На страницах газеты «Аргументы неделi», начиная с ее первого номера, звезды политики, культуры, шоу-бизнеса, да и просто самые обычные люди проходят сеансы психологического анализа в кабинете известного психолога Рамиля ГАРИФУЛЛИНА. Сегодня у него на приеме телеведущий Кирилл Разлогов.
Мой собеседник – интеллигентный человек, от которого веет благовоспитанностью и порядочностью.
– КИРИЛЛ, вы культуролог-теоретик, а на телевидении так много всяких прагматических моментов, которые могут давить на вашу психику.
– Корректура пытается навязать мне свой стиль ведения передачи, который противоречит моему авторскому самоощущению. То есть я не вправе говорить то, что хочу. Но зачем тогда я выступаю как ведущий, когда в этой роли может сгодиться любой диктор?
– На ТВ есть неглубокие и неоригинальные личности, но они известны. Вас можно выключить кнопкой телевизора?
– Можно какую-то часть. Но все не выключишь.
(Обычно мои пациенты на такие вопросы реагируют болезненно. В моем пациенте я этого не обнаружил. На протяжении всего сеанса он будет на все вопросы улыбаться. Это мудрость или психологический перенос на прошлое и неадекватная реакция на настоящее? – Прим. Рамиля Гарифуллина.)
– Многие известные личности боятся, что смысл их высказываний извратят на монтаже. А вы?
– Любое интервью, которое ты даешь, в СМИ выходит так или иначе извращенным. Это неизбежно и на телевидении, потому что редактор не всегда тебя верно понимает. Поэтому для меня важно, чтобы хоть мысли мои не переврали, а уж о стиле мышления бесполезно беспокоиться.
– Были ли в вашей жизни события, за которые вам до сих пор стыдно?
– Помню, мы с сестрой летели в Болгарию. По таможенным правилам того времени мы не имели права вывозить купюры достоинством 25 рублей, которые недавно появились в обороте. А у сестры оказывается 25-рублевка. И я говорю таможенникам, что мы не вместе. Что, естественно, есть наглая ложь, продиктованная страхом. Ведь с тем, у кого есть такая купюра, будут разбираться. Мне стыдно за это и по сей день. Три, четыре события я могу вспомнить, за которые мне до сих пор стыдно.
Но обычно ты придумываешь теорию, благодаря которой убеждаешь себя, что в принципе поступил правильно.
(То есть защищаешься интеллектуализацией, чтобы зарыться от греха подальше под слой теоретических оправданий.)
– А О ЧЕМ вы переживаете в настоящее время?
– Не знаю. (Защита отрицанием.) Это достаточно трудно выразить, не имея некой смысловой рамки (защита интеллектуализацией). Нашему поколению пришлось пережить несколько достаточно кардинальных общественных переворотов. Мне было всегда интересно наблюдать, как люди остаются прежними людьми: c теми же идеалами и представлениями, но очень быстро и эффективно приспосабливаются к новым жизненным обстоятельствам.
(Мой пациент говорит о своих наблюдениях за другими. Можно предположить, что, говоря о других, он говорит о себе. Уже изначально у меня появилась мысль о том, что он предпочитает наблюдать за другими, убегая от себя, боясь себя. Возможно, именно благодаря этому мой пациент и стал кинокритиком? Или он все же изучает себя через наблюдение и критику других?)
Я тоже умудрился в изменяющихся обстоятельствах сохранить то, чему был верен в течение всей своей жизни. Мой прадед был русским православным священником, женат был на чувашке. Поэтому перекрещивание национальных культур сыграло в моей судьбе важную роль. Мои деды были абсолютно из разных «копилок»: один из Армении, другой из Болгарии. И оба были так или иначе связаны с международным коммунистическим движением. Я в некотором роде чувствовал себя наследником этих двух культур. И, не всегда принимая то, что происходило в стране, искал попытку сохранить внутреннюю традицию.
(Мой пациент произвел на меня впечатление как личность, обладающая редкой способностью весьма объективно оценивать свои психические процессы с завязкой на социальную среду и культуру, без завязки на уникальность своей души. Не является ли это защитой, уходом от себя?)
– В юности я провел несколько лет во Франции. Жил в дипломатической среде, учился в нормальной французской школе, мне удалось выучить язык, у меня расширился кругозор. Благодаря этому я понял, что люди живут, несмотря на все режимы, по одним и тем же человеческим законам. Ни политический режим, ни условия существования не гарантируют счастья. Счастье может человек гарантировать себе только сам.
(И все-таки мой пациент возвращается к себе, к своей уникальной сущности.)
– СОГЛАСНО психоанализу, мы всегда в плену детства, прошлого…
– Я в мыслях всегда переживал больше, чем в реальности. Вычитывал в книгах очень много того, что в реальной жизни не переживал. И поэтому драма состояла в том, что я думал, что просто обязан был хотеть свою маму и ненавидеть своего отца.
(Мой пациент в прошлом наивно полагал, что такие чувства к родителям должны открыться сами собой после прочтения Фрейда. В действительности осознание этих комплексов приходит в процессе множества сеансов психоанализа.)
Знал, что должно было со мной происходить по канонам психоанализа, но при этом в реальной жизни ощущения были чрезвычайно бедны. Они всегда сводились к ощущениям семьи, с одной стороны, жизни в школе, с другой стороны, к тому же всегда шла информация о вероятности венерических заболеваний при бурном сексуальном общении. Поэтому мой реальный опыт значительно отставал от виртуального.
(По-видимому, это изначальный страх реального и настоящего, приводящий к убеганию от себя и виртуализации. А может быть, это гиперлюбопытсво к миру, приводящее к опережению теории над практикой жизни?)
И когда я приходил к определенным реальным опытам, то теоретически знал так много, что это портило практику.
А вот моя вторая психоаналитическая черта: каждый человек так или иначе строит свою жизнь, пытаясь не повторять ошибки предыдущих поколений.
(Я почувствовал, что мне как психоаналитику ничего для анализа и не осталось. Но так ли это на самом деле?)
– КАКОЙ у вас внутренний психический мир. Расскажите о своем внутреннем кинофильме.
– Каждый человек играет некий набор ролей. И в каждом заложена возможность продолжения жизни по разным сценариям. Я проигрывал в своем воображении разные варианты моей жизни, с разными людьми, с разными контактами. Ты никогда не узнаешь, кто ты на самом деле, коль ты всегда играешь разные роли. В семье, в быту, в обществе, когда учишься, когда преподаешь.
(Видимо, мой пациент старательно убегает от самого себя, мотивируя это всеобщим лицедейством и желанием спрятать свою сущность под маской.)
– Вы в телевизоре далеки от своей истинной сути?
– Чтобы вернуться к своей сути, я должен быть отшельником, как Кант, не выходить за пределы своей квартиры.
Я почувствовал, что основная ценность существования для моего пациента – это быть объективным наблюдателем и созерцателем происходящего (в частности, в кино), и лишь затем его создателем-аналитиком. Это, пожалуй, такая своеобразная любовь к миру – принятие его, но в качестве наблюдателя. В то же время мой пациент ощущает свое единение с миром, с культурой настолько, что постоянно убегает от себя с помощью защиты интеллектуализацией. Убегает от себя, понимая, как он не существен в этом мире. В этом, пожалуй, и проявляется духовность моего пациента. Но он пришел к духовности не через религию, а через объективное восприятие культуры, частью которой он себя и ощущает, постоянно защищаясь убеганием от своего Эго.