На Камчатке нет случайных людей: «Приезжают на три года, остаются навсегда». На Камчатке сотни вулканов, у каждого свои кальдеры, кратеры, конусы и влюблённые в них вулканологи.
Вулканолог Алексей Озеров создал установку высотой с 6-этажный дом, лабораторный аналог действующего вулкана. Он водил меня по зданию института вулканологии с этажа на этаж. Объяснял, как газовые пузыри движутся вверх сквозь мегатонны раскалённой лавы. Учил понимать принцип газообразования в многокилометровых недрах вулкана.
Алексей Озеров подарил мне фото: три вулкана – Корякский, Авачинский и Козельский. Три Брата – три скалы у входа в Авачинскую бухту. Это символы Петропавловска-Камчатского. Мы поднялись под крышу института вулканологии, и Озеров запустил свою установку. Пузырьки воздуха побежали с первого на шестой этаж по длинным прозрачным трубкам. «Смотри, – восклицал Озеров, открывая бутылку шампанского, – это тоже двухфазный поток. Вот тебе извержение»! Столп огня и дыма вырвался наружу...
На вершине Авачинского вулкана
Фото Трёх Братьев и Трёх Вулканов висит у меня в рабочем кабинете над столом. Я мечтаю вернуться. Я влюблён. Камчатка – юная своенравная девица. Живая трепетная земля вулканов и бешеных людей, движимых идеями и опасностями…
...Мы восходили на Авачу с великолепным Виталием Мальковым и моим оператором Альгисом Микульскисом, литовцем-поэтом, рождённым в семье шахтёра в воркутинской тундре. Ломило спину, дул северный ветер, скручивало колени. В глазах красным снегом шалила «горняшка» – эффект кислородного голодания. Мне хотелось броситься вниз и полететь...
Сердитая Авача
Альгис отстал. Потом мы его ждали на вершине, а он полз. Плакал. Пел Высоцкого: «…тот камень, что покой тебе подарил». Курил и читал стихи стихии. Карабкался, чтобы крикнуть своей московской возлюбленной: «Я взошёл ради тебя!» Любимая потом нашла себе перспективного банковского служащего, а мой друг литовец навечно влюбился в Камчатку.
На вершине мы гуляли по краю кратера и слушали историю лучшего человека Камчатки – альпиниста Малькова, как в 1991 году старый японец обманул врача, чтобы взойти на самый высокий и недоступный для туристов-любителей вулкан Ключевская Сопка…
Вот вам первая история. В Союзе наступила демократия, и путешественники по Фудзияме собрались покорять Ключевскую Cопку. В Японии говорят: «Если ты не поднимался на Фудзи, ты дурак. Если взошёл на неё дважды – дурак два раза». Старик-самурай много лет готовился к восхождению всей своей жизни, а у вершины, на конусе Ключевской Cопки, вдруг ему стало плохо с сердцем.
Русский доктор, молодая строгая девушка, сказала: «Нет, старик, ты останешься в Приюте альпиниста, или ты умрёшь на вершине». Старый японец под утро отправился вперёд один. Мальков пошёл его искать, нашёл старика у горного озерца. Тот полз по колкому люду и скрипел зубами так громко, что стало страшно сильнейшему Виталию Малькову. Тогда он поднял самурая на руки и принёс его обратно в Приют.
Вот как они говорили с девушкой-врачом: «Пусть японец взойдёт с остальными». – «Нет, нельзя, он умрёт». – «Если ты его не пустишь, я убью тебя этим ледорубом».
Старик-японец поднялся-таки на Ключевской вулкан. Виталий Мальков рассказал – когда они сошли с вершины, вдруг раздался грохот взрыва. Внутрикратерный шлаковый конус, на который они карабкались полчаса назад, разлетелся на миллионы вулканических бомб.
Моя дочь прожила в Японии год. Как и все, поднялась на Фудзияму. Лишь один раз. Я тоже второй раз на Авачу не пошёл, лежал и смотрел в бегущее небо. Тысячи горожан пели Высоцкого в горном лагере, Приюте альпиниста: «Другие придут, сменив уют на риск и непомерный труд, пройдут тобой не пройденный маршрут». Был праздник лучшего в мире Авачинского вулкана.
Вот вам ещё история: год назад умер мой друг Саша Трухачёв. Доблестный Юрич. Ему посвящаю эти строки. Философ социалистической эпохи. Антикоммунист и бунтарь демократии.
Мы взбирались на вулканы Горелый и Мутновский. Юрич ехал на велосипеде. Было у него страстное желание прокатиться на своём велике по кипящей магме: «Чтобы колёса дымились»! Вечно лохматый, небритый, похожий на горного тролля. «Я постригусь, когда мне перестанут об этом говорить».
Мы застряли в кальдере Горелого, гигантском поле спрессованной вулканической пыли. Полил дождь, и пыль превратилась в смертельно опасную грязь. Юрич рассказывал страшные истории, когда тракторы и трактористов за пару часов засасывало целиком. И мы по колено в грязи толкали ЗИЛ, тащили буксирами. Потом взбирались на вершину. Я шёл по краю – слева пропасть метров тысяча, справа внизу горящее вулканическое жерло. И зелёное кислотное озеро. Литр адреналина впрыснуло в мои сосуды, как в былое время на кавказской войне, только адреналин чистый, без примеси тоски и горя.
