«Похождения бравого солдата Швейка» Я. Гашека читали все. В дни столетия Первой мировой интересно открыть их снова – и сравнить с мемуарами человека, который тогда служил в том же полку.
Когда убили Фердинанда
Эрнест Кольман, математик по образованию, 22 лет от роду, жил в 1914 году в Праге, работал вычислителем в обсерватории. Чехословакия тогда была частью Австро-Венгерской империи. Так что…
«Убили, значит, Фердинанда-то нашего», – сказала Швейку его служанка».
Это уже «Похождения бравого солдата Швейка» Ярослава Гашека, книга, имеющая к нашему рассказу прямое отношение. Её события развиваются в 91-м пехотном полку австро-венгерской армии. Не случайно: в этот полк с началом Первой мировой призвали самого Гашека, сюда писатель определил и своего героя. Но поскольку полк дислоцировался в Будейовицах (Чехия), направлялись в него и другие уроженцы этих краёв. В том числе и Кольман.
На склоне лет он написал мемуары о своей бурной жизни. Несколько глав описывают время службы. Читая их, сравнивая с воспоминаниями других сослуживцев Гашека, листая самого «Швейка», можно представить, что представляла собой эта типичная войсковая единица австро-венгерской армии, оказавшаяся потом (что существенно для нас) на русском фронте.
Попугаево-зелёный цвет
91-й полк был образован декретом императора Франца-Иосифа от 1.01.1883, входил в 9-ю пехотную дивизию VIII корпуса. Цвета парадной формы – синий и «попугаево-зелёный» (именно так: papageiengrin). Металлические детали обмундирования – медно-жёлтые (Кольман вспоминает, как солдаты без конца драили пуговицы и вензель на неуклюжей фуражке).
Но вольноопределяющийся Гашек пуговицы явно не драил. Он вообще ни хрена не хотел делать! Жаловался на ревматизм, закорешился с молодым полковым доктором и лёг в лазарет. Потом пристроился помощником писаря в полковой канцелярии. Службой манкировал демонстративно. Прикажут, например, отнести госпитальную книгу из одного здания в другое. А Гашек с этой книгой под мышкой пускается в поход по окрестным пивным. Его разжаловали из вольноопределяющихся в просто рядовые, не раз отправляли на «губу» – всё по барабану!
Увы! К несчастью для гашековских начальников, этот раздолбай, хохмач, анархист оказался ещё и гением – причём гением-насмешником. Многие персонажи «Швейка» носят черты подлинных сослуживцев писателя. Кто из них действительно был идиотом и подлецом? У кого-то просто имелись небольшие человеческие слабости? Так или иначе, под пером Гашека женолюбие реального обер-лейтенанта Лукаша (вообще-то храброго и дельного офицера) или дизентерия действительно существовавшего кадета Биглера стали темой для феерически смешных баек. А сам полк для многих поколений читателей «Швейка» выглядит, как сборище обалдуев, символ тупой армейщины. И тут уж ничего не поделаешь.
Муштра
Кольман сюда попал, когда Гашека уже отправили на фронт. Но «мы жадно слушали передаваемые вполголоса солдатами-«старожилами» легенды, что служил такой солдат Гашек. Хитрющий парень, притворявшийся дурачком. Он изводил офицеров, доводя выполнение любого приказа до несуразности. И придраться к нему нельзя было! Сыпались историйки одна смешнее и перчёнее другой. А мы, уткнув головы в набитые соломой подушки, еле сдерживали взрывы хохота». Ведь «всех их – обер-лейтенанта Лукаша, кадета Биглера, фельдкурата Каца и других я застал».
Впрочем, заметим: подобно Тёркину в роте, Швейк в полку возможен лишь один. Этому бравому солдату с клеймом идиота, может, и удавалось на службе сачковать да халявить, но прочие в 91-м тянули лямку. Кольман пишет про бесконечную муштру, ползание по грязи, физические нагрузки, усиленную стрелковую подготовку, изучение «матчасти». Их ведь готовили к отправке на передовую.
Отправили через несколько месяцев. Накануне, вспоминает Кольман, всем дали увольнительные, потом ждали в казарме. Прямо по «Швейку» несколько раз в последний момент выяснялось, что чего-то напутали, не подвезли – то консервы для солдат, то какую-то амуницию, – и отход эшелона откладывался. Наконец фельдкурат Кац отслужил мессу, и солдаты промаршировали на вокзал. Прохожие (в Будейовицах жило довольно много немцев) восторженно кричали им: Jeder Sсhuss ein Russ! («Каждый выстрел – один русский!»).
