– ЧТО вас в настоящее время больше всего беспокоит?
– Несмотря на то что будто бы началась поддержка авиации, армии, то, что я вижу реально, в полках, меня очень сильно тревожит. Летчики летают мало, техника стареет, она на грани выработки ресурсов, во многих полках нехватка запчастей. Отсюда снижение безопасности. Это не может не тревожить.
(Мой пациент несколько раз произнес слово «тревожит». – Прим. Рамиля Гарифуллина.)
– Значит, есть чувство тревоги, обусловленное внешней ситуацией. Правильно?
– Да, естественно. Я, конечно, не политик, не финансист, но не могу понять одного. Министры заявляют, что некуда девать деньги из Стабилизационного фонда. Но почему бы не перевооружить свою армию? Для себя я не могу этого объяснить.
– А может, есть другие летчики-испытатели, которые в этой же ситуации не реагируют так тревожно, спокойно спят, живут, не видят и не чувствуют того, что вы видите?
– Я вполне допускаю, что где-то есть. Может быть. Но они мне по жизни не встречались. Потому что все они ребята нормальные и проходят медкомиссию, в том числе и психологов.
Комиссия, кстати, ежегодная, поэтому у нас с психическим здоровьем все нормально. Ненормальные как раз те, кто спокойно спит и не реагирует. Это можно было бы назвать заболеванием совести или заболеванием души.
(Можно предположить, что мой пациент говорит о нормальности и прохождении медкомиссии не только своих коллег, но и себя, хотя это вполне очевидно.)
– У меня есть такие пациенты, которые смотрят на газовую плиту и не отходят от нее в течение 15 минут. Не верят, что она выключена. Самолеты посложнее плиты. У вас бывают такие ситуации? Проверяете, так ли все?
– В этом залог своей безопасности, не невроз. Этому учат с самых младых ногтей. Понятно, что никто не будет тупо стоять и смотреть, правильно или нет включен переключатель! Но дотошно относиться к своей работе – главное правило любого летчика-испытателя.
(В медицинской психологии есть такое понятие, как «беспричинное беспокойство», когда мои пациенты часто осознают, что причин для беспокойств нет, а тревога и беспокойство есть. Это к моему пациенту не имеет никакого отношения.)
– Иногда летчики бросают летать и начинают пить. Срабатывает психологический «эффект компенсации». Они компенсируют полеты своего тела алкогольными и наркотическими полетами души.
– Я допускаю, что в единичных случаях такое возможно. Но могу сказать о себе: шесть лет не летал (медицина тормознула), но почему-то не запил.
(Порой летчики, прекращая летать, перестают получать в свой мозг соответствующие нейромедиаторы. Вот и возникают у них состояния, сродни пост-наркотической абстиненции. Отсюда – тоска и депрессия.)
– Летчик постоянно сравнивает плоскостную реальность жизни с трехмерной реальностью полета. Поэтому, будучи на земле, он скучает. Могут возникнуть депрессии.
– Жизнь намного шире, чем «летные часы». Я даже благодарен Всевышнему и врачам, которые меня «тормознули» на шесть лет, и я набирался мудрости. Когда вернулся к полетам, понял – все, что составляет жизнь летчика, на самом деле маленький кусочек огромной жизни, которая нас окружает.
(Все это не противоречит моим вышеприведенным примечаниям.)
– А можно предположить, что другая специальность могла бы вдохновлять и радовать вас так же, как полеты?
– К сожалению, нет. Но рано или поздно любой летчик принимает решение «оставить небо». Реакции уже не те, здоровье… Естественно, если не подготовлен запасной аэродром, будет сильная депрессия.
– Нет ли у вас беспокойств, вызванных финансовым положением?
(И действительно, бывают ситуации, при которых никакая помощь психолога не нужна, а все упирается в финансы.)
– Больше 10 лет назад была такая шутка: «Начальник смотрит – летчикам не платят, а они летают. А может, с них деньги брать за то, что они летают?» Я думаю, зацепка за деньги вообще не характерна для летчиков. Хотя кто-то зарабатывает во много раз больше, чем я в достаточно опасных испытаниях. Ну, это их проблема. Мне достаточно двух автомобилей в семье, свой мотоцикл. Еще – купить жене коня – она занимается конным спортом. И отправлять дочь четыре раза в году на горнолыжное катание. Из них три раза за границу. Но заниматься летной работой ради денег невозможно.
– По-видимому, вам часто приходилось преодолевать психологические трудности во время посадки? Я читал об этом в ваших интервью.
– Летал и делал посадки бомбардировщика СУ-33 на авианосец. Это достаточно большой стресс. Практически ни один летчик не скажет, дескать, ерунда, сел, и все! Очень многие летчики признавались – и в этом нет ничего крамольного – что после посадки на авианосец «сруливаешь» на техническую позицию и вдруг замечаешь «отходняк» от стресса. Ноги начинают подрагивать, бьет нервная дрожь, которую надо унять, совладать с собой. Пока летчик работает, ему не страшно. Если страшно, то он к этой работе не годится. Но после работы делает выводы.
