Два года назад мы впервые опубликовали эссе Галима Шаграева "Крест и полумесяц". Затем наши читатели познакомились со "Станцией", "Бессонницей" Из цикла «Свирепая нежность». Сегодня мы представляем вашему вниманию новую работу Галима.
СКАЗКА ПОСЛЕ СКАЗКИ
Из цикла «Нежность»
Колобок ушел и от лисы.
Правда, не без труда и – не сам.
Когда рыжая плутовка почти нагнала маслянисто-румяный шарик, ее что-то остановило, заставило броситься назад.
Колобок от неожиданности сел на землю, и, еще не веря своему счастью, весь потный, желая всего лишь передохнуть и успокоиться, добрел до кустов жимолости, где едва не уткнулся носом в крутой конский круп.
В крупе, точнее, – в верхней части бедра, – торчала стрела.
Колобок обомлел.
В зарослях жимолости лежал, вытянув ноги, кентавр Хирон.
– Однако… – пробормотал Колобок, и, еще не придя в себя, удивленно воскликнул: – Слушай, грека, как ты оказался в наших лесах?
– А-а-а, торопыжка и хвастун, ты, оказывается, еще и нахаленок! Во-первых, где твое «здравствуйте»? Во-вторых, при первой встрече принято говорить тихо, нараспев. И, в-третьих, ты уверен, что я грека?..
Хирон произнес тираду и даже не обернулся в сторону Колобка.
Он лежал на боку с закрытыми глазами, глубоко вдыхая запах цветущей жимолости и тем же тоном продолжил:
– Ну, что, на вкусненькое охотников хватает?!
Колобок, сглотнув горькую от быстрого бега слюну и переведя дыхание, согласно кивнул.
Хотя, что такое кивок хлебного шарика?..
Он просто качнул своей сущностью – телом-головою-телом.
– От всех, стало быть, убежал?..
Хирон продолжал говорить с закрытыми глазами:
– И даже от лисы!?
Колобок снова качнул телом-головою-телом и уже тише повторил:
– Как ты оказался в наших лесах?
– Заблудился…
До этого твердый, почти назидательный тон Хирона прозвучал вдруг неожиданно мягко:
– Понимаешь, заблудился… Жизнь какая-то чудная: везде сплошные заборы, даже там, где их никогда не было, а тупиков…
Кентавр подобрал под себя ноги, с глубоким вздохом переместив на них тело, тихо подытожил последствия старого ранения:
– Стрела, видать, отравленная: в глазах рябит, мозги плывут…
– Может быть, может быть…
Колобок напряг память:
– Твой лепший друг Геракл ходил у нас двумя походами. Случаем, не за ним ли идешь? Где столько лет скитался?
– Искал свой кров…
Хирон снова лег на бок, и, закрыв глаза, вытянув ноги, прогнулся в спине, потянул позвоночник, поморщился, потревожив рану, и снова полной грудью стал вдыхать запах цветущей жимолости.
– Сейчас, мой золотой, приведу в норму дыхание, успокою нервы и будем думать, что делать… Ты, собственно, куда путь держишь?..
– Да вот, катился куда катится. Получается, – не туда…
Честно признался Колобок.
– И я о том же…
Хирон некоторое время подумав, продолжил:
– Столько лет ищу свой кров, столько лет!.. И все годы, – один и тот же странный и прекрасный сон!
Хирон перевел дыхание и, обняв руками голову, почти простонал:
– Сон сплошного времени или время сплошного сна! Бегу по широкой, необъятной степи, бегу. Надышаться не могу. Море солнца. Ковыль. Полынь… Гулкий, дробный, топот табуна. Радостное ржание. Волнительный всхрап. И – рядом – кобылица в соку!.. И торчит у меня не эта дрянь времени!
Хирон кивнул на стрелу в бедре.
– Да, да…
Колобок – речетативом – не столько прочитал, сколько пропел:
Коней табун, людьми одетый,
Бежит назад, увидев море.
И моря страх, ему нет сметы,
Неодолимей детской кори.¹
– Может, грека… Нет, ты не грека!
Колобок задумался и продолжил:
– Как бы точнее-то?.. Может, так: греки наделили в своей фантазии двуединым обликом обыкновенных всадников, увидев за ойкуменой или у ойкумены наших скифов, прибывших с дарами, а, может, за дарами?..
И вдруг прозрел:
– Боже!..
В сильном волнении Колобок сжал вернюю часть тела-головы-тела:
– Сколько переселений душ, сколько переносов сознаний сам испытал, пока стал выражением румяной корочки хлеба!..
От сжатия у него из левого уха выскользнул гибкий смартфон.
– Надо же, чуть не уронил последний визг высоких технологий!
Отработанным движением Колобок включил аппарат, нашел сохраненную закладку, ткнул в нужную строку, обновив данные, воскликнул:
– Молодец, сотворил чудо-гол!.. Извини, дядьку, за океаном – финал крупного хоккейного турнира и симпатичный мне наш левый крайний с правым хватом клюшки, только что победную точку поставил.