Однако солдаты-чехи радовались как раз тому, что едут именно на русский фронт. Во-первых, гораздо хуже были слухи про фронт сербский: сербы, мол, дикари, стреляют без промаха, в плен не берут, всех режут кинжалами. Во-вторых…
Прощание с идеалами…
Заметим , что Эрнеста Яромировича Кольмана у нас поминают чаще недобро – учитывая его деяния в 1930-е. Он занимал тогда всякие «комиссарские» должности в науке, разоблачал «вредителей», был близок к Лысенко, травил Николая Вавилова, Лузина, Вернадского, Ландау... Потом пришёл и его черёд хлебнуть лиха. После войны Кольман был направлен в Чехословакию (уже социалистическую) – и поцапался с тамошним руководством. К тому же начались гонения на кибернетику, а он всё-таки был математиком, слушал лекции Эйнштейна. В общем, три года тюрьмы поколебали настроения твердокаменного коммуниста. После смерти Сталина Кольман работал то в Москве, то в Чехословакии, занимал там крупные академические посты, был действительным членом АН Чехословакии. В 1968-м его дочь и зять активно участвовали в «Пражской весне», потом стали диссидентами. Их выслали за границу. В 1976-м Кольману разрешили навестить жившую в Швеции дочь. Он поехал – и стал невозвращенцем. Опубликовал открытое письмо Брежневу – почему после более чем 50 лет в партии разочаровался в ней. Умер в Стокгольме в 1979 году. Незадолго до смерти закончил мемуары, которые «АН» сейчас цитируют. У них характерное название – «Мы не должны были так жить».
Русский фронт
Историки пишут, что 54% личного состава 91-го полка составляли немцы, 45 – чехи и словаки, 1 – другие национальности. Кольман говорит, что «других» было больше – служили поляки, русины, мадьяры, итальянцы, евреи, цыгане и т.д. «Смешение народов», по его словам, было логично с точки зрения Вены. Формировать чисто чешские части боялись. Тогдашние чехи Россию обожали, считали светочем и надеждой. «28-й пехотный полк, (…) состоявший из чехов, попав на русский фронт, без боя сдался в плен и стал ядром чехословацких легионов, боровшихся против Австро-Венгрии».
Солдаты-чехи 91-го полка тоже испытывали искреннюю симпатию к противнику. И, чтобы они поменьше думали о «славянском братстве», полк с ходу бросили в ожесточённые бои в Карпатах (Кольмана тогда контузило, ранило, но его быстро поставили на ноги). Потом в Галицию – преследовать отступающих русских.
Гашек воевал там же. Но – неожиданный поворот. На той войне не только чехи не понимали, за что и почему льют кровь. Обычные русские солдаты зачастую тоже. И рады были поскорее – и как угодно! – из мясорубки выскочить. В итоге Гашек неожиданно для себя взял в плен около 300 (!) русских солдат. Те просто оказались отрезаны от своих, патроны расстреляли, оголодали, думали, как быть, а Гашек знал русский – и командир подразделения, недавний питерский учитель, с ним договорился о сдаче. Забавны два попутных момента. Во-первых, вместе с Гашеком данный подвиг совершил обер-лейтенант Лукаш, памятный нам по «Швейку». То есть не все офицеры в 91-м были такими уж козлами. Во-вторых, командир полка майор Венцель, увидев колонну, которую вели Гашек и Лукаш, испугался, что это русские прорвали фронт, – и вместе со всем штабом кинулся наутёк. Так что козлов всё же хватало.
Можно представить, как оттянулся бы Гашек, излагая эту историю в романе. Но, к печали читателей, из-за ранней смерти писателя (1923) книга осталась недописанной. Обрывается до попадания Швейка на фронт.
Гашека тогда наградили медалью за храбрость. Над чем он иронизировал. Хотя, кстати, позднее, 1917-м, уже в чешском легионе, воевавшем на стороне русских, получил за Зборовское сражение Георгиевский крест. Автор самого антимилитаристского романа в мировой литературе отнюдь не был трусом на поле боя. Просто щёк не надувал, грудь не выпячивал, предпочитал маску вечного смехача.
За новый мир!
В сентябре 1915 г. во время русского контрнаступления под Дубно Гашек при первой же возможности сам сдался в плен. Чуть позже попал в плен и Кольман.
Я не сказал важную вещь: они с Гашеком были немного знакомы ещё до войны. Просто странным образом долго не пересекались – ни в 91-м полку, ни на русском фронте, ни в лагерях военнопленных. Встретились неожиданно, в 1919-м, в Сибири. Кольман в России уже стал фанатичным коммунистом, служил в политотделе советской 5-й армии, дравшейся с Колчаком. Гашек после Октября разругался с легионерами и тоже примкнул к красным. В Омске он отыскал бывшего приятеля «и с выражением не то иронии, не то почтения сказал: «Ты тут большой начальник, устраивай земляка».
Дальше они служили вместе. Расстались уже после Гражданской. Похоже, не очень хорошо – Гашек очень хотел обратно в Чехословакию, а Кольман возражал. Сам он объясняет: дескать, боялся, что Ярослав в Праге опять попадёт в привычную богемную среду, запьёт, покатится вниз… Но, думается, дело ещё и во взглядах на происходящее. Кольман гордился своей партийной «железностью и несгибаемостью», а Гашек… Наверняка он служил Советам искренне. Однако ведь, вернувшись домой, написал не только «Швейка», но и серию рассказов, где красные изображались весьма насмешливо. Героем одного из них стал Кольман.
Впрочем, это, как принято говорить, уже совсем другая история. В нашем же случае характерен ещё один эпизод. Кольман, вспоминая Гражданскую, описывает бой, за который его представили к ордену Красного Знамени (отказался, заявив, что революционер воюет не за награды). Прорвались белоказаки, бывший боец 91-го австро-венгерского полка лёг за пулемёт, подпустил атакующих кавалеристов поближе – и начал хладнокровно косить точным огнём.
Замечает: действовал, «как нас учили в будейовицкой школе»: Jeder Sсhuss ein Russ.