Фраза «Еду в Освенцим. Твой Хайни» недавно обошла все мировые СМИ. Она из писем Гиммлера жене, которые обнаружились в Израиле. Вроде бы владелец когда-то очень давно купил их на бельгийском «блошином рынке». Туда, как предполагается, они могли попасть от американских солдат. Сейчас эти письма выкупила немецкая газета Die Welt. Хочет печатать, анонсирует как сенсацию. Уточняет: в письмах поражает как раз сочетание вещей, ставших символами бесчеловечности, с бытовыми подробностями.
Противник ремня
Мне приходилось изучать частную переписку вождей III Рейха. В том числе материалы, попавшие в СССР в победном 1945-м. Не берусь судить, с какой целью эти письма тогда изымали в домах и виллах нацистских вождей, у их родственников. Возможно, были оперативные соображения – у разведки, например. Возможно, искалось что-то дополнительное для обвинений на будущих судебных процессах против нацистской верхушки. Может, просто в качестве трофеев. В любом случае весь этот массив документов (уже документов!) был тщательно разобран, прошёл положенные процедуры описания, нумерации, лёг в архивные папки…
Письма Гиммлера мне тогда показались самыми неинтересными. С женой, дочерью, любовницей он сухо-деловит, банален, всё время чем-то озабочен. Ощущение такое, что пишущий всё время торопится. Никаких философствований, лирических отступлений, размышлений. Позвонил, уехал, пообедал. Иное дело Геринг – писал немного, но всегда пышно, важно, для истории, для имиджа, как сейчас сказали бы. Иногда рифмовал. Или Рудольф Гесс – этот, что называется, слова в простоте не скажет. Всё с экскурсами в историю и философию, всё «от римского права»… Разве что на здоровье жаловался родным, но и тут с долгими рассуждениями о перспективах парамедицины.
В письмах Гиммлера меня заставила нехорошо усмехнуться, пожалуй, одна фраза. «Ты знаешь, моя дорогая, что я принципиальный противник физических наказаний (...), однако, если стану и впредь узнавать от твоей матери о подобных фактах твоего поведения, то вынужден буду отступить от принципа…»
Это из письма дочери. Та спрятала дневник с неудовлетворительной оценкой по математике. Папа грозит выдрать. Обычное семейное дело. Рейхсфюрер СС, убивший миллионы, оказывается, был «принципиальным противником физических наказаний».
Но я садился к этому столу…
Вообще письма соответствуют интеллекту и кругозору своих авторов. Наиболее интересно писали люди несомненно умные – Геббельс, Роберт Лей (руководитель нацистского Трудового фронта), Карл Хаусхофер – «основоположник геополитики», одно время приближённый к нацистской верхушке, и его сын Альбрехт Хаусхофер, тоже геополитик, поэт и драматург, друг Гесса. И если Геббельс нацистской идее остался предан до конца, то с остальными сложнее.
Отец и сын Хаусхоферы чем дальше, тем больше приходили к пониманию того, что связались «не с теми». Одно дело – высокие рассуждения о сферах влияния, о «континентальных блоках», о «жизненном пространстве» для Германии, другое – то, во что эти идеи вылились. Письма Хаусхоферов написаны в жанре, который я назвала бы «эпистолярным самооправданием». Особенно у Альбрехта. Он вообще себя не щадил.
«Если сейчас я со слезами в строчках поклянусь миру, что никогда не служил при столе диктатора, это будет правдой. Я не прислуживал и не кормился от этого стола, но я садился за него, если меня звали. (…) Моя беда в тех редких минутах, когда я чувствовал себя за ним счастливым. Моя вина в том, что я позволял себе забываться».
Приговор себе
Альбрехт Хаусхофер после покушения на Гитлера в 1944-м был арестован, позже расстрелян. Современным немцам важны примеры морального неприятия нацизма. В этом смысле личность Альбрехта, его литературная деятельность (особенно написанные в тюрьме «Моабитские сонеты») очень востребованы. Он считается почти «героем антигитлеровского Сопротивления».
К Роберту Лею отношение более жёсткое.
Этот человек стоял у истоков нацистского движения. Близкий приятель и Гитлера, и большинства других «фюреров». Руководил Трудовым фронтом, который в нацистской Германии заменил профсоюзы. На Нюрнбергском процессе должен был стать одним из главных обвиняемых, причём предполагалось, что именно умный и изворотливый демагог Лей будет для обвинителей серьёзной проблемой. Но 19 октября 1945 года он написал жене из тюрьмы вот такое письмо.