– За океаном?.. То есть – на той стороне Земли?
Хирон показал пальцем под ноги и полуспросил:
– Сейчас, но не здесь?..
– Не здесь…
Ответил еще возбужденный Колобок:
– Но только что!
– Значит…
Хирон в раздумье потер виски:
– Люди научились сжимать время и пространство?!
– Можно и так сказать.
До этого возбужденный Колобок ответил почти равнодушно, а в оценке знакового явления жизни оказался более чем строг:
– Богами от этого не стали, а сжатие времени и пространства не приблизило счастье ни на йоту.
– На глазах растешь! – улыбнулся Хирон.
– Мое детство, как известно, оборвалось рано, а в новой сказке – иная реальность, вот и спешу вписаться в нее, – отбился Колобок.
И объяснил кентавру метаморфозы, которые произошли в нем:
– Тебе – учителю и врачу – известно: мы же с детства растем сообразительными.
И без всякой подготовки поставил вопрос ребром:
– А где, дядьку, мораль?
– В тумане становления…
Отшутился Хирон.
И, понимая, что от него ждут не этого, взял Колобка на руки.
– Золотой мой торопыжка!
Хирон приподнял хлебный шар до уровня глаз, и, покачивая, как ребенка, ответил на его вопрос:
– Ты – редчайший дар. Вырастить и сохранить тебя может разве что один человек из ста, и, наверное, только трое из ста, – замесить тесто и испечь, а нужен ты три раза на дню…
И с грустью констатировал:
– С тобой все понятно. Со мной – сложнее… Истинный странник – православный мусульманин с буддистским уклоном и при этом немного индуист, иудей и в придачу синтоист – кому нужен я в мире безучастно-глухих, высоких заборов?..
– П-п -… П-повтори! Я н-не запомнил!..
Колобок от волнения начал заикаться.
Хирон, нехотя, но повторил.
Колобок, переварив услышанное, заключил:
– В мире фантазий ты – самое красивое и гармоничное сочетание человеческого в животном и животного в человеке. Понимаю: ты боишься заборов отчуждения и многих уже очевидных примеров одичания… Грустно, конечно, но, думаю, возможности формирования новых смыслов не утратятся никогда…
– Халва моей души, шербет моего сердца, услада моих сокровенных желаний, как был ребенком, так им и остался!
Хирон прижал Колобка к груди и ответил на его посылы:
– Наши мечты, увы, делегированы в сферу деятельности и ответственности многих и многих Гудвинов, может, не столь уж и Великих и, надо полагать, не таких уж и Ужасных; они, отдадим должное, не обязуют всех носить розовые очки.
И принял решение:
– Отдышались?.. Пора в путь-дорогу!
Они поднимались в гору.
Кентавр, хромая, нес Колобка.
А какая дорога без дорожной песни?
Уютно угнездившись на руках кентавра, Колобок, вполголоса выводил давние, но не затертые слова:
Ах, только бы тройка не сбилась бы с круга,
не смолк бубенец под дугой...
Две вечных подруги – любовь и разлука –
не ходят одна без другой.²
Потом он заснул.
Тогда и раздался голос стрелы:
– Удали меня, – тихо попросила она.
Встретив непонимающий взгляд кентавра, повторила:
– Удали! Врач для того и живет, чтобы устранять боли.
– А если я потеряю от этого чувствительность?.. – озадачился кентавр.
– Боль, – ясное дело, – убедительный аргумент проявления жизни, но тебе бесчувственность не грозит, – заметила стрела.
…После тяжелой операции, когда, истекая кровью и почти теряя сознание, кентавр удалил из бедра стрелу времени, он, словно сквозь ватный тампон, услышал предательское:
– Учти: мы не расстались, я попаду в тебя еще не раз и достану даже в звездолете на пути к новой земле!
Хорошо, Колобок не слышал этого.
Он и не почувствовал, что снова оказался в руках кентавра, и только улыбнулся сквозь сон свету в родном окошке.
…Кентавр, боясь разбудить его, шел тихо, осторожно.
Нес хлебный шарик, как несут, боясь расплескать, сосуды.
Нес, прижав его к груди.
Нес, как ребенка.
Нес и нянькал.
И понял, почему прилип к еще вчерашнему хвастунишке.
Метаморфорзы румяного вкусняшки вернули ему ощущение первородно-идеального начала, в котором кроется принятие радости жизни, а принятие радости жизни вынуло из сердца давнюю-давнюю, но не забытую, почти вечную колыбельную-предупреждение: «Баю-баюшки-баю, не ложися на краю…»
Май, август – октябрь 2013 г.
____________
¹ Велимир Хлебников, «Мои походы», 1919-1920 гг.
² Булат Окуджава, «Дорожная», 1982 г.