После многих посадок садишься, переосмысливаешь и думаешь: «Ого!» Грубо говоря, сесть нужно, как это громко ни звучит, на спичечный коробок, который плавает в необозримом океане. Если летчик попал на 300 м, то оценка «отлично», а на авианосце всего 36 метров. Если не попал на них, не долетел, ударился в корму, перелетел, не зацепился, – в лучшем случае ушел на 2-й круг. Это, конечно, стресс. Если летчик говорит, что ничего не боится и заявляет об этом, то он врет и его нужно убирать с летной работы.
(Мой пациент из-за своей скромности утаил, что звание Героя России он получил именно за отработку впервые посадки палубных самолетов.)
– Каковы психологические истоки выбора вашей профессии? Психология романтизма в вашей душе занимает основное место? Вы романтик?
– Невозможно заставить себя, «ломать» каждый день. В летных училищах происходит очень быстрый отсев. Как только начинаются полеты, многие понимают, что это – не их. Летное дело одно из таких. У кого-то из бардов сказано: «Был романтиком, а теперь я стал циником». Это неизбежно по мере мудрения, взросления, набора опыта. Это маска, за которой каждый летчик, как ребенок, остается романтиком. Да, я романтик.
– У вас не было такого: вы рисовали себе эту профессию, а когда ее обрели, оказалось это совершенно не так? Вы предвосхищали одно, а получилось намного интереснее.
– Я судил по книгам и фильмам, где была сплошь одна героика. Мне повезло, мои родители – авиационные специалисты. Папа был ведущим инженером по летным испытаниям. Дома бывало немало летчиков, я смотрел на них, как на полубогов.
– Добавилось нечто, что вы не предполагали, – ощущение полета?
– Об этом рассказать невозможно. У каждого человека будет по-своему. Как можно человеку, лишенному обоняния, рассказать про запах розы?
– А у вас были такие перегрузки, когда вас рвало?
– Нет. Первое попадание в трехмерное пространство всегда очень запоминающееся. Ты уже не пассажир, и все тебе подвластно. Пускай кривенько, гаденько, но ты можешь управлять процессом. Потом пришел «щенячий» восторг первого полета.
– Есть ли у испытателей какие-либо профессиональные признаки, по которым можно определить, что этот человек является летчиком?
– Нет, нет! Все летчики-испытатели настолько разные, что, глядя на некоторых, даже не подумаешь, что он вообще летчик.
– Вы человек очень дотошный, аккуратный?
– Нет, дело не в аккуратности, дело в четкости, в собранности. Поэтому подавляющее большинство летчиков водят машины так, что сложно придраться.
– Как это оценивают женщины?
– Насчет летчиков много всяких баек ходят. Но когда я еще был холостяком, считалось хорошим тоном, уж если ты знакомишься с девушкой на дискотеке, в ресторане, никогда не представляться летчиком. Мы представлялись бухгалтерами, например. Ведь летная профессия изначально несет ореол мужественности, романтики, и ты ставишь себя в неравные условия. Конечно, если надеть комбинезон, защитный шлем и пролететь мимо окна девушки на самолете, то делать ей уже ничего не останется. Она растает – она твоя. Потому что она подругам может рассказать, что, дескать, это мой прилетел. Ну это же не честно!
(Психологические манипуляции, основанные на ореоло-эффекте мужественных профессий, достаточно эффективны не только в отношениях с противоположным полом, но и в политике, бизнесе и т.п.)
– В медицинской психологии есть такая проблема, как аэрофобия – страх полетов на самолете. Из-за этой фобии у нас терпят убытки многие авиакомпании.
– Этот страх от незнания. Если людям суждено погибнуть в авиационном происшествии, то самолет упадет именно на их поезд. Они могут в этом не сомневаться. Поэтому бояться чего-то – это от недоверия высшей силе.
– Значит, авиация научила вас верить в Бога?
– Да. Я ездил в Тибет и был потрясен тем, что увидел.
– А вы когда-нибудь летали на обыкновенном самолете? Какой вы пассажир?
– Да, конечно, очень часто, я абсолютно спокоен, понимаю, что я могу просто отдохнуть. Если с собой ноутбук – поработать.
– А вы не замечаете ошибок пилота?
– Это было бы нетактично.
– Но иногда погрешности замечаете, недочеты?
– Конечно, конечно!!! Но как может пассажир что-то высказывать летчику? Откуда он знает, что происходит? Да этот пилот, может быть, спас его сегодня! Я, кстати, не люблю, когда пассажиры после посадки самолета аплодируют.
– Пассажиры аплодируют, потому что для них полет был стрессом. Это маленькое второе рождение.
– А есть второе объяснение – насмотрелись западных фильмов. Я это просто не перевариваю. А почему мы не аплодируем водителям автобусов, хотя в автомобильных авариях гибнет намного больше людей?
– Что бы о вас рассказали самолеты, на которых вы летали? Вот если бы они умели говорить, что бы они рассказали о вас?
– Но вот этого я не знаю.