«Я не уверен, что смогу передавать тебе записки таким же образом. Завтра нам, по-видимому, предъявят обвинительное заключение, и условия ужесточатся. Поэтому хочу кое-что объяснить. Не волнуйся, я совершенно здоров, и в тюремный госпиталь меня таскают напрасно. Но им я не могу ничего сказать, а тебе попытаюсь. Со мной тут произошёл казус: я впервые в жизни самым пошлым образом пожалел себя. Но казус даже не в этом, а в том, что эта жалость вдруг взяла и умножилась (...) в сотни тысяч раз. Это было как удар, и я опять же самым пошлым образом грохнулся в обморок, да ещё в присутствии Гилберта (тюремный психолог в Нюрнберге. – Авт.). Сотни тысяч, миллионы раз... Понимаешь, откуда эта «арифметика»? К убийцам всегда являются их жертвы (...) Я никого не убивал. Но я ЗНАЛ. Этого оказалось довольно.
Сам не верю, что со мной такое произошло. Но так я и попал в госпиталь в первый раз. А дальше ещё нелепее. Стали сниться сны – как будто я не я, а какой-то старик, которого гонят пинками, а он не понимает за что, куда. А то я целая толпа полуголых, но ещё надеющихся... Сердце выкидывает такие номера, что меня в очередной раз тащат в госпиталь, делают бесполезные уколы. Одним словом, полная капитуляция арийского духа! Или кто-то сходит с ума. Политик? Идеология? Забавный вопрос. А ещё забавнее, что я этим бредом хотел успокоить тебя по поводу своего здоровья. А может быть, и успокоил (...) по поводу гипотетического выздоровления души? Прости за самое нелепое из всех писем. Но ты поймёшь. Р.»
Тут надо пояснить. Жена Лея Маргарита – это младшая сестра Гесса. Обвенчались, когда НСДРП была лишь одной из германских политических партий. Но Маргарите не нравились ни нацизм, ни нацисты. Со временем это обернулось семейным кризисом. С началом Второй мировой войны она уехала за границу. Дружила со многими противниками гитлеровского режима, хотя сама в политику не лезла, воспитывала детей. А в 1945‑м на скамье подсудимых оказались её муж и брат. Маргарита сочла, что сейчас должна быть с ними. Приехала в Нюрнберг. Можно лишь догадываться – были у них разговоры о причастности Лея к тому, что нацизм сделал с Германией и с миром, или он просто знал о настроениях жены. Так или иначе, вскоре после этого письма Лей покончил с собой.
Нацист №1
А что же самый главный фюрер?
Гесс – Гитлеру (написано после «пивного путча», когда оба сидели в соседних камерах уютной ландсбергской тюрьмы и Гесс записывал откровения Гитлера, ставшие книгой «Майн Кампф»): «Через десятилетия после нашего ухода прыщавые юнцы-недоучки станут (здесь идёт немецкое выражение, которое можно перевести как «заниматься онанизмом». – Авт.) перед твоим портретом. Но найдётся ли дудочка для того счастливца-крысолова, которому прямо в руки потечёт это стадо, порождённое всего лишь памятью о тебе?! Дудочка-идея лучше той, за которую мы погибнем, не существует, как не существует ничто лучше Бога».
«Прыщавым юнцам», которые и сегодня молятся на портреты Гитлера, полезно знать: такие, как они, для всех фюреров всегда лишь «это стадо». Впрочем, разве эти юнцы думают про подобные вещи, когда их руки тянутся в нацистских «зигах»? Может, оценки из переписки Адольфа с Рудольфом помогли бы «вправить мозги»?
…В 1990-е письма, которые мне пришлось читать, передали в Германию. Один из «архивных подарков», которые практиковал Ельцин. Мол, там никаких секретов, приватные бумаги, семьи просили германские власти договориться с русскими, чтобы вернули... Ничего страшного, фотокопии у нас остались… Хотя обидно. Личные письма всегда вызывают несравнимо больший интерес, чем стандартные приказы и донесения.
Не говоря уже о том, что мы не знаем, где и когда эти письма всплывут. И чьей сенсацией станут?
Для дома, для семьи….
А что вообще знали близкие нацистских вождей о том, чем занята огромная и страшная машина, у руля которой стояли их мужья, братья, отцы?
Как правило, ответ на него был одинаков: мы не знали ничего! Дома служебные дела не обсуждались, папа (муж, брат) все заботы оставлял за порогом.
В чём-то, возможно, и так. Шариковского «уж мы душили, душили…» в личной переписке нет. «Отцы семейств», безусловно, ограждали свой личный домашний мирок от тех страшных реальностей, которые творили для других.
Но ведь совсем оградиться невозможно! Допустим, Эмма Геринг дома могла не слышать от мужа фраз, вроде знаменитого «Убивайте, убивайте, убивайте! Отвечать за всё буду я!». Но она не могла не прочесть адресованного ей письма мужа с просьбой передать через подругу Магду Геббельс «этому слюнтяю Гаральду», чтобы не позорил форму офицера люфтваффе, которая требует «не меньшей жестокости к врагам рейха, нежели форма воина СС». «И пусть знает и передаст таким же зас…цам, что отвечать за всё буду я!»
Речь о пасынке Геббельса, Гаральде Квандте. Трудно понять, в чём конкретно он провинился. Но, видно, не все лётчики Геринга так уж рвались убивать. И что Геринг по этому поводу думал, тоже ясно.