22 июня 1941 года я вместе с товарищами по Сталинградскому летному училищу был отпущен в увольнение в город. Было воскресенье, обычное мирное утро. И вдруг в 12 часов мы услышали по радио правительственное сообщение о вторжении немецких войск на нашу территорию.
Началась война!..
Через месяц после начала войны Сталинград наводнили беженцы с запада. В мае–июне 1942 года училище перебазировалось в Казахстан, в город Кустанай, на аэродром Федоровка. При перелете была потеряна часть самолетов, и поэтому на новом месте, в Кустанае, из восьми авиаэскадрилий было сформировано лишь шесть. Из курсантов двух «безлошадных» эскадрилий создали два запасных батальона. Я попал во 2-й батальон.
Самоволка
Служба в запасном батальоне меня не устраивала, так как я хотел поскорей попасть на фронт. Как я узнал много позже, запасники этого батальона окончили летное училище лишь в 1947 году, то есть после войны! А я спешил на войну. Положение на фронтах было тяжелое. Под немецким сапогом оказалась половина европейской части страны, в том числе и мой родной город Узловая.
А мы были комсомольцами 40-х годов, для нас защита Родины в такой момент стала главной целью жизни. В общем, мы, четверо курсантов: я, Сергей Слободин, Иван Стромин и Семен Люльев – подали командованию училища рапорт об отправке нас на фронт в любые войска, включая пехоту. На рапорта нам не ответили, а вызвали к начальнику училища, и тот сказал:
– Ждите своей очереди на обучение...
И тогда мы решились на самовольный выезд на фронт. В августе 1942 года мы после вечерней поверки вылезли через окна на улицу и, минуя часовых, ушли из гарнизона. До станции Кустанай было 12 км. Это расстояние мы прошли пешком за два часа. На станции стоял готовый к отправке товарняк. Мы сели в темный товарный вагон и двинулись на запад в сторону города Чкалова. У нас было намерение вернуться в Сталинград и стать защитниками этого города, ставшего для нас родным.
Но когда мы добрались до станции Красный Кут, то прибывший со станции Верхний Баскунчак машинист товарняка сказал нам:
– Ребята, мы с напарником проскочили последними! Дорога разбита немецкими самолетами, и поезда на юг больше не идут.
Тогда мы приняли решение вернуться в Чкалов, а оттуда – через Ташкент, Красноводск и Баку – добраться до Тбилиси и любой ценой попасть в состав ВВС Северо-Кавказского фронта, хотя бы в части вспомогательной авиации. Это решение не было лишено логики: немцы продвинулись далеко на восток, а значит – нашим войскам для сопротивления не хватает сил. Следовательно – и авиаторов.
Наш замысел был реализован. Только в Красноводске заградотряд вдруг потребовал от нас документы, которых у нас, естественно, не было – если не считать курсантских книжек. И потому нас задержали, а комендант города посадил четверку на гарнизонную гауптвахту до выяснения личностей. Легенда о том, что мы окончили Сталинградское авиаучилище и едем на фронт и что все документы у старшего, который якобы отстал, впечатления не произвела, хотя и несколько озадачила коменданта.
Дело в том, что с июля 1942 года в стране стал действовать приказ Сталина №227: «Ни шагу назад», в соответствии с которым были созданы штрафные батальоны для провинившихся и комендантские службы, преграждавшие путь дезертирам, бежавшим с фронта в тыл.
Но мы же не попадали под этот приказ, так как ехали из далекого тыла на фронт! Но если комендант свяжется по телефону с нашим училищем и ему сообщат о нашем «бегстве», нам может грозить военный трибунал и затем штрафбат, даже расстрел.
И я, как старший в группе, обратился к коменданту с проектом телеграммы в Москву лично Сталину, в которой мы жаловались на коменданта, не пропускающего нас на фронт! Это был отчаянный шаг, но он оказался верным. Комендант отказался визировать эту телеграмму (без его визы телеграф не мог ее отбить). Зато он дал команду отправить нас через Каспий в Баку любым теплоходом. Больше того: комендант выдал нам официальную бумагу, где было сказано, что мы направляемся в 361-ю авиабригаду. И так как мирные пароходы отправлялись в Красноводск редко, мы согласились плыть на самоходной барже, везшей снаряды на Закавказский фронт.
