём.
– Нет ли у вас ощущения, что пишущие о театре не выполняют своего профессионального долга и не информируют публику о новых актёрских работах, не замечают их?
– Эх, на мозоль наступили просто! У нас в столице реальное классовое расслоение получилось в сфере театра. Есть модные театры, есть «центровые» – а остальные будто за бортом. Даже если в «центровом» театре идёт чепуха, всё равно принято идти и говорить на следующий день – вот, был там-то. А есть театры вне зоны внимания «медийных» критиков. Так что, прикажете – с поклонами их просить прийти? Я думаю, обойдёмся. Пройдёт и это.
– Однако видно, что, несмотря ни на что, вы выходите на сцену с радостью.
– Эта радость и держит на плаву. Жизненный тонус, необходимость держать себя в форме – а это всё труднее и труднее. Но и уходить со сцены нелегко, я понимаю актёров, которые держатся «до последнего». Хорошо бы, конечно, – сыграл, упал, и, как говорится, запомните меня такой. Но это уж кому как на роду написано.
А театр у нас интересный, и актёры хорошие, трудолюбивые. Денег на рекламу нет, а вот костюмы на премьеру «Игры на клавишах души» наконец-то сшили отличные, сшили много! У меня песцы там настоящие – прямо как у Марлен Дитрих.