Счастье у каждого своё. Для Виктора Хоменко оно заключается в том, что во время войны его семья уцелела. Отец был партизаном, брат начальником штаба полка, он сержантом разведроты. Все отчаянно бились с врагом, и никого не сразила фашистская пуля. Это ли не счастье... «Я счастливчик еще и потому, что начал воевать в период на- ступления, летом 1944-го. Тогда на фронте дух был совсем другой, бойцы воодушевленней! Мы громили фашистов по всем фронтам, и каждому из нас хотелось быть не передовой. У нас в семье все уже тогда воевали, я с 15 лет тожервался на фронт, но судьба распорядилась иначе… »
- Виктор Андреевич, сколько Вам было лет, когда Вы попали на фронт?
– Я пошел в военкомат семнадцатилетним добровольцем, как только наш городок в Крыму (он назывался Старый Крым) освободили от оккупации. Медкомиссия до фронта не допустила: худой был до ужаса, ведь несколько лет недоедали. Какой это был удар! И отправили меня в еще дымящийся Севастополь: разгребать завалы. Там трудились те, кто воевать не может.
А я рвался на фронт, несмотря на то, что был похож на череп с костями, обтянутыми кожей. Благо, брат со своим полком оказался недалеко: он меня оформил и забрал с собой.Военные действия для меня начались в румынской Бес-сарабии. Поначалу нелегко было освоиться. Стрельба поднялась, мне орут: «Ложись!», а я стою ошеломленный и понять не могу, что делать. Определили меня в роту связи, а потом перевели в разведку. Я немного немецкий язык знал и электротехникой интересовался: в оккупации книжку «Электротехника постоянного тока» вдоль и поперек изучил. Вот и решили, что мои знания в этом деле пригодятся. Я добывал информацию о позициях противника, о его количестве и огневой мощи. Приходилось заезжать далеко вперед.
– Это Вас не подводило?
– К счастью, все обходилось хорошо. Однажды произошел со мной и вовсе парадоксальный случай! Во время Ясско- Кишиневской операции наша 3-я ударная армия окружила 11 вражеских дивизий. Мы оказались прямо в центре фашистских позиций. Была задача – обезоружить группировку, которая не хотела сдаваться. Я, как разведчик, выехал на коне, чтобы ее засечь. Слышу: где-то за деревцами зашевелились. И что вы думаете?! Нет, чтоб отметить крестиком это место на карте и вернуться к своим, я влетел прямо туда с автоматом... Мне повезло. Им дажев голову не пришло, что пленить целую роту может один человек. Поэтому сорок румынских солдат, находящихся там, побросали оружие и сдались!
– Вот так храбрость!
– Скорее, юношеская горячность, которая могла бы оборвать жизнь. Но тогда я об этом не думал. Построил их и привёл в часть. Там, конечно, обомлели: «Молодец, говорят, только чем же их кормить?!» Представили к награде, да брат мой, начальник штаба полка, не стал подписывать. Он мне спуску не давал! Правда, коня подобрал хорошего...
В Румынии однажды повстречал я цыганку. Она посмотрела на меня и говорит: «У тебя есть брат. У него высокое звание». Это меня удивило! Откуда знает? «Постой! – говорю, – что еще скажешь?» А она отвечать отказалась и давай убегать от меня. Долго я проклинал себя за то, что тогда бросился за ней. Отдал трофейные часы и попросил сказать, что еще она видит. «Через три дня и три ночи тебя убьют», – таков был приговор. Я сделал вид, что отнесся к этому безразлично, с большим недоверием. А внутри все дрожало. Три дня я прокручивал в голове ее слова и просил Бога меня помиловать. Через три дня, на Дунае, мы пошли в атаку.
Рядом со мной разорвался снаряд... Меня отбросило и засыпало песком. Стало тихо-тихо так: оглох от взрыва. Думаю: «Жив! Обманула!» Как тогда напряжение спало...
– Конечно! Когда до этого отсчитывали оставшееся Вам время и каждый день казался одним из последних.
– В постоянном страхе мы жили и в оккупации. Два года Крым находился под властью немцев. Мы с матерью остались тогда вдвоем, отец и брат были на фронте. На нашем заборе по-немецки было отмечено, что это семья партизана и советского летчика (мой брат поначалу учился в летном). Поэтому, когда партизаны нападали на оккупантов, в первую очередь за них убивали таких, как мы, заложников, по десятку человек за каждого убитого немца. Ког- да над городком пролетали советские женские бомбардировщики, прозванные немцами «ночными ведьмами», жителей выгоняли из домов и ставили на дорогах. А сами оккупанты лезли в укрытия. Мы верили, что «наши» бомбы нас не убьют. И может быть, эта самая вера нас и спасала.
