Этот удивительный Алексей Серебряков: начало пути

Алексея Серебрякова, первого мастера спорта международного класса по силовому троеборью в Челябинской области, знают, наверное, на всей планете. Но не все догадываются, как он мучительно шел к этой самой известности.

В 2002 году Алексей оторвал грудную мышцу на жиме штанги в 207 килограммов. Очень большой разрыв был. И гематома образовалась на полтела. Температура подскочила до 40 градусов… Понимая смертельную опасность, срочно собрали, где смогли, деньги и отправили его оперироваться в Германию.

Пока не зажила пластика высокоспециализированной мышечной ткани, ходил с «гармошкой» на боку, куда все время подтекала кровь, и, не теряя времени, совершенствовался в немецком языке…

Сгибая сталь, сам становишься стальным

— Алексей, существует уникальный период развития маленького человека, когда он только еще учится понимать окружающий мир. Какое самое яркое детское воспоминание сохранилось у тебя, тогда еще будущего уникума: стронгмена, парфюмерного исследователя и удивительного фотографа? Я про то время, когда твой кот был все-таки постарше тебя…

— Очень хорошо помню, Владимир Васильевич, о том, как мы с мамой поплыли на теплоходе «Василий Чапаев» по Волге — мне было всего лет пять. В этом круизе проводились различные творческие вечера отдыха, а я в детстве писал такие смешные наивные детские стихи: «Товарищ Рейган, вам не стыдно? Вы нас пугаете войной! А если пустите вы бомбу, убьете вы весь шар земной…». Ну, и так далее в таком же духе… Но заметьте, сам писал, и мне никто не помогал в этом.

Тогда на теплоходе я взял и прочитал их впервые со сцены… И именно после этого, понял, какую-то свою избранность что ли, потому что уже на следующее утро к нам в каюту начали стучаться люди с листочками бумаги, и на полном серьезе просили меня повторить мои стихи — они их записывали…

Это продолжалось долго, буквально весь день. Так мне показалось тогда. И я осознал, что это ведь не просто так, раз взрослые люди приходят и записывают мои стихи… Думаю, что с этого эпизода в моей жизни все и началось…

— Поразительный факт: у большинства незаурядных людей были замечательные матери, и они гораздо больше приобрели от своих матерей, чем даже от отцов. Ты тоже был, похоже, маменькиным сынком до того, как окунулся с головой в беспощадный и жестокий железный мир?

— В моей жизни была еще и милая бабушка — Анна Михайловна, учительница немецкого языка. И она вечно помогала мне учить уроки. Да и не только уроки… Еще, когда я только начинал свой путь в спорте, она и в этом поддерживала меня: я просил ее садиться мне на ноги и упорно качал пресс. Именно так мы с ней выполняли мое домашнее задание по немецкому языку. Я изо всех сил добивался тогда прорисовки кубиков на животе и при этом читал ей стихи на языке Генриха Гейне. А она внимательно меня слушала и строго контролировала произношение…

Вы знаете, потом мне это пригодилось, когда я ездил в Европу на соревнования, — мог там объясниться не только по-русски… И еще, когда я с отрывом мышцы около месяца лежал в немецкой больнице и был интегрирован в немецкое общество: посмотрел, как работают немецкие больницы, общался с персоналом и пациентами на немецком языке, спасибо за это моей бабушке. Еще там я иногда ночью уходил из палаты (там можно было уйти, например, на дискотеку, но надо было обязательно оставить записку, где ты, чтобы не потеряли), а когда возвращался, надо было в интерфон сказать охране на верхненемецком: «Пациент хочет вернуться в свою палату» и объяснить еще, из какого ты отделения, из какого блока… Или, например, когда мне там нужно было доложить постовой медсестре, что я пошел на лечебную гимнастику…

— Главное, что ты понимал этих людей, и они тебя понимали. Согласись, что это немало в чужой стране среди людей, которые не говорят на русском языке…

— Я старался, Владимир Васильевич. Понимал, что совершенствуясь в языке, я расширяю свой кругозор. И я лежал к тому же в палате с директором мясоперерабатывающего комбината. Мне подшивали грудную мышцу, а ему меняли тазобедренный сустав. Мы часами разговаривали с ним на самые разные темы: и ему было интересно, и мне.