(Для романтической натуры, каковой является мой пациент, это упражнение не является сложным. Поэтому последнее выражение моего пациента связано с защитой отрицанием.)
Я не знаю, что может рассказать самолет, надо у него спросить. Но скажем так, если тот самолет, в который я вложил много своей души, – а это самолет Су-33 – не унес многих жизней, то он не должен про меня сказать что-то плохое.
– Ну сказал бы что-нибудь о вас?
– Не знаю, надо у него спрашивать.
(Защита отрицанием.)
– Хорошо, а какой предмет из вашей жизни рассказал бы о вас подробнее? Есть какой-нибудь предмет, который вас раскрыл бы?
– Не знаю, нет у меня такой привязки.
– И все-таки.
– О любом летчике может рассказать его летная книжка. Про каждый полет.
– О летчике как профессионале, а о летчике как о личности? Кто он такой, со своими особенностями, с характером? Летная книжка может рассказать?
– Ну, в принципе если внимательно изучать, то может. Наверное, может. И как он ее заполняет, и каким почерком, и куда он летает, и на какие испытания. Все она может рассказать. Отсюда можно сделать выводы. А вам, товарищ психолог, для сведения: если летчик разговаривает с неодушевленными предметами, то его сразу списывают.
(По-видимому, у моего пациента возник перенос чувств на меня как на представителя медико-психологической экспертизы, к которой я никакого отношения не имею.)
– Ну это же психологическое упражнение, не более…
– Я и так открытый.
(Защита или закрытость с помощью выражения своей открытости.)
– Хорошо оставим неодушевленные предметы. Что бы рассказала о вас ваша дочь?
– Я у младшего не спрашивал и у старшей не спрашивал. Но старшая мне иногда говорит: «Пап, я тобой горжусь!» И, честно говоря, у нас такие отношения в семье, что не принято говорить, какой ты у меня хороший или какой ты у меня плохой.
– Есть люди, для которых главной ценностью жизни являются экстремальные ситуации, при выходе из которых они ловят кайф. Элемент экстрима в вашей профессии был часто? У вас были пограничные ситуации между жизнью и смертью?
– Для начала немного статистики. Когда был юбилей школы летчиков-испытателей, те взяли списки всех выпускников и подвели статистику. Выяснилось, что до пенсии не дожил каждый третий. Как, неплохо? Это ответ на ваш вопрос. Сложные ситуации бывают у каждого летчика-испытателя. Когда он из нее выходит, его задача грамотно все проанализировать и выработать рекомендации другим.
– А семейных психологических проблем у вас нет?
– Конечно, нет.
(Защита отрицанием.)
– Какие-нибудь свои сновидения могли бы рассказать?
– В последнее время крайне редко снятся какие-то сны. Хотя я верю в то, что сны могут быть и вещими, и предупреждающими. Другой вопрос, как правильно это истолковать? В этом мире случайностей не бывает.
(Защита интеллектуализацией. Пациенты, которые не рассказывают сновидения вообще, имеют сильнейшее сопротивление сеансу. Забывание сновидений указывает на борьбу пациента с разоблачением его бессознательного.)
– Но вы могли бы поделиться каким-нибудь абсурдным сном, который не обязательно последний. Может быть, он приснился год, два или три назад?
– Абсолютно честно. Я что-то и не припомню, такого нет.
(Выражение «абсолютно честно» и т.п. – хорошо описаны в психоанализе и обычно означают, что пациент чувствует противоречивость своих чувств. Он хочет, чтобы все то, что он сказал, было так на самом деле. Можно предположить, что сильное сопротивление моему сеансу вызвано переносом чувств на меня как представителя медико-психологической экспертизы, которую, по-видимому, мой пациент проходит регулярно.)
– Некоторые актеры и режиссеры на моих сеансах рассказывают различные сны…
– Ну это люди искусства, у них более тонкая психика…
(Защита примитивной идеализацией.)
– У вас бессонница бывает?
– Нет, конечно.
(«Конечно» – потому, что «у летчика ее быть не может».)
Если бы была, я бы летать не смог.
ПО-ВИДИМОМУ, сильное сопротивление сеансу было вызвано переносом чувств пациента на меня как представителя медико-психологической экспертизы, к которой я никакого отношения никогда не имел и не буду иметь. С другой стороны, сам я не справился со своим контрпереносом на моего пациента как на Героя России, что не позволило мне задавать более откровенные вопросы.
Более того, необходимо признать, что часто трудности, которые преодолевают летчики-испытатели, по своей силе не уступают посттравматическому стрессу участников войны, которая калечит души. Тем не менее моему пациенту, несмотря на все издержки, которые имеют место в его профессии, удалось сохранить психоэмоциональное здоровье на достаточно высоком уровне. И это произошло благодаря романтизму и духовности, которые были изначально заложены в его психике. Они еще больше развились благодаря ощущению неба.
Кстати, мой пациент, в силу своей скромности, на протяжении всего сеанса так ни разу и не обмолвился, что является Героем России. Но он был им для меня на протяжении всего сеанса, что и помешало мне более глубокому раскрытию этой легендарной личности.