Короче говоря, через неделю мы уже были в Тбилиси в штабе ВВС, где изложили полковнику ту же самую легенду. Полковник вызвал специалистов, и те в его присутствии устроили нам экзамен по материальной части самолета И-16, которую, к счастью, мы знали «на зубок». А дальше нас пригласили к командующему ВВС ЗакВО, который нам предложил срочно переучиться на новый современный истребитель ЛаГГ-3 в Руставской авиашколе (в 35 км от Тбилиси), так как самолеты И-16 в авиачастях в ближайшее время подлежали замене на ЛаГГ-3, которые производились в Сандарах (Грузия). И мы поняли, что самый трудный период нашего движения к фронту закончился.
Руставскую авиашколу я закончил через пять месяцев и уже в мае 1943 года оказался в составе 979-го истребительного авиаполка 4-й Воздушной армии.
Мои товарищи по Сталинградскому училищу окончили эту авиашколу позже на три или четыре месяца. В 979-й полк из троих попал только Семен Люльев, с которым мы стали летать на боевые задания в паре. Свой первый самолет я сбил в воздушном бою 16 сентября 1943 года на Кубани, над станицей Крымской. Бой был коротким. Немец сам как-то неудачно развернулся, уходя из-под атаки моего ведущего. Второй самолет был сбит мною на следующий день. В конце октября 1943 года я имел уже две награды: орден Красной Звезды и орден Отечественной войны 2-й степени. Командование полка даже направило моим родителям письмо с благодарностью за воспитание сына, приложив к письму фотокарточку, на которой я красовался с двумя наградами.
И вот однажды, в конце октября, к моим родителям домой являются два сотрудника местного НКВД и спрашивают:
– Где ваш сын?
Отец, слегка растерявшись от неожиданности, ответил:
– Как где? Воюет!
Он тут же открыл старый кованый сундук и достал завернутое в платок письмо из полка, на котором стояли печать и номер войсковой части 40476. Оказывается, после нашего ребяческого побега из училища на фронт, окрещенного «дезертирством», были направлены соответствующие телеграммы во все концы, в том числе – в НКВД г. Узловая...
Горели хорошо!
На фронте я летал много, совершал по 6–8 вылетов в день и часто – на очень тяжелые задания. 23 октября 1943 года четверка наших штурмовиков вылетела на бомбометание и штурмовку двух железнодорожных эшелонов с танками на станции Салеш.
Немцы намеревались с помощью этих танков сбросить наш наземный десант с Керченского полуострова. Группу прикрытия повел командир эскадрильи капитан В.И. Истрашкин (впоследствии Герой Советского Союза). В этой группе я вел вторую пару. Погода была отвратительная: сплошная облачность на высоте 200–250 м, да еще льет дождь. Видимость 150–200 м. Прибыли мы на цель неудачно: на аэродром, располагавшийся в 10 км от Салеша, возвратились с задания немецкие штурмовые бомбардировщики Ю-87 под прикрытием 12 «мессеров» и, встав в круг, производили посадку. Немецкое командование после появления советских штурмовиков над железнодорожными эшелонами, видимо, перенацелило «мессеров» против нашей группы. «Худые», как мы называли Me-109, замелькали перед нами, словно в калейдоскопе. А тут вдобавок ко всему зенитка подбила моего ведомого лейтенанта Кузьмина, и я остался один (ведомому приказал возвращаться на наш аэродром). Пара Владимира Истрашкина ввязалась в бой с «юнкерсами», а наши штурмовики остались без прикрытия, но немецкие эшелоны с танками разбомбили.
Вышло так, что одна из четверок Me-109 атаковала с задней полусферы наших штурмовиков и вот-вот должна была открыть по ним огонь. Я заметил это, находясь под ними, и снизу атаковал ведущего четверки Me-109, сразу поджег его. «Мессеры» горели хорошо! Остальная тройка Me-109, видимо, растерялась, вышла из атаки... и тут вдруг двое из них взяли меня в «клещи». А третий открыл с задней полусферы огонь по моему самолету. С первой очереди он не попал. Но немцы справа и слева подошли ко мне вплотную.
