Опасная штука оттепель: казалось бы, нежное солнышко, веселые ручейки, сладкоголосые птички, набухшие почки, но тут бабах! Мороз. Ручейки скользят, птички кашляют, почки почернели и ссохлись.
Коварная штука оттепель: казалось бы, завтра - лето, море, теплый песок, лопающиеся от сока персики. А вместо них – злорадное солнце, подлый гололед, скукоженные бутоны… Согласитесь, обидно.
А зачем ждали-то? Вам же говорили: «Оттепель». А вы что подумали?
Предупреждал же Валерий Тодоровский еще до выхода сериала: «Это история про неординарных людей, которым время позволило начать дышать, выражать себя в творчестве, в человеческих отношениях... Я создаю свой миф, точнее, делаю шаг в сторону мифа. Для меня 60-е — это не «кукуруза колосится». Это орущий в одесской квартире в 40-градусную жару истекающий потом Высоцкий, недопитая водка на столе и влюбленные женщины, вокруг него сидящие. Мне было 5 лет. Среди ночи открыты окна, в Одессе в июле жарко. Он поет, поет, поет. Соседи вызывают милицию, потому что он не дает спать людям. Приходит милиционер, видит Высоцкого, садится и говорит: «Спойте еще». Вот это мой миф, а не кукуруза».
Вот с этим заявлением автора фильма давайте и разберемся.
Итак, «Я создаю свой миф, - заявляет автор, но тут же добавляет, - точнее, делаю шаг в сторону мифа».
«Для меня, - объясняет он, - 60-е — это не «кукуруза колосится». А дальше почти 12 часов экранного времени рассказывает, как эта самая кукуруза колосится: в поле на натуре – самая настоящая, в павильоне искусно сделанная руками бутафоров. Волшебно-прекрасная кукурузина посажена в начале фильма голой на лавку у подъезда в предутреннем московском дворе. Две не менее очаровательные кукурузины, предварительно пересобачившись, как героини Гогена от ревности, гордо украшают обложку журнала «Советское кино», провожающего главного героя, расставшегося, наконец, с кирпичом чувства вины за то, что жив, а потому получившему право покинуть кукурузный мир.
Мир, в котором деревянный директор киностудии человеческими слезами плачет над гениальным сценарием затравленного до самоубийства поэта. Остекленевший в добровольной завязке киномэтр с разбитым копчиком волей пославшей его твердокаменной жены с трепетным сердцем устраивает личную жизнь оловянной от презрения к собственной внешности операторши с сексуальной шеей.
Этот-то страстный кукурузный мир – яркий до рези в глазах, громкий до звона в ушах, трепещущий до судорог в лучах софита, прикидывающегося солнцем, - Тодоровский и рисует тщательно и подробно. Реалистично: персонажи узнаваемы до слез – сплошь типажи. Например, Татьяна Ларина. Простите, оговорилась, Марьяна Пичугина (Анна Чиповская). Это же ж про ее будущее снял Владимир Меньшов Москву, которая слезам не верит. Меньшов создаст ее миф, превратит типаж в образ, соединив ее с Гошей-Баталовым. Но пока, тут, в оттепели, ей еще миф не полагается, она пока только бутон, трепещущий на обманчивом мартовском ветру, играет игру в пушкинскую Татьяну, обещавшую век верной быть другому, и одновременно изнывает от неопознанного чувства вины в неприличном ожидании славы и гонорара.
Кода кукурузного мира, из которого Тодоровский пытается шагнуть в миф, – зажигательно-беспощадный танец кукурузин мужского полу в закатанных штанах и белоснежных майках, который они коряво, но жизнерадостно исполняют в интерактивной (опять оговорилась, искусственной) луже, разлитой посреди павильона. Танец этот Тодоровского явно преследует – не зря же он его раза четыре, если не больше, нам показывает. Он-то и есть единственный образ на фоне типажей – образ оттепели, из которой герой бежит в Одессу, туда, где «в 40-градусную жару истекающий потом Высоцкий, недопитая водка на столе и влюбленные женщины, вокруг него сидящие». Туда, где Петя играет на гитаре, где Марлен снимает настоящее кино.
- И где же обещанный миф? - обижается пытливый зритель.
Он будет. Может быть в третьем сезоне. Если, конечно, во втором герой доедет до Одессы: в поезде такого может наприключаться… Сезонов на пять хватит, если воспользоваться голливудскими наработками.