Что значит быть свободным?

— Алексей, думаю, что оторванная грудная мышца, не первая травма в твоей мальчишечьей жизни, ведь у нас у всех есть шрамы на коленках, доставшиеся нам в раннем детстве. Хотелось бы мне узнать, каким оно было у тебя? Как ты дошел до такой жизни: с одной стороны, неимоверно тяжелой, а с другой, наполненной необычайным творчеством?

— Я рос без отца, воспитывался мамой и бабушкой. Моя мама, Ольга Сергеевна, работала архитектором-строителем. Интересно с ней было необычайно! Помню, как-то мы ездили в Златоуст, и она рассказывала мне о нем, показывала красивый новый парк с аттракционами, который сама спроектировала. Она, оказывается, поставила там на радость детворе в план огромное колесо обозрения, но когда проект был уже готов, это колесо перечеркнули. Сказали, что нельзя это, потому что рядом очень много разных запретных территорий, а с колеса обозрения все это можно будет сфотографировать нехорошим людям… Но все остальное приняли.

И еще, помните, может быть, в Миассе есть музей камня, как я помню, она и его генплан делала, привязывала к местности… Это, то, что мне сейчас вспоминается. А так они в отделе проектировали и заводы, и фабрики, и даже крупные свинокомплексы…

Пятилетний Алексей Серебряков у теплохода «Василий Чапаев»

— И что твоя мама тебе дала главное? Кроме жизни, конечно, хотя и это, наверное, немало… Все-таки женское воспитание удивительно, ведь для очень многих ты, Алексей, просто чудовищная машина, способная на нечеловеческие усилия и нагрузки. Страшно подумать, сколько тонн железа ты поднял в своей жизни, преодолевая боль и слабость…

— Вы знаете, Владимир Васильевич, у моей мамы был замечательный круг общения, и прежде всего, конечно же, ее окружали архитекторы. Это были удивительные люди… Те самые люди 80-х — 90-х: они были самые интересные, наверное, как мне всегда казалось. Необычайно творческие люди!

И все новые журналы, которые маме доставались, — я помню, как сложно, с трудом, их везде выискивали — всегда были в моем распоряжении. Удивительно, но много лет моей настольной книгой был фундаментальный труд Ле Корбузье — французского архитектора швейцарского происхождения, пионера архитектурного модернизма и функционализма, представителя архитектуры интернационального стиля, художника и дизайнера. Я зачитывался этой необычайной книгой…

Этот мамин круг общения, думаю, меня сильно сформировал как личность, потому что я рос среди этих людей — свободных и творческих. Мамины друзья, разносторонне одаренные, охотно возились со мной. Помню, что много занимались со мной и живописью, и графикой, помогали с освоением техники рисунка…

Когда я оканчивал школу, я все думал, что обязательно пойду учиться на архитектора. Мечтал поступать именно в Свердловский институт, где учились многие мамины друзья. Сейчас можно вспомнить ушедшего из жизни архитектора Рустама Тимергазина, который оказал на меня большое влияние, блистательного Николая Новичкова…

Вот, кстати, Рустам Тимергазин учился в одной группе с Вячеславом Бутусовым. Именно на архитектурном факультете Бутусов и познакомился с Дмитрием Умецким, с которым позднее они создали одну из ведущих советских рок-групп.

Кстати, Вячеслав Бутусов после института как архитектор участвовал в разработке внешнего вида станций Екатеринбургского метрополитена. Об этом сегодня мало кто знает. И мало того, что эти люди учили меня, как надо рисовать, писать и чертить, они не раз давали мне послушать записанные на бобинах домашние концерты «Наутилуса Помпилиуса».

Вот такая творческая атмосфера была у нас в семье. И еще один штришок: мама никогда не укладывала меня рано спать — я всегда был со взрослыми, иногда сидел с ними до утра, жадно впитывал их разговоры, и они ко мне никогда не относились как к ребенку, всегда были со мной на равных.

Продолжение следует.