Мы постоянно жили в ожидании неминуемой смерти. Каждый день кого-то расстреливали или вешали, а маленьких детей даже разбивали об стену! Это был ужас! Когда в десяти километрах от Старого Крыма остановились наши войска, немцы начали полное уничтожение всего живого в городе. Они обходили все улицы, обвешанные автоматами и гранатами, и не пропускали ни один дом. Мы с соседями впятером спрятались во дворе, в укрытии.
Наш дом обстреливал танк. Из укрытия было слышно, как несколько человек остановились совсем рядом, метрахв двух от нас. Одна старушка всхлипывала, но ей быстро зажали рот. Я понимал понемецки, они говорили: «Здесь кто-то есть, надо бросить гранату!» Но... в соседнем доме заплакал ребенок. И они ушли туда. Убили малыша, его мать и собаку. За тот вечер было уничтожено около 600 жителей.
Потом, когда наши части освободили город, несколько палачей скрылись в горах и их поймали. Наши солдаты стояли перед разъяренной толпой уцелевших жителей и пытались сказать: «Товарищи, не подходите! Их будут судить». Но их никто не слушал. Немцев растерзали живьем. Хотя они бросались на колени и молили о прощении. Я, мальчишка еще, не участвовал в этой сцене. Я наблюдал. И не чувствовал в себе никакой жалости по отношению к этим выродкам. Люди были одержимы одной мыслью – отомстить за все их зверства и годы постоянного страха!
– Между тем во время оккупации комсомольцы, находящиеся в подполье, приняли Вас в свои ряды. А члены партии и комсомола прежде всего попадали под удар. Неужели это не испугало?
– А сидеть дома и ждать, пока тебя застрелят как сына партизана, это лучше? Зимой, во время очередной облавы, когда немцы забрали у нас велосипед, патефон и еще какие-то вещи, матери удалось незаметно кинуть в печку мой комсомольский билет. Это меня и спасло. Впрочем, некоторые немцы были неплохими людьми. Помню одного денщика, который очень любил русский язык и брал у меня читать книги Чехова. Помню еще одного человека, который так и остался для меня загадкой...
Однажды я мастерил детекторный радиоприёмник. Уж очень хотелось услышать Москву: нам ведь в оккупации говорили, что она давно взята и наши кругом терпят поражения! У меня не получалось. Тода протянул антенну во двор. По этой антенне он и засек меня. «Ну что, доигрался? Собирайся теперь!» – сказал он, не обращая на рыдания моей матери никакого внимания. Я был уверен, что меня ведут на расстрел.
Но мы вошли в помещение, сплошь уставленное аппаратурой. Он включил мне Москву, а потом даже накормил... Так я ходил к нему несколько дней и слушал сводки о ситуации на фронте. Этот человек говорил по-русски и по-немецки. О себе ничего не рассказывал, зато сказал мне, что мой отец жив и по-прежнему партизанит. Кем он был? Немцем, отвергающим фашизм, или, может быть, русским разведчиком? Но, в любом случае, таких людей я встречал мало. Кругом был враг, и поэтому я, когда попал на фронт, чувствовал себя увереннее. Там тоже гибли товарищи, и над тобой нависала смерть. Но ты был среди своих.
– А где Вас застало известие о Победе?
– Не поверите: в Москве! В боях под Варшавой я получил серьезную контузию, и меня отправили в госпиталь. Было очень обидно, ведь впереди мог бы быть Берлин! Так получилось, что в ночь на 9 мая я, возвращаясь из свердловского госпиталя, оказался в столице. Что там творилось! Обычно ночью город замирал, не было видно ни единого огонька. А тут все засверкало, зашумело! На Красную площадь хлынули толпы народа. Я, всего лишь сержант, оказался в центре внимания. Меня подбрасывали в воздух, чем-то угощали, люди обнимались и целовались друг с другом... Только представьте, что все были объединены одной мыслью: наконец-то Мир! Наконец-то Жизнь! Такие минуты радости удается ощутить лишь единожды.
* * *
Как наши сёстры кровные,
Под орудийный бас
Берёзы подмосковные
благословили нас.
Потом у Мелитополя,
Как братья, строясь в ряд,
Украинские тополи
равнялись на солдат.
ПРИПЕВ:
Поля, поля…
Берёзы, тополя…
Берёзы, тополя…
Войною опалённая,
Солдатами спасённая
Любимая земля!
Мы реченьки неузкие
Переходили вброд,
К нам ели белорусские
просились в первый взвод.
Болота, кочки скользкие,
Но нам вперёд идти,
И в пояс клёны польские нам
кланялись в пути.
ПРИПЕВ:
Свою святую Родину
Прикрыли от врагов
Сегодняшние воины,
достойные отцов.
И, полная сердечности,
Листвою шевеля,
Шумит зелёной вечностью
спасённая Земля.
Б. ДУБРОВИН