Один из них показал мне даже крест руками, а второй – кулак. В зеркало я видел, что летящий позади третий вражеский летчик приближается ко мне, уже в 30–40 метрах. Что делать? В облаках я летать не умел...
Многие наши летчики мне рассказывали, что попадали в ситуации, когда у человека наступает ощущение близкой, уже неотвратимой гибели. Наверное, это же было тогда и со мной. Помню, как я взмок в ожидании своего расстрела. И вот в эту секунду что-то сработало внутри: я взорвался гневом, повернул назад, навстречу атакующему врагу, увидел вращающийся винт (значит, было метров 30 до него) и, резко убрав обороты своего мотора, выпустил тормозные щитки. Самолет, казалось, встал как вкопанный. Скорость с 400 км/ч упала до 200 км/ч. Немец не успел нажать на гашетки пушек и пулеметов и вынужден был спасаться от столкновения с моим самолетом. Он рванул ручку на себя и перелетел через меня, будто играя в чехарду. Но при этом ударился о вертикальную часть хвостового оперения моего самолета, то есть получился непроизвольный таран. Через мгновение немец оказался впереди меня. Я нажал на гашетки пулеметов и пушки. «Мессер» окутался пламенем и взорвался. От взрывной волны мой самолет сорвался в штопор. Подо мной было море. Высота 150 м. Казалось, на такой малой высоте уже невозможно вывести машину из штопора. Но мне повезло. Благодаря выпущенным щиткам самолет вышел сам из опасной точки, как только я прибавил обороты мотора. Когда я приземлился на своем аэродроме, техники обнаружили срез верхней части хвоста и руля поворота на 30 см. В пяти местах на крыльях были вмятины от столкновения с металлом взорвавшегося Me-109.
Заместитель командующего 4-й Воздушной армии по политчасти генерал-лейтенант Ф.Ф. Веров при нашей встрече спросил меня:
– Сколько вы, товарищ Рубцов, сделали боевых вылетов? И сколько сбили самолетов?
– Двести восемьдесят один вылет на сопровождение и прикрытие штурмовиков. И в семидесяти пяти воздушных боях по прикрытию наших штурмовиков сбил восемь немецких самолетов.
– Сколько по вашей вине потеряно наших штурмовиков?
– Ни одного, – ответил я.
Наш генерал сказал мне, пожимая руку: «Летайте, сбивайте самолеты немцев. Представим вас к званию Героя Советского Союза».
Действительно, второе представление, вслед первому, затерявшемуся в дивизии, было сделано, но уже после окончания войны – в июне 1945 года. 4 июня 1945 года я в числе других летчиков был отправлен в Москву. 24 июня 1945 года состоялся Парад Победы. Был дождливый день. Я шел третьим во второй шеренге в строю 2-го Белорусского фронта. Настроение было самое праздничное. Я испытывал гордость за нашу страну, за свой народ, победивший сильного, вооруженного до зубов врага.
Сталинград
Поблескивают каски под
пламенем знамен,
Летит, летит со Спасской
курантов перезвон,
Простой солдат и маршал,
сомкнувшие ряды,
Все армии на марше,
все грозные фронты.
ПРИПЕВ:
Парад, по ветру
полотнища парят,
Парад Победы,
святой парад.
Парад, по ветру полотнища
парят,
Парад Победы,
Парад Победы,
Победы святой Парад.
Их подвиги воспеты
лавинами свинца,
Бойцы вошли с победой
В бессмертье и в сердца,
Идут за ротой роты,
Они сквозь смерть прошли –
Спасители Европы,
Спасители Земли.
ПРИПЕВ.
Обветренные лица,
нашивки, ордена,
Слезинка серебрится,
мерцает седина,
Потертые медали,
с хрипотцой голоса,
О, сколько повидали
солдатские глаза.
Б. ДУБРОВИН