«Я не умру никогда!» – кричал безумный велосипедист Юрич. На вершине я глядел на бегущее небо. Альгис, горячечный литовец, читал стихи, сочинённые им вдруг:
«А по небу, смотри-ка усталые мысли и птицы,
Всё летят и летят на неведомый кем-то придуманный юг.
Всё летят и летят, чтобы снова могла ты мне сниться,
Оставаясь со мной в этом пыльном холодном краю».
Его отец, воркутинский шахтёр, погиб в забое, когда Альгис ещё не родился. Мой добрый литовец снял фильм «Хальмер Ю» (Долина Смерти) о заброшенном людьми родном шахтёрском посёлке. Он снимал фильм о вулканах и людях Камчатки. Мы пили с Альгисом горькую, поминая весёлого камчадала Юрича.
Третью историю вспоминаю у окна – за окном ноябрьское Орехово-Борисово.
Женя Бугаев тридцать лет прожил у подножия Авачинского вулкана на тысячах метрах над уровнем моря. Ему первому открывается завтрашний вид из окна... Погода приходит из-за океана. И он, может быть, в другой жизни был бы метеорологом, а может, учителем зоологии.
Он первый видит, как солнце встаёт и красит верхушки горных хребтов, крыши петропавловских кварталов. Или первые ветры, принёсшие с Филиппин свирепые циклоны, тянутся от океана чёрными тучами. Маленькие горные зверьки, еврашки, шустрые хомячки авачинской породы, чуя надвигающуюся непогоду, прячутся под вагончик Приюта. Бродят медведи. Но Женя не боится медведей, не боится и людей.
Мы снимали своё кино, и я просил его стать героем фильма, на что он отвечал: «Как я буду там жить? Состарюсь и спущусь с горы, и стану жить как все. Не то чтобы теряюсь, но как-то одиноко среди людей».
Ноябрьское Орехово-Борисово серо и пустынно, но не пустынно к концу рабочего дня у метро и в супермаркетах. Толчея…
Мы встретились на Верблюде у подножия Авачи. Верблюд – небольшая гора, похожая на горбатую верблюжью спину. Философ-авантюрист Юрич катится на велосипеде, срывается и через камень летит в пропасть… Мы аплодируем. Он удержался на карнизе и хохочет бешено. Что такое жизнь, кричит Юрич. А вот что:
«В этой странной круговерти,
как ни гнись, как ни крутись:
дата жизни – дата смерти.
И тире...
И в этом жизнь».
Женю Бугаева я прозвал Хранителем вулканов. Он рассуждает в ответ: «Как можно сравнивать людей и вулканы. Вулканы были миллион лет назад и ещё простоят столько же. А люди… Пыль космическая. Возомнили о себе». – «Ты мизантроп?» – спрашиваю. «Шо это такое? Переведи». – «Человеконенавистник». – «Да нет, я просто привык расставлять все точки как оно должно».
…Вулканолог Алексей Озеров открывает реквизитное шампанское для второго дубля: «Если ты влюблён в вулканы, то всегда и везде должен стремиться к их раскалённому жерлу». В фильм я вмонтировал архивные портреты Озерова, ещё молодого, с геологическим молотком среди застывающих красных пятен огня, и закадровый голос: «Когда я первый раз увидел извержение Ключевского вулкана, я обратил внимание на периодичность, с которой выбрасывались газ и магма. И с тех пор думаю, что, если выяснить законы этой периодичности, то можно будет задолго прогнозировать извержения вулканов». В своей докторской диссертации Озеров моделирует извержение Ключевского вулкана. После шампанского и двухфазного потока на подоконнике в институте вулканологии и спустя почти три года мы с Озеровым задумали снять кино о докторах-подвижниках и науке вулканологии…
Туристы на вулкане Толбачик
…Сочинитель философских рифм и предсказатель судеб Юрич, отправляясь в горы, всегда приносил жертвы вулканическим богам – гамулам. Александр Юрьевич Трухачёв до смерти оставался общественным человеком, бунтарём. После смерти он живёт в наших сердцах. Бугаев Женя скоро выйдет на пенсию, оставит работу спасателя и навсегда спустится с горы. По крайней мере, он так говорит. Звоню ему из Орехова-Борисова, жалуюсь на толчею. А он отвечает, всё будет правильно, в конце концов…
Огненное око Толбачика
…Едем с Виталием Мальковым на океан. Он директор камчатской «Альпиндустрии». Стоим на берегу. Январское солнце слепит. Снег и белая прибойная пена. Если смотреть на юг, то где-то там Япония.
На Фудзияму восходят ночью, чтобы встретить рассвет на вершине. К подножию Авачи съезжаются вечером, чтобы к рассвету допеть все песни и уйти на восхождение. Уйти к своей мечте. Или разлуке. Как мой доблестный оператор, литовец из Хальмер Ю Альгис Микульскис. Он посвятил своё восхождение бросившей его женщине. Но вскоре, как в награду за смелость, обрёл новую, ещё более поэтичную любовь.
Виталий Мальков рассказал, что японцы, восходившие с ним на Ключевскую Cопку, почти все погибли... То есть чуть не погибли. То есть они бы с радостью погибли, если б это нужно было для восхождения на главный вулкан Евразии.
Напоследок Мальков, альпинист и лучший человек, поднявшийся сотни раз на все вулканы Камчатки, ответил на мой детский вопрос о силе человека и величии вулкана: «Старый японец поднялся, он стоял у кратера Ключевского... Хм... Подняться – да. Но покорить вулкан